BWNSND

Очень смешно, когда кто-то неиронично использует фразу «мое время стоит слишком дорого, чтобы делать (что-то)». Я сперва думал это мем такой, типа «мой час стоит так дорого, что даже посрать я хожу сразу в штаны», но нет. Люди реально думают, что пройти пешком 700 метров вместо такси или приготовить ужин вместо доставки еды - это кража их времени, которое, чаще всего, ничем не занято. Расслабьте плечи уже, атланты хуевы.

Кто по природе принадлежит не самому себе, а другому, и при этом все-таки человек, тот раб.

Неудачна всякая страна, если она не умеет пользоваться у себя «удачными людьми». Видеть их, находить. Сколько я видел на веку своем удивительных русских людей с душою нежною и отзывчивою, с глубоким умом и любивших Россию… как не знаю что. «Какая же Греция не воспользуется Патроклом». И в то время как русские министры «не находят людей» (и Победоносцев о себе это говорил) и гимназии и университеты переполнены учителями и воспитателями юношества, которые не ухмыльнувшись не могут выговорить слово «Россия», — эти люди удивительного ума и сердца умирали с голода на улице.

Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, и без всякого клейма все видно.

Не живи так, точно тебе предстоит ещё десять тысяч лет жизни. Уже близок час. Пока живёшь, пока есть возможность, старайся стать достойным.

Нет ничего досаднее , чем видеть , как удачно сказанное слово умирает в ухе долбо.ба , которому я его сказал .

Я не видел ничего грязнее городской окраины на склоне холма, она сползала в овраг , как нечистоты. Из дверей на узкие улочки влажными клубами выползало смрадное дыхание домов. Человеческое отребье вылезало из вонючих нор и без гнева и обиды, грязно, сипло перекорялось, как будто хлюпала и лопалась пузырями болотная жижа. Я вгляделся в хохочущих до слёз, вытиравших глаза грязными лохмотьями прокажённых, — они были низки и ничего больше. Они были довольны собственной низостью. «Сжечь!» — решил мой отец. И весь сброд, вцепившись в затхлые свои трущобы, завопил о своих правах. Правах гнойной язвы. — Иначе и быть не может, — сказал мне отец. — Они понимают справедливость как нескончаемость сегодняшнего. А сброд вопил, защищая своё право гнить. Созданный гниением, он за него боролся. — Расплоди тараканов, — сказал отец, — и у тараканов появятся права. Права, очевидные для всех. Набегут певцы, которые будут воспевать их. Они придут к тебе и будут петь о великой скорби тараканов, обречённых на гибель. Быть справедливым… — продолжал отец, — но сначала ты должен решить, какая справедливость тебе ближе: Божественная или человеческая? Язвы или здоровой кожи? И почему я должен прислушиваться к голосам, защищающим гниль? Ради Господа я возьмусь лечить прогнившего. Ибо и в нём живёт Господь. Но слушать его я не буду, он говорит голосом своей болезни. Когда я очищу, отмою и обучу его, он захочет совсем другого и сам отвернётся от того, каким был. Зачем же пособничать тому, от чего человек потом откажется сам? Зачем, послушавшись низости и болезни, мешать здоровью и благородству? Зачем защищать то, что есть, и бороться против того, что будет? Защищать гниение, а не цветение?

«Я ничего не могу поделать с окружающим хаосом, но я по крайней мере могу привести в порядок этот кусок холста, лист бумаги, обломок камня».

– Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив». Мой дед говорил: «Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нем оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником, – говорил мне дед. – Первый пройдет, и его как не бывало, но садовник будет жить не одно поколение».– Мой дед говорил: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведенную из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чем после смерти найдет прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращенное тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив».