9 подписчиков
«Часы, которые не бьют двенадцать»
В заброшенной усадьбе на краю болота время остановилось сто лет назад. Говорят, хозяин дома, часовщик Эраст Воронов, сошёл с ума, когда его дочь пропала без следа. Он заперся в мастерской и до последнего дня собирал часы, которые никогда не покажут полночь.
Я приехал изучать местные легенды. Дом встретил меня тишиной, пропитанной пылью и запахом старого дерева. В гостиной стояли десятки, если не сотни часов — настенных, напольных, карманных, развешанных по стенам. Все они тикали, но ни одни не показывали правильное время.
В первую ночь я услышал первый удар. Глухой, будто из‑под земли. Потом второй. Третий. Я вскочил с постели — часы в комнате замерли на 11:59. Но удары продолжались — семь, восемь, девять…
Я побежал по коридору, пытаясь найти источник звука. Каждый удар отдавался в висках, словно молот по наковальне. Десять. Одиннадцать.
И тогда все часы в доме одновременно зазвонили.
Звон был невыносимым — будто тысячи колоколов били прямо в мозг. Я закрыл уши, но звук проникал сквозь кожу, сквозь кости. В зеркалах мелькали отражения — не мои. Длинные пальцы, искривлённые суставы, пустые глазницы.
Двенадцатого удара не было.
Вместо него — шёпот из стен:
«Он не успел закончить часы. Теперь мы все застряли между одиннадцатью и двенадцатью».
Утром я нашёл в мастерской дневник Воронова. Последняя запись:
«Она не пропала. Она внутри часов. Я разобрал её на шестерёнки, чтобы время никогда не дошло до полуночи. Но она просыпается, когда кто‑то слышит удары. Теперь она хочет новую плоть».
Я пытался уехать, но машина не завелась. В зеркале заднего вида я увидел её — фигуру из шестерёнок и пружин, с циферблатом вместо лица. Она улыбалась стрелками.
Сейчас на моих настенных часах 11:59. За стеной начинают тикать новые часы — те, что я не замечал раньше.
Они отсчитывают моё время.
Я заперся в спальне, забаррикадировав дверь старым комодом. Руки дрожали, зубы стучали — не от холода, а от знания. Теперь я понимал, почему в доме не было ни одной working‑clock (работающих часов) с нормальным ходом. Все они служили… клетками.
Из‑за двери доносился скрип — будто кто‑то водил когтями по дереву. Потом — шёпот, сложенный из сотен голосов:
«Ты слышишь, как они зовут? Они хотят выйти. Они помнят, как пахнут живые…»
Я достал дневник Воронова и нашёл страницу, залитую чернилами — будто автор в панике разлил чернила. Сквозь пятна проступали обрывки:
«…она не единственная. Он собирал часы из них — из тех, кто слышал удары. Они становятся шестерёнками, маятниками, пружинами. Но когда новый гость переступает порог, они пробуждаются. Они хотят переселиться…»
В зеркале на стене отразилась она.
Не фигура из шестерёнок — теперь я видел её ясно. Девушка в истлевшем платье начала 1900‑х, с глазами-циферблатами, где стрелки вращались в разные стороны. Её рот раскрылся — внутри тикали миниатюрные часы, издавая звук, похожий на сердцебиение.
— Ты уже часть механизма, — прошептала она. — Твои секунды отсчитываются.
Я бросился к окну, но рамы оказались залиты чем‑то похожим на засохший часовой механизм — хрупкие, как стекло, но непробиваемые. В углу, где раньше стояла пустая напольная ваза, теперь возвышались новые часы — чёрные, с циферблатом из человеческих зубов.
Они начали тикать.
Каждый удар отдавался в черепе. Я почувствовал, как мои пальцы костенеют, кожа покрывается узором из микроскопических шестерёнок. В зеркале я увидел, как мои глаза превращаются в два маленьких циферблата. Стрелки в них уже двигались — но не вперёд, а назад.
Последний лист дневника Воронова лежал на полу. На нём было нарисовано колесо с двенадцатью спицами, каждая из которых заканчивалась человеческим лицом. В центре — пустое место. Под рисунком дрожащим почерком:
«Место для нового хранителя. Он придёт, когда часы пробьют тринадцать».
Сейчас на моих руках — там, где должны быть вены, — проступили металлические нити. Они пульсируют в ритме тиканья. Дверь медленно открывается сама — комод отодвинут невидимой силой.
Она стоит в проёме. Её пальцы — стрелки часов.
3 минуты
27 ноября