critic

«Даже если вы не станете писателем — это не беда. Кто-нибудь сумеет выразить то, что вы хотите выразить. Важнее всего быть счастливым». Галант вспоминал эти слова леди Ивенс в самые неожиданные моменты. Разговаривая с клиентом, открывая дверцу автомобиля, идя по саду… Не бог весть какая мудрость. Однако заповеди мёртвых крепче и убедительнее мудростей живых. Автор. Эдуард Лимонов [Эдуард Савенко] (1943-2020) — оппозиционер правящей партии, идейный лидер радикальных политических течений, писатель...

Никаких разговоров — просто она брала корзинку и удалялась, очень прямо держась. Ее толкал инстинкт — инстинкт, который ласточек тянет на юг, артишоки к солнцу, безошибочно ее поворачивал к людям, помогал свить в душе у них гнездышко. Но этот инстинкт, как и другие инстинкты, того, кто ими не наделен, раздражает; мистера Кармайкла, наверное, раздражал; и уж, конечно, Лили. Оба опирались на соображение о тщетности действий, о первенстве мысли. Эти ее уходы им были укором, всё на свете переворачивали, и, видя свои исчезающие предубеждения, обоим хотелось упереться, удержать их силком...

Рауль решил, что она хочет предложить ему прогулку за город, подальше от этого величественного монумента, который он ненавидел, словно тюрьму, в ярости чувствуя к тому же, как в ее стенах разгуливает тюремщик, тюремщик по имени Эрик... Но она привела его на сцену и усадила на деревянный край фонтана, среди сомнительного покоя и не менее сомнительной свежести первых декораций следующего спектакля; в один из недавних дней она бродила с ним, держа его за руку, по пустынным аллеям сада, вьющиеся растения...

Выехав из города во вторник утром, он всю дорогу рассуждал сам с собой, решая, следует ли ему рассказать своей матери что-либо из того, что с ним теперь происходит, или же, наоборот, лучше держать язык за зубами. На пятидесятом километре он подумал, что лучше всего будет сразу всё выложить, на сто двадцатом спросил себя, как подобная мысль могла прийти ему в голову, на двести десятом ему показалось, что шутливое объяснение в анекдотическом духе могло бы, пожалуй, удовлетворить любопытство его матери,...

Ведь вы не уверены ни в ваших властителях, ни в ваших отцах, ни в жёнах, ни в детях, ни в слугах! Весь мир дрожит перед вами, но и вы дрожите перед собственными рабами, ибо знаете, что они в любой час могут восстать против вашего гнёта, начать жестокую борьбу, как делали уже не раз. Ты богат, но ты не знаешь, не прикажут ли тебе завтра расстаться с твоим богатством; ты молод, но, возможно, завтра тебе придется умереть. Ты любишь, но измена подстерегает тебя; тебе нравятся виллы и статуи, но завтра...

По дороге он взял мою руку и задержал ее в своей. Это была сильная, надёжная рука: она утирала мне слёзы при первом любовном разочаровании, она держала мою руку, когда мы бывали спокойны и безмятежно счастливы, она украдкой пожимала ее, когда мы вместе дурачились и хохотали до упаду. Я привыкла видеть эту руку на руле или сжимающей ключи, когда по вечерам она неуверенно нащупывала замочную скважину, на плече женщины или с пачкой сигарет. Но теперь эта рука ничем не могла мне помочь. Я крепко стиснула ее...

Это происходит сейчас. Как это происходит всегда, с тех пор как Эдит Хортон, крича и спотыкаясь, бежала в сторону равнины. Как это будет происходить до конца времён. Пейзаж всегда неизменен, как падение листа или полёт птицы. Для четырёх человек на Скале всегда стоят прохладные сумерки настоящего без прошлого. Их радости и страдания всегда новы. Автор и выбор книги. Я искала произведение до двухсот страниц, динамичное, эмоциональное, лёгкое, но имеющее хоть какой-то подтверждённый статус околоклассики...

Все взоры повернулись к нему. У женщин сладко замерло сердце, и глаза после касторки ослепительно блистали. Дьякон Ферапонт разинул рот. У генерала отвисла нижняя губа с зёрнышками осетровой икры. Из расщеперенного носика Ильи Сохатых упала прозрачная капля. Стешенька и Груня — дискант и альт, — вытянув лебединые шеи, перевесились через перила хор. Чиновник особых поручений Пупкин сделал им амурный жест рукой. Отставной поручик Приперентьев, оседлав свой мясистый нос огромными очками, уставился наглым взглядом в Прохора...

— Знаешь, у меня такое чувство, что ты показывал меня черепу коровы в качестве Хаврошечки. Я угадала? Он усмехнулся. — Почему бы и нет. Ты такая трогательная. — Посмотри на меня внимательно, — сказала я. — Ну какая я Хаврошечка? — Да будь ты хоть Мария Магдалина, —сказал он. — Какая разница? Я прагматик. Мое дело нефть пустить. А для этого надо, чтобы череп коровы заплакал. Что же делать, если от Михалыча он больше не плачет, даже когда тот пять кубов кетамина колет? — Но ведь это... Это ведь была неправда, — сказала я растерянно...

Определённости! Сорви все верования, наклеенные на тебя гувернантками, школами и государствами, и ты найдёшь в сердцевине человека неизгладимую правду. Рим снова захиреет и падёт, Кортес снова до основания разрушит Теночтитлан, а позже Юинг снова отправится в плаванье, Адриана снова разорвёт на куски, мы с тобой снова будем спать под корсиканскими звездами, я снова приеду в Брюгге, снова полюблю и разлюблю Еву, ты снова будешь читать это письмо, солнце снова будет остывать. Ницшеанская граммофонная пластинка...

Все трое сидели рядом или, во всяком случае, неподалёку друг от друга. Они пришли из разных частей света, чтобы с немой скорбью вглядываться в чудовищную воронку, на дне которой, беззащитные, валялись в грязи Долль и его семья, и немецкий народ, и все народы Европы. Они сидели и смотрели, молча и печально, и Долль подспудно понимал, что «Большая тройка» напряжённо размышляет, как бы ему, Доллю, а с ним и всем остальным помочь подняться, как из их поруганного мира вновь выстроить счастливый. Да, они...

Я жива лишь благодаря моему стыду и осознанию, что я не такая, как другие женщины. У меня никогда не будет мужа, детей и прочих невинных радостей, какие есть у них. И они никогда не поймут причину моего преступления. — Она помолчала, словно впервые ясно увидела то, что сейчас высказала вслух. — Иногда мне их даже жалко. Я обрела свободу, им недоступную. Никакие оскорбления, никакие обвинения меня не задевают. Я покинула черту осёдлости. Я никто, уже почти не человек. Я шлюха французского лейтенанта...