ЕЩЁНЕЧЕХОВ

Сергей Иванович Щукин — московский потомственный купец обладал редким врожденным чутьем на шедевры. Он вкладывал деньги в работы недорогих отвергнутых непризнанных художников своего времени. Сейчас его коллекция стоит более сотни миллионов долларов. В начале XX века признанным ценителем и главным меценатом современного искусства в России был Сергей Щукин. Он родился в богатой купеческой семье известного в Москве фабриканта, получил достойное образование и затем вошел в состав семейного предприятия «И...

Тяжёлый будничный день подходил к концу. С улицы всё реже доносились голоса прохожих и гул машин, проезжающих мимо или звонко клокочущих вдалеке. После дождя в воздухе осталось приятное озоновое послевкусие, которое едва уловимо просачивалось в небольшую комнату сквозь старые статные рамы. От недостатка освещения комната становилась всё больше и больше, теряя свои очертания в темноте неизбежно наступающей ночи. «Никогда прежде день не был таким долгим», — подумал он, углубившись в потрёпанное временем кресло в ожидании звонка. Он смотрел в окно — в никуда, неспешно размышляя о том, что сейчас...

(Рассказ) Я никогда не ладил с людьми. Всегда говорил им, что думал — от того и не ладил. А что я мог поделать, меня так научили. И отец мой, и дед были людьми честными и прямолинейными, говорили просто и по делу без долгих вступлений и лишних прилагательных. В семье нашей недомолвок не было, обиды никогда не копились, все споры всегда решались сразу на месте — от того-то все были счастливы и любили друг друга. Но тогда и времена другие были. Дед мой — ребёнок войны. А война вообще штука довольно прямолинейная, и хочешь ты или нет, но всю дурь она из тебя выбивает. Вот и дед мой превыше всего ценил в людях правду, а всё остальное, говорил он: «Так, мишура, и не будем об этом»...

(Рассказ) Мир меняется незаметно. Секунды ничего не значат. И время — тонкая материя — ощутимо, лишь когда грубеет, когда становится воспоминанием. Каким я был, каким стал — всё это уйдёт, и не останется ничего, что бы напоминало обо мне. И моя история не переживёт меня, уж будьте уверены. Но она была, она есть тонкая и изящная. И, чтобы она не огрубела, я буду говорить о ней … Когда-то жизнь казалась простой и понятной, и воспринималась не иначе как данность. И прелесть юности в том, что она не знает ни прошлого, ни будущего — она живет в настоящем, которое есть истина единственно верная, что имеет власть над юными сердцами...

(Рассказ) Она спускалась по безлюдной бездушной бесконечной лестнице московского метрополитена. К полуночи городское подземелье кажется пустым и обессиленным, как и последние пассажиры, лениво с неловкой и непривычной медлительностью гуляющие по нему. Она шла не спеша, подчиняясь общему неторопливому темпу. Мысли её были заняты. Она размышляла о художниках 20 века — фотографах, чьи снимки пересматривала пару часов назад, снова и снова восхищаясь игрою линий и света, небрежной утончённостью и неизбежным отпечатком ничем неприкрытого отчаяния потерянного поколения, которым был пропитан каждый чёрно-белый снимок Берта Стерна, Ричарда Аведона, Пола Ньюмана, великих Брассая и Брессона...

(Рассказ) Солнце зашло, а я все ещё стоял на том самом месте. Я не знал, как мне быть. В какую сторону пойти. Куда податься. А куда податься человеку без мечты, без убеждений, желаний, стремлений, самоуважения, без эмоций — пусть и не разборчивых, местами низменных, но все чаще поверхностных как и всё наше посмодернистское существование, чтоб его. Но эмоции, это первый признак жизни. А я не живу. Я давно уже не живу. Я не живу так отчаянно, как только могу — насколько хватает сил моих. Почему я просто не покончу с этим, с собой  — спросите вы? Отвечу легко, без надрыва и притворной драмы...