8 подписчиков
Переписка с отцом...
Неважно - о чём говоришь, важно - с кем. Очевидность сей истины обезоруживает перед вечностью. Или наоборот? Нет, первое всё же вернее.
Когда не стало отца, не сразу, а едва обрёл способность думать о нём без рыданий, я вспомнил о том, что пришлось как-то уехать в экспедицию, туда, где не было привычной отцу телефонной связи, но чудесным образом, через радиоканал, наладилась иная, в паутине которой барахтается ныне человечество. Поворчав немного для порядка, отец не враз, но освоил расположение букв алфавита, сверяясь с рукописями писанных втайне своих стихов, и сетуя на отсутствие здравого смысла вкупе с равновесием в голове соотечественников, завязалась у нас неспешная, время от времени переписка.
В ответ на моё многословие отец ограничивался короткими, ёмкими, иногда резкими, ироничными фразами, но они были его собственными и только для меня. Отцовские словечки, выражения, к которым я привык с детства, вплетённые в простую, подчас бытовую беседу ни о чём, придавали разговору интимность, ту самую задушевность, которой лишено общение, сдобренное рожицами, нарисованными чужими людьми и придуманными кем-то словами...
Читая написанные отцом слова, промеж них! - я чувствовал запах воска, из которого он некогда лепил для меня копию библейского Давида. Иногда от его слов доносился запах канифоли, так как отец часто мастерил что-либо или, не менее чудный, запах моря, где мы были с ним не однажды.
- Отец, ты слышал... - спрашивал я не для того, чтобы узнать его мнение, но просто - поговорить.
- Муть это всё! - отвечал он не раздумывая, и начинал о другом, более важном, где главным было нечто, что требуется исследовать на морском дне.
Дабы переменить тему, я интересовался, сделали ли он то самое, про что мы договаривались раньше.
- Это не к спеху. - неизменно отвечал отец, и я не понимал, то ли это от того, что он отчаялся закончить начатое, либо действительно верит в то, что нужное сделается когда-то, а то и вовсе - не нужно оно никому, кроме него.
Если я просил отца о чём-либо, он ни разу не ответил мне отказом.
- Без сомнений. Говори, что нужно. - в скупых, не от скупости! - строках слышался его мягкий голос, и я успокаивался, будто дело уже сделано.
Когда мне случалось сглупить, отец расстраивался, но не тратил собственной жизни на гнев, а моей - на раскаяние, он лишь вздыхал:
- Дурацкое дело нехитрое. - и мне становилось стыдно.
Отец всё делал с интересом, «Со страшной силой», а его одобрение, одним только словом «Толково», было похожа на орден. Выбирая промежду оплеухой и похвалой, настоящие отцы отдают предпочтение второму, а вместо первого - промолчат, ибо плохой поступок не стоит того, чтобы на него спускать время и слова.
Мы писали друг другу. Скрывшись за ширмой расстояния, отыскивалась сама собой дальновидность и мудрость. Мне открывались неведомые доселе стороны отца, а он, в своё черёд, не смущался своего ко мне расположения. Разлука сглаживает и острые, и тупые углы недопонимания, а я всё больше убеждался в том, что дорог отцу, ибо он перестал это скрывать.
Редкие попытки отца поучать оборачивались намерением мягко научить чему-то, да и сами наставления изменили свой тон с не допускающего возражений на шутливое, нежное почти, вкрадчивое. Отец словно извинялся за вторжение в моё я. А я... Я вовсе не противился тому.
Когда отца не стало, перечитывая нашу переписку, я искал в рассуждениях отца недосказанное, ненаписанное, глубинное, конечно же находил и собирался делать это бесконечно, до тех пор, пока...
Злая шутка, корысть, - в моём сердце нет названия тому, что произошло, но однажды, вместо написанных отцом строк, я увидел пустую страницу.
3 минуты
24 августа