8 подписчиков
Дорожное
Я в дороге. Люлька вагона мерно раскачивается, баюкая мои страхи и совесть. Вид из окна, раскручиваясь бесконечным ковром, приятен и неутомителен в однообразии своём.
Праздный, но неподдельный интерес вызывают любые строения. За мгновения, что они остаются на виду, запоминается из очертаний главное, некие мелочи, которые задерживают их в памяти не просто виденными однажды, но понятыми. Раз и навсегда.
Из замеченных, особенно запомнился объеденный временем дом красного, выцветшего кирпича. Он отличался от прочих, похожих, чувством, с которым был некогда возведён. Заброшенный, поросший травой, под вуалью дикого винограда, он не утерял и доли той любви и радения об себе, что могли бы кануть в Лету вместе с людьми, чьими чаяниями он оказался тут, на краю смешанного леса. Радость жизни просачивалась солнечным светом сквозь его ровные арки лишённых створок дверей и занавешенные паутиной оконные проёмы. Чудилось даже, что дом по сию пору обитаем, а из круглого окошка чердака вот-вот покажется детская рука с голубем, и тот взлетит, похлопав крылами по ладошкам или щекам.
Хотя дом скоро остался в прошлом, он не сразу отпустил от себя и невольно увлёк за собой, так что я, пускай ненадолго, ощутил себя мальчишкой, и припомнил, как ездили мы с дедом из Загорска в Симферополь к бабушке, а по пути оседали на Арбате.
В дороге дед с удовольствием возился со мной. Кормил купленными в Елисеевском магазине колбасами и ветчиной, нарезая их на толстые лоскуты, а к чаю выуживал из чемодана коробочку сливочной помадки.
Дедушка по со раз на дню втолковывал мне разницу промежду локомотивом и товарным поездом, делая зарубки на моём носу, так что я запомнил на всю жизнь: если у поезда большие колёса, то это локомотив, а если маленькие и их много - то это товарный. На больших станциях паровоз отцепляли, дабы долить в него воды. Он шипел, как огромный чайник, когда из большой г-образной трубы толстой струёй в него заливалась вода. Обыкновенно это бывало на крупных станциях: в Курске, Запорожье... Пока рабочие досыта поили железного коня водой, дед водил меня по перрону туда-сюда, не жалея сизых от подагры ног, и рассказывал «из жизни» и «про войну».
Но то в дороге, в Москве же я был обузой. Чтобы не таскать мелкого за руку по магазинам, дед поручал меня тёте Тасе, которая жила на Арбате. Она была одной из тех самых арбатских старушек, - отзывчивых, трепетных, с постоянно виноватым выражением лица над облачком белого кружевного самовязанного воротничка.
Тётя Тася, с утра до обеда и с обеда до вечера, служила в школе. Перекусывала приторными пирожками с повидлом, жареными на тёмном от многократного употребления постном масле, запивая их подкрашенным содой чаем, отчего маялась несварением и изжогой.
Помню, как однажды тётя привела меня за руку в класс, где усадила на заднюю парту, дабы не мешался, но был на глазах.
Я таращился по сторонам, как птенец. Непроливайки, промокашки с чернильными кляксами, ранцы, перья, точилки... От переизбытка впечатлений я буквально оглох, покуда, сквозь пелену волнения, как сквозь шум летнего ливня, до меня не донеслись слова тёти Таси о том, какие все ребята молодцы, кроме Вити Огурцова, который, мало того, что шалит на переменках и задирает соучеников, так ещё опять не справился с заданием и получил «двойку».
Оглядевшись по сторонам, я заметил круглоголового мальчишку, который зло смотрел на меня исподлобья. Он видел, как тётя Тася вела меня за руку, и не смея открыто дерзить учительнице, насупился в мою сторону.
«Ах так», - В свою очередь рассердился я, и довольно громко, язвительно, - ну, как сумел, прошептал:
- Огурец!
Щёки Вити сравнялись по цвету с его огненно-рыжими, почти красными волосами, и больше не таясь ни от кого, потряс внушительным кулаком в сторону учительницы, а уж затем и в мою, обещая скорую и неминуемую расправу. И... я так напугался, за нас с тётей Тасей, в первую очередь за неё, что расплакался, прямо там, на глазах у всех. Да... было дело, виноват.
3 минуты
26 апреля 2023