35 подписчиков
Рождённый поневоле. Эта трагическая история о тяжёлой жизни ребёнка, которому не посчастливилось родиться уродцем.
Глава 1.
Сколько бы далеко не отбрасывал порывистый ветер осенние тучи на поля и леса, но им назначено было в этот вечер опуститься над провинциальным городом и, заслонив собою осеннее небо, принудить ни в чём не повинных жителей укрыться под крышами своих домов.
А в тесной квартирке, ободранной и изжитой, тем временем раздавался крик роженицы. Этой молодой, неопытной и рано пристрастившейся к алкоголю женщине, беспорядочно совокуплявшейся без разбору с разными мужчинами, не приходило в голову, что первые роды могут быть такими болезненными. Оле хотелось умереть или забыться. Она кричала. Требовала водки. Но поднести ей и помочь было некому. Все оставили её. Отвернулись. Точно она, перестав быть желанной, сделалась вдруг прокажённой.
И только пятидесятилетний сосед – горбун, тайно влюблённый в Олю, стоял возле двери её комнаты и, просунув в щель проволоку, пытался снять с проушины крючок.
– Ну, что там? – спрашивала его старая повитуха, державшая в руке зажжённую церковную свечку. Пламя которой, дрожа на сквозняке, отбрасывало на обшарпанную коридорную стену ещё более изуродованное очертание фигуры горбуна.
Из комнаты раздался истошный крик, оповестивший старуху об усилившихся схватках. Горбун всхлипнул от отчаяния, бросил на пол проволоку и, стиснув зубы, стал биться головою в дверь. Затем разбежался и, приложившись к двери плечом, снёс преграду с петель.
Едва переступив порог комнаты, старуха оторопела, увидев в свете горящей лампадки роженицу, корчившуюся от боли на кровати, застланной старыми куртками. Рядом с которой на грязном полу лежал деревянный табурет и валялись соскочившие с него стакан и опустошённая бутылка. Но, сумев взять себя в руки, ведь ей была обещана плата, старуха, тяжело вдохнув пропитанный перегаром и затхлостью воздух, прошла к кровати, успев оглядеть царившую в комнате безнадёжность.
Горбун же, стараясь не смотреть в сторону возлюбленной, точно стыдясь чего-то, топтался у входа в комнату, издавая какие-то странные звуки, похожие на плач.
– Эй! – обратилась старуха к горбуну, привлекши его внимание, – тебя звать-то как?
– Коа[3], – сказал он, остановившись и посмотрев на повитуху благодарными глазами. (Люди редко интересовались его именем).
– Ты вот что, Коля, не скули попусту, а лучше воды в кастрюлю налей да на огонь поставь.
– Поди, из-за непогоды отключили, – проговорила старуха обречённо. – Как же быть теперь. Без воды-то.
– У ня ома. Оа[5]! – воскликнул Коля, опустив руку и посмотрев на повитуху с какой-то, точно прилипшей к его и без того уродливой физиономии, пугающе искорёженной улыбкой.
– Дома есть! Вода! Так неси!
Горбун скрылся в тёмном коридоре. А повитуха, оставшись наедине с роженицей, не теряя времени, принялась за дело. Подняла и придвинула ближе табурет, воткнув в щель промеж досок свечу. В дополнение к которой зажгла еще свечи, принесённые с собой в кармане телогрейки, бережно завёрнутые в газетный лист. Распахнув форточку на зашторенном плотными тряпками окне, впустила в комнату клубы свежего воздуха. И привязала к металлической спинке кровати по обеим сторонам от головы женщины два найденных в шифоньере полотенца.
– Выпить дай, – точно в бреду проговорила хриплым голосом Ольга. В паузе промеж участившихся схваток. – Не вынесу я муки. Умру.
Обернувшись на вошедшего в комнату горбуна с ведром воды, старуха с сожалением подумала о том, что ей ещё никогда не доводилось принимать роды в столь жутких условиях. Она вдруг, испытав непреодолимое отвращение и брезгливость к этому дому и людям, живущим в нём, захотела немедленно уйти. Но обещанные ей за работу пятьдесят рублей, коих недоставало на оградку для могилки умершего летом мужа, не дали этого сделать.
– У тебя водка есть? – спросила она Колю, успевшего перелить воду и
3 минуты
27 июня