Балаково-24

Ночью трасса гудела, как далёкое море. Алексей вёл медленно, не обгоняя фуры, словно боялся потревожить то равнодушное движение, в которое так удобно раствориться. Он не взял ни вещей, ни документов — только барсетку с правами, кошелёк, телефон и ключи от старого дедовского дома у Волги, куда не заглядывал почти пять лет. В голове ухнуло недавнее: «Ты усталый, Лёш. С тобой скучно. Ты как отец — только без его денег». И смех. И чужое мужское пальто на спинке стула в его же квартире. Он выключил радио и оставил только звук шин...

сенью меня занесло по делам в Ярославль. День был серый, дождливый, асфальт блестел, как зеркало, а дороги — сплошная грязь и лужи. Еду по улице, стараюсь не влетать в очередной водоём посреди проезжей части, и тут вижу картину — хоть кино снимай. По тротуару идут две девушки. Молодые, лет по восемнадцать. Одна — в тёмной куртке, вторая — в белой. Настолько белой, что я сразу подумал: всё, не жилец. Через минуту какой-нибудь торопыга на «Приоре» окатит их с ног до головы — и белой куртке конец...

Во дворе любили давать прозвища. Высокую берёзку звали «танцовщицей» — она первой начинала крутить листвой перед дождём. Хромой кот был «майор Дрын», потому что ходил шагом и всех строил. А ещё у нас был мальчишка — Тихон. Его тихим не назовёшь: смех слышался с третьего подъезда до детской площадки. Но прозвище к нему липло из-за другого: он всегда умел замолкнуть там, где взрослым пора бы остановиться. — Мальчик, тебя дедушка забирает? — Это мой папа, — отвечал Тихон без тени сомнения. — Папа? Ну… поздновато же...

Сырая сибирская осень стояла на пороге зимы. Утренний иней хрустел под ногами, а в воздухе пахло дымом и рекой. В школе топили плохо — старые радиаторы булькали, как уставшие чайники. На уроке русского — тишина, напряжённая и вязкая. У доски стоял Санька Громов — семиклассник, худой, взъерошенный, с руками, испещрёнными царапинами. На доске криво тянулись строчки из диктанта. Красная паста учительницы блестела, как кровь. — «Никагда» через «г»! — громко, с торжествующей ноткой произнесла Валентина Сергеевна...

В хосписе пахло кипячёной водой и чем-то сладким, как в школьной медкабинетной. По коридору ходили мягко, на носках — будто боялись разбудить сам воздух. За стеной негромко играло радио: плыл вялый голос ведущей, сообщавшей, каким будет давление завтра. Здесь завтра никому было не нужно. Марину привезли поздним вечером. Вещи — в пакете из супермаркета: халат, зубная щётка, пачка влажных салфеток, тетрадь в клетку. Её посадили в коляску, укрыли клетчатым пледом и повезли по коридору мимо окон, где отражались лампы, как чужие луна и солнце...