3 подписчика
Прошла неделя. Семь дней, которые я провела, как будто в отсроченном дыхании: не в новой жизни, но и не в старой. Где-то между — в переходном состоянии, в котором ещё страшно расслабиться, но уже невыносимо держать напряжение.
И дом, и я — мы были осторожны. Я прислушивалась к его скрипу, к запаху дерева по утрам, к неравномерной температуре в комнатах, к его небрежной доброте, не пытающейся понравиться. Он, в свою очередь, будто присматривался ко мне: как я ставлю чашки, как открываю двери, как топаю по половицам, пытаясь запомнить, где не скрипит. Почему-то мне казалось, что этот дом женского рода...
Я просыпалась медленно — в прямом смысле. Как будто во сне кто-то меня гладил по плечу и шептал: «не спеши». Тело всё ещё пыталось вставать «по делу»: как только я открывала глаза, включалась цепочка — задачи, планы, дедлайны, утренние чаты, голосовые. Но здесь не было Wi-Fi. И это была первая милость, которую мне оказал этот дом: он обрезал каналы, по которым ко мне привыкла стекать чужая срочность. Изредка, у дальнего края огорода, можно было поймать сносную сеть.
И когда внешнее молчание стало хоть немного переносимым, я начала замечать, как много всего вокруг — говорит, если только не перебивать.
Я стала выходить во двор, просто чтобы посмотреть. Без цели. Без маршрута. Сначала это был жест — механический, почти обязанность «выйти на воздух». Но с каждым днём взгляд становился менее поверхностным.
Жасмин у стены — не просто куст с белыми цветами. Он словно живёт по своим часам, у него есть ритм, и если простоять рядом с ним хотя бы пять минут, можно уловить, как запах изменяется от сырого рассвета до сухого вечернего ветра. Утром — остро, почти лекарственно. Днём — мягко, как чистая рубашка. А вечером — сладко, даже приторно, как бабушкины духи, пролитые на письмо.
Мята у дорожки — слишком много её, слишком уверенная в себе, растёт, где хочет. Если дотронешься до листа — запах сразу цепляется за кожу, и ты идёшь потом по дому, как будто кто-то только что сказал тебе что-то важное, но тихо, и ты пока не понял — что именно.
В глубине огорода — крапива. Не как угроза, а как утверждение. Она стоит строго, колко, но справедливо. Не суётся, не лезет вперёд. Просто существует — и этим требует уважения.
Я ничего не срывала. Даже мяту. Просто смотрела. И в какой-то момент поняла: я учусь быть. Не делать, не улучшать, не оформлять, не заполнять. А просто находиться рядом с тем, что не нуждается во мне.
И в этом наблюдении всплыли мои старые схемы. Всё то, как я привыкала справляться с тревогой.
Раньше я всегда «обустраивалась»: покупала уют. Если становилось тревожно — открывала вкладку «дом», заказывала подушки, скатерти, чашки с надписями, ароматические свечи, сухоцветы. Казалось, если обложиться правильными вещами, то внутри станет тише. Но не становилось.
И здесь, в этом старом доме с облупленными стенами, чужими шкафами и заедающим замком, я вдруг поняла: мне всё ещё хочется покупать. Особенно по вечерам, когда в теле всплывает пустота, и хочется что-то сделать с ней, заткнуть, заполнить. Но ещё сильнее — желание не поддаться. Не уходить. Не убегать от этой зияющей точки внутри. А просто сесть рядом. И подышать.
Вечером, не планируя ничего заранее, я вышла в сад. Никакой практики. Никакого «я теперь собираю травы». Просто захотелось чаю, не пакетированного, не из города, а — настоящего, как он есть. Я подошла к мяте, отломила пару листьев. Потом — к смородине. Сорвала несколько листков. Потёрла между пальцами. И вдруг — запах. Такой, что на мгновение сжало в груди, будто кто-то позвал из детства, из летнего зноя, из прошлой жизни, где всё ещё было по-настоящему.
Я заварила эти листья в треснутой кружке, покрывшейся сеткой едва заметных трещин. Накрыла блюдцем. Села на крыльцо. Рядом — Тимоха, ленивый, важный, будто он здесь с рождения. Он взглянул на меня снисходительно, мяукнул еле слышно, как бы подтверждая: да, это — правильно.
Я сидела. Долго. Не пила сразу. Просто вдыхала пар.
И, может быть, впервые за долгое время ничего не нужно было менять.
3 минуты
17 июля