Ивашка изумленно посмотрел на вошедших, почесал затылок и
произнес:
– Дождливый год. Урожай плохой будет.
– Да нет, от сотворения мира,[5] – поправился Чигирев.
Ивашка снова почесал в затылке.
– Про то попы знают, – сказал он наконец. – А мы люди простые,
грамоте не обученные.
Чигирев и Селиванов переглянулись.
– А скажи, сыночку Федора Никитича, Михаилу, сколько нынче
годков? – нашелся наконец историк.
Глаза у пленника заблестели от ярости.
– Так ты супротив дитяти благодетеля нашего зло удумал, колдун! –
вскричал он и медведем попер на Чигирева.
Через мгновение на горле у историка сомкнулись крепкие пальцы, а
сам он под напором грузного тела рухнул на пол. Один за другим грохнули
два выстрела, и хватка Ивашки ослабла. С трудом отвалив тяжелое тело,
Чигирев приподнялся на локтях. Его душил кашель. Над ним стоял
Селиванов с пистолетом в руках. Дверь с грохотом распахнулась, и в
комнату вбежал Крапивин. Наклонившись над Ивашкой, он быстро
нащупал артерию и, взглянув на генерала, процедил:
– Да что же ты, не убивать уже совсем не можешь?
– Что скажете? – словно не заметив реплики подполковника, спросил
генерал у Чигирева.
– Не раньше тысяча пятьсот девяносто седьмого года, – задыхаясь,
проговорил тот, – не позже тысяча шестисотого.
1 минута
15 января 2022