4952 подписчика
Поднять не очень молодое и не очень бодрое население на какую-то общенациональную комсомольскую стройку и на общенациональный подвиг без очевидных для этого причин, видимо, было не так просто и сочтено опасным. А вот принести какую-то победу над слабым противником и переупаковать всё в качестве очередной Великой Победы, которая ставит нынешнюю Россию на вершину рядом с той Россией, которая, собственно, победила нацизм и сформировала новый мировой порядок по итогам этой победы, вернее, участвовала в его формировании, и самому таким образом встать в ряд великих победителей и великих правителей — это было очень соблазнительно, и не только для вождя, но и для народа, поэтому народ и отнесся так неплохо к инициативе своего вождя…
Вообще говоря, четкость и ясность убеждений не является важной для российского сознания чертой, как мы знаем и как это видно по истории России.. Россия в этом отношении чрезвычайно размыта, и поэтому вопрос войны и мира — здесь такой сердечный, интуитивный, примерно такой же, как вопрос справедливости и несправедливости. И эту интуитивность, эту сердечность и даже иррациональность и невербальность можно определенным образом повернуть в сторону мира тоже, если за это возьмется человек, который подойдет к людям с душой. Вот он с душой объяснит людям, почему мир с Украиной лучше, чем война с Украиной, и если душевно объяснит, то люди душевно послушают и скажут: «А действительно, зачем это всё?» Может, сильно извиняться не будут, хотя кто-то и будет, между прочим, — в принципе, русский человек выпьет и покается. А может, и не выпьет, но покается, и на трезвую голову может извиниться: мол, что-то нехорошо вышло, Иваныч… Так что я вполне себе представляю такой же странный поворот к миру, каким был этот безумный поворот к нынешнему конфликту…
Действительно, был консенсус бизнеса и либеральной интеллигенции по поводу приемлемости определенных элементов автократии внутри молодой российской республики. Этот консенсус был в том, что мы действительно часть институтов России сделаем на время декоративными, для того чтобы избежать красного реванша. Потому что если эти институты будут не декоративными, то ими воспользуются силы красного реванша, и уж тогда они точно превратят эти институты в декоративные. Как большевики: они же сохранили все эти лозунги свободы, выборы, но всё это, естественно, немедленно перестало работать буквального в течение года после того, как они взяли власть. И то же самое сделают силы красного реванша сейчас. Поэтому лучше мы сейчас эти институты на время превратим в декорацию, мы лучше сами сделаем то же самое, что большевики, но в более мягкой форме — сами и на время, чем позволим это сделать другим — быстро, жестко и навсегда. Вот примерно так многим виделся этот выбор — может, отчасти и нам — на рубеже 1990–2000-х годов. И, наверное, имеет смысл говорить о том, что эта попытка создать декоративную демократию на месте настоящей в целях спасения ее от еще более декоративной была большой-большой ошибкой… Как выяснилось, контролируемая демократия контролируется совершенно не тобой.
Это в действительности интервью, но прекрасный собеседник (а так же автор и поэт Иван Давыдов) убрал свои вопросы, потому что это такой у них там обратный жанр: Платон превращал свой внутренний монолог в диалог, расписывая его по ролям, а тут наш разговор стал серией моих монологов буквами и видео hm.polit.ru/...sle
2 минуты
20 сентября 2023
123 читали