Большое сердце

Квартира Даши и Дениса по утрам пахла молотым кофе — ароматный, терпкий запах, как обещание тихого дня. Десять минут за кухонным столом, пока кофе медленно закипает в турке, они привыкли посвящать только себе: планы, смешные наблюдения, тихие разговоры о будущем. Но всё чаще эта идиллия прерывалась телефонным звонком. Денис смотрел на экран, лицо его каменело, и он, извиняющимся шёпотом произнося «Это Ира, у неё опять…», уходил в комнату. Даша оставалась одна, слушая обрывки фраз: «Успокойся… Ладно, я решу…»...

Светлана работала медсестрой в хирургическом отделении городской больницы. График у неё был ненормированный, с ночными и дневными дежурствами. Нередко возвращалась она под утро, когда серое небо только-только начинало светлеть над крышами домов. Её муж Артём работал удалённо, разработчиком сайтов. Он выбрал эту профессию, как часто говорил, ради свободы. Свободы от офисных стен, от дурака-начальника, от «жёстких рамок». Его рабочий день начинался поздно, после обеда, и мог затянуться далеко за полночь...

Подарок родителей мужа казался королевским жестом. На свадьбе отец Ильи, Геннадий Иванович, звучно стукнув ножом о бокал, объявил: — Дети, это теперь ваш дом! Живите счастливо! Квартира была светлой, с высокими потолками и старым, но крепким паркетом. Свекровь, Валентина Петровна, прослезилась, обняла Катю. В тот момент всё было искренне. Или почти искренне. Маленькая деталь — дарственная так и не была оформлена. Квартира осталась в собственности родителей. «На всякий случай, — пояснил тогда Геннадий Иванович, хлопнув сына по плечу...

Всё начиналось, как и в прошлом году, с его виноватого, но твёрдого взгляда где-то за две недели до Нового года. — Тань, Виолетта звонила. Сказала, что Джорджу хочется встретить Новый год с отцом. Они приедут к нам. Ненадолго, только одна ночь, за столом посидят с нами. Я и подарок ему купил. Ты же не против? Против она была всегда. Но возражать было бесполезно. Любая её попытка сказать: «А может, в этот раз ты встретишься с ними один в кафе на праздниках? Или к ним зайдёшь просто поздравить?» — наталкивалась на одну и ту же стену из манипуляций и упрёков...

Его слова прозвучали не как исповедь, а как сухой, обезличенный доклад. «Ухожу к другой». «Настоящее чувство». «Мы с тобой… мы просто привыкли, это не жизнь». Татьяна слушала, стоя у плиты, за которой уже кипел ненужный суп. Внутри будто образовалась пустота, вакуум, куда проваливались все звуки и смыслы. Она видела, как его губы движутся, слышала слова, но они отскакивали от неё, и уносись прочь. Он собрал вещи быстро, деловито, как будто собирался в короткую командировку. Сложил костюмы, пару дорогих рубашек, ноутбук, гигиенический набор...

Отец Михаила, Николай Иванович, был полковником в отставке. Армия давно отпустила его, но командный тон, категоричность и непоколебимая уверенность в собственной правоте остались. Он не давал советов. Он издавал директивы. И самым удобным, вечно доступным для наставлений был его собственный сын. Особенной страстью Николая Ивановича были инвестиции. Вернее, то, что он гордо именовал этим словом. Он вычитывал на сомнительных сайтах заметки о «прорывных технологиях», слушал россказни бывших сослуживцев о фантастических прибылях и нёс это Михаилу, как ценнейшую оперативную информацию...

Двадцать восемь лет — это возраст, когда у одних уже выстраивалась карьера, у других — крепкие семьи, а у третьих — хотя бы чёткое понимание, куда они движутся. У Андрея в эти годы было два незаконченных высших образования, толстая папка разноцветных сертификатов и бескрайнее море планов. Он постоянно учился. Ходил на семинары по криптовалютам, когда они были на пике моды, потом на курсы по копирайтингу, потом осваивал SMM, затем вдруг увлёкся восточными практиками и психологией. Всё это стоило денег...

Зоя Ивановна оформила инвалидность после второго, не самого сложного, инфаркта. Врачи говорили о необходимости покоя, контроля и умеренной активности. Но в интерпретации Зои Ивановны это превратилось в полную и абсолютную беспомощность, требующую круглосуточного присутствия сына. Её болезнь стала не диагнозом, а профессией, делом жизни и главным рычагом власти. Она выстроила вокруг этого обстоятельства целый мир требований, вины и манипуляций. С тех пор жизнь Юлии и Артёма пошла под откос. Артём, всегда чуткий и отзывчивый, растворился в материнских просьбах...

Наследство было небольшим. Не дом, в полном смысле слова, а старый деревянный домик в садоводстве, с шестью сотками земли. Он достался Елене после смерти матери. Для Сергея и его сестры Ольги это была просто недвижимость. Недорогая, не в престижном месте, требующая вложений. Для Елены — последний островок детства, тихое эхо материнского голоса, запаха цветов и сирени под окном. Она не говорила об этом вслух. Все слова были слишком поверхностными, чтобы выразить ту тихую, щемящую боль и нежность, которые будил в ней вид покосившейся калитки и заросшего крыжовником палисадника...

Вадим не был жестоким в обычном понимании. Он не бил, не кричал громко, не швырял вещи. Его жестокость была иного рода — словесной, холодной, точной. Она проникала под кожу медленно, почти незаметно и разрушала изнутри. Он был мастером унизительной шутки. За столом, в компании друзей, он мог вдруг положить руку на плечо Алёны и с отеческой нежностью сказать: «Ну что, наша красавица хоть сегодня суп не пересолила? А то в прошлый раз после её кулинарного подвига соль неделю не использовали». Гости смеялись, а Алёна сидела, пытаясь улыбнуться, чувствуя, как горит лицо...

Мария знала о Галине с самого начала. Андрей не скрывал, что был женат, что осталась дочка, Алинка, что он платит алименты и помогает, когда может. Это казалось правильным, даже благородным. Мария уважала в нём ответственность. Но постепенно она начала понимать: то, что она приняла за ответственность, на деле было чем-то другим. Хроническим, изматывающим чувством вины, которое висело над Андреем тяжёлым, невидимым облаком и которое умело направлялось и использовалось. Алименты платились исправно, и суммы там были приличные...

Квартира была прекрасной. Просторная, светлая, с видом на тихий зелёный двор, с новой сантехникой и французскими обоями, которые Валентина Петровна выбирала лично. Это был не подарок. Это был акт верховной власти, закреплённый договором дарения, о котором свекровь напоминала при каждом удобном случае. Надежда помнила тот день, когда они получили ключи. Артём сиял, обнимал её, кружил в пустом ещё зале с паркетным полом. «Наше гнёздышко!» — радостно повторял он. А Валентина Петровна, стоя на пороге в норковой шубке и с кожаной сумочкой, снисходительно улыбалась...