3 подписчика
Дождь начался ещё ночью — не с налёта, не с порывов, а с устойчивого, уверенного дыхания неба, будто кто-то распахнул сверху старый ковш и решил, что земля давно просила этого промывания. Утром он не просто продолжался — он стал звуком самой жизни: капли, стекающие по водостоку, влажное постукивание по подоконнику, хрипловатое журчание в лужах, сливающихся у крыльца. Шорох дождя вытеснил всё остальное: мысли, планы, даже внутренний голос, обычно такой бойкий. Дом будто втянулся в это молчание и вместе с ним я — внутрь, глубже, медленнее.
Я сидела у окна, обернувшись пледом, с чашкой чая — заварила из того, что росло под окнами: немного мяты, пара листьев смородины, чабрец. Простой чай, не полезный и не волшебный, а просто горячий и честный. Пар поднимался, обволакивал пальцы, а в стекле отражалась я — спокойная, без макияжа, не спешащая никуда и ни к кому. И именно в этот момент на крыльце раздался тихий, почти неслышный скрип.
Тимоха. Мокрый до последней шерстинки, тяжёлый от воды, как тряпка, брошенная в ведро. Он стоял, не подавая звука, и только смотрел — не умоляюще, не жалобно, а с тем безмолвным достоинством, которое может позволить себе только уличный кот, переживший не одну грозу. Я открыла дверь. Он вошёл. Просто, по-хозяйски, не торопясь, не испрашивая разрешения, но всё же — давая понять, что доверяет.
Я налила в старый эмалированный таз тёплой воды, добавила шампунь от блох, который купила ещё неделю назад в местном зоомагазине, и поставила всё в душевой. Он не убежал. Не взбрыкнул. Просто сел. И, позволив мне, впервые в жизни, насколько я могла судить, тронуть его не для того, чтобы отогнать или поймать, а чтобы — позаботиться, он остался. Я поливала его медленно, тёплой водой, как бы уговаривая: "ну давай, мы теперь вдвоём, я не трону, не предам, просто хочу, чтобы тебе было легче". Осторожно намыливала, обрабатывала уши, спинку, живот, и он только морщился от удовольствия, будто давно забыл, что бывает и так.
Потом — полотенце. Мягкое, большое, чистое. Я укутала его, как младенца. И он, совершенно мокрый, но уже не дрожащий, положил голову мне на руку. И мы просто посидели так. Я гладила его медленно, вдоль позвоночника, вдыхая запах мокрой шерсти и чего-то очень родного — того, чего больше не найдёшь в городе, но можно снова узнать, если быть рядом с животным, которое доверилось.
Когда он обсох и начал оглядываться, я поставила перед ним миску с кормом, который старательно выбирала, читая состав, анализируя белки и жиры, сравнивая бренды. Он подошёл, посмотрел, понюхал — и посмотрел на меня как на идиотку. Повернулся, отошёл, плюхнулся на пол в демонстративном разочаровании.
Но я, как будто зная заранее, с утра успела сходить на базар. Настоящий, живой базар с дощатыми столами, пухлыми помидорами, глиняными мисками, голосами, запахами. Купила клубнику, фасоль, персики, но главное — мясо. Куриные сердечки. Сырые и свежие поставила рядом с ним. Он сделал вид, что не смотрит. Подождал. Потом подошёл, понюхал — и начал есть. С достоинством, без спешки, как будто таким и должен быть обед кота, пережившего грозу и позволившего себя искупать. Потом он медленно залез на диван, свернулся клубком и уснул. Словно он был тут с постройки этого дома.
2 минуты
17 июля