Городские Сказки

Я часто вижу повторяющиеся сны. Просыпаясь, еще долго нахожу в постели крошки-камешки — вдыхаю бетонную пыль. Я жила и проводила время в огромных, как горы, строениях, ходила-спешила по черной земле, твердой, как гранитная порода, и ровной, как озёрная гладь. Под моими пальцами скрипела и стонала гитара, и из моего горла вырывались песни горных обвалов. Незнакомые люди слушали меня, затаив дыхание, аплодировали, сдирая кожу с ладоней, и забывали собственные имена. Стемнело. Город замолк вместе со мной, растрепанной и встревоженной долгим пением...

Ноябрь перевалил за середину и уверенно вёл мрачную осень к концу. Рыжая сестрица сопротивлялась, хмурилась, плакала горючими дождями, теряла пышное убранство и дурнела на глазах. Но не сдавалась до последнего. Упрямая. Люди ходили поникшие, сливались в сплошную бесцветную массу, из которой редко когда показывалось отдельное живое лицо. Город не отставал, тая под потоками холодной воды призрачным воспоминанием о былой славе. Серые улицы серым жителям. Прохожие втягивали головы в плечи, прятались под капюшонами и зонтами...

В одном отдаленном государстве жили-были король с королевой. Жили они, как полагается, в огромном дворце, новехоньком и отделанном по последней моде, а дворец тот стоял посреди великолепного парка, и чего только не было в том парке: и лужайки, и фонтаны, и цветники, и беседки — всего не перечесть! Ограда его была из высоких кованых прутьев с золочеными пиками и королевскими гербами — а сразу за ней начинался настоящий дикий лес, куда обитатели дворца не только никогда не ходили, но даже старались лишний раз не смотреть...

Тем утром мне позвонили с незнакомого номера и сухо сообщили: — Василий Григорьевич умер. Теперь это дело ваше. Мне ничего не оставалось, как выйти в промозглое лето и отправиться в управление. Гремучий трамвайчик, как всегда, не торопился. Он собирал светофоры и сложные перекрестки, притормаживал на крутых поворотах, нырял в пробки. На каждой остановке замирал, чтобы впустить новых пассажиров, хоть и продолжал дрожать всем телом. Сегодня меня это одновременно бесило и успокаивало. Безразличный тон комиссара словно целую жизнь уложил всего в одну фразу...

Когда Поля умерла, этого никто не заметил. Она все так же ходила на работу (даже больничный не брала, отлежалась за выходные — все сама, сама… как всегда). Надевала привычные джинсы с футболкой. Шла в кафе перекусывать, вечерами варила пельмени. Считала, писала отчеты, спускалась в метро, говорила. Даже смеялась шуткам. Только очень давно не дышала. Но кто может это заметить? Ведь для этого надо обнять, прижаться щекой. Может быть, поцеловать в губы. Мама и папа, наверно, заметили бы. Только жили они далеко...