3151 подписчик
Мысль о том, что искусство может сказать о вещах, о реальности гораздо больше самой этой реальности, только на первый взгляд кажется парадоксальной и иррациональной. Ведь обычно ценность искусства видят в чём угодно: в развлечении, утешении, украшении, наставлении, а если и говорят об отражении реальности, то непременно в духе натурализма («как в жизни»). Между тем, искусство показывает не оторванную от жизни выдумку и не «как в жизни», а показывает вещи «на самом деле», те самые вещи, которые «в жизни» упрямо не желают раскрывать свою сущность.
Например, ни про одного живого человека нельзя со стопроцентной уверенностью сказать, что он искренне раскаялся в своих плохих делах и встал на путь исправления. Любые внешние признаки могут быть обманчивы, а в душу к нему не проникнешь. И оглядываясь вокруг, мы вправе усомниться в том, что такое раскаяние вообще возможно. Но вот перерождение Джейме Ланнистера или Теона Грейджоя из «Игры престолов» неоспоримо и очевидно. Несмотря на то, что это «всего лишь» выдуманные персонажи, само раскаяние (наше восприятие его) соприродно тому, что мы назовём реальным раскаянием, но чего не можем застать непосредственно в этой самой реальности.
Можно говорить, что полиамория – тот же свальный грех, только названный модным словом. Однако, фильм «Профессор Марстон и его Чудо-женщины» (реж. Анджела Робинсон, 2017) убедительно показывает, что любовь троих может быть такой же глубокой и подлинной, как любовь двоих. При этом совершенно не важно, была ли такая любовь у реальных прототипов героев фильма.
У греческого философа Парменида есть такое очень значимое для философии и крайне трудное для понимания место о тождестве бытия и мышления («Мыслить и быть – не одно ли и то же?») Может быть, это как раз оно?
Видно, кстати, что это работает отнюдь не только в высоком искусстве, но и в массовом. В тех точках, где искусство пробивается к истине, разницы между высоким и низким нет.
1 минута
10 сентября 2023