3 подписчика
Когда вечер наконец втянул в себя остатки дня, а дождь, намокнув вдоволь, ушёл, будто и не было его вовсе, я вышла на крыльцо, завернувшись в старую серую кофту, пахнущую чем-то между лавандой, мылом и временем. Тимоха уже давно устроился на подоконнике — уткнувшись носом в свой бок, он казался живым клубком шерсти и тихого тепла. А я просто стояла босиком на деревянном настиле и смотрела в ту самую вологодскую даль, что начиналась сразу за садом — густую, ещё влажную, лохматую лесную стену, за которой, как казалось, уже никто не живёт и не говорит.
Воздух был плотным — не липким и не жарким, а именно тяжёлым, как влажный войлок, и пах не цветами и не дождём, а чем-то глубинным: взрыхлённой землёй, глиной, мокрой мятой, дымом, который однажды в этом дворе, должно быть, поднимался из чугунной трубы. Всё вокруг — дом, лавка, крыша, кусты со сползающими вниз каплями — как будто немного опустилось, осело, село на корточки, перестало куда-то стремиться. И я вместе с ним.
В этот момент, прямо на границе между привычным и новым, я вдруг впервые за долгое время отчётливо ощутила под ногами — её. Землю. Не как общее понятие, не как что-то далёкое и концептуальное, не как метафору, а как реальность, живую и плотную. Я стояла босыми ступнями на дереве, но под этим деревом была она — тёплая, тяжёлая, тёмная, терпеливая. И мне казалось, что она чувствует меня, знает, что я здесь, и никуда не торопит. Просто держит.
И я подумала: когда в последний раз я ощущала землю как силу? Не как ресурс, не как «почву для роста» в презентациях, не как фон для фотографий, а как живое, немое, надёжное тело, на которое можно встать, опереться, уронить себя всем весом и не развалиться.
В Москве мы не чувствуем землю. Там под ногами всегда что-то другое — плитка, асфальт, ковролин, бетон, кафель, каблук. Всё остальное — над землёй. Мы не живём на земле, мы живём в отрыве от неё. Даже парки там не настоящие. Газоны — декоративные, тропинки — огороженные, деревья — ухоженные. Земля там не несёт. Она там — оформляет.
А здесь… Здесь — иначе. Здесь, в этой деревне без указателей, на краю леса, где огород граничит с лисьими тропами, земля дышит. Она слышит. И, может быть, она даже помнит всех, кто по ней ходил, лежал, падал, молчал, просил. И, как старая, уставшая, но невероятно сильная женщина, она продолжает — держать.
Я подумала о себе. О том, какой я была последние годы. О том, как вставала утром не потому, что хотела, а потому что надо. О том, как строила себя — из пунктов, планов, задач, вечных обещаний «с понедельника всё по-другому». Я была женщиной, которая держалась из последних сил. Которая умела, умела, умела — но никак не могла перестать. И вот теперь я стояла здесь, босая, после ливня, в мокрой кофте, и чувствовала, как впервые за долгое время мне не нужно держать себя самой. Меня держит земля.
Она не спрашивает, что ты умеешь. Не интересуется, кем ты работаешь. Не требует справок и планов. Она просто лежит под тобой. Без условий. Без комментариев. Без обещаний. И если ты решишь сесть, прилечь, или даже — упасть в неё всем весом, она примет. Она не спасёт — но понесёт.
Я провела рукой по краю лавки, подошла к клумбе, сорвала два листа смородины, немного мяты. Вдохнула аромат. Ничего особенного, просто свежесть, просто зелень, просто запах лета. Но в нём было что-то, что отзывалось в груди лёгкой, неоформленной теплотой. На кухне, в полумраке, я поставила сковородку на плиту, нарезала кусок хлеба — плотного, деревенского, с чуть влажной сердцевиной — и поджарила его на сливочном масле. Рядом подрумянилось яйцо: одно, аккуратное, с хрустящими краями и жидким желтком, как я люблю. Положила всё на старую тарелку, рядом — ломтики огурца и немного соли. Заварила травяной настой — мята, смородина, зверобой. И села за стол. Без спешки, без телефона, без мыслей, просто есть и быть. Как будто я впервые за долгое время накормила себя не только потому, что надо, а потому что — можно.
3 минуты
17 июля