Каждый раз, каждую долю секунды я шатко ступаю по остро наточенному лезвию, иду, иду и совершенно не понимаю, к чему это всё, зачем? И этот страх постепенно изо дня в день наполняется сладостью, и приторно становится, дыхание учащается, а сердце колотится будто ожидая чего-то, я сглатываю эти сухие слюни, сжимаю челюсть, а в воображении создаётся, складывается из попранных принципов и убеждений, картина, картина моего больного воображения в вечно измененном сознании кажущаяся прекрасной, и всеми фибрами души, каждой клеточкой тела я начинаю ощущать, как эта псевдосвобода вбирает меня в себя; в особенности всё это ярко видно, если совсем недавно ты отсутствовал в этой, так усердно, выстроенной тобой реальности, а пребывал где-то далеко, там, где будто бы и на время, глаза более не прельщались бесконечной чередой ненасытимых образов, где ухо отвыкло от всепоглощающего обилия и разнообразия звуков; и вот ты снова опустел, и появился "вкус к жизни"; с новым интересом тебя начинают захватывать всё те же мимолётные мысли и образы неизменных реалий; они так тебя ждали, а ты скучал. Человек издавна привыкший к материальному благополучию, который не единожды пресыщался всеми этими объектами удовлетворения самых обыкновенных потребностей, не имеет в себе ничего, что способно возвратить ему истинный привкус этой многогранной, невероятной действительности и каждый раз, поглощаясь собственным развращением, достигнутом в бесконечном стремлении сделать своё существование как можно более комфортным, удобным, облегчить свою, и без того, не имеющую смысла, жизнь он достигает определенного пика, ненавидя всё вокруг, окружение становится пресным, блеклым, не вызывающим интерес, обычные человеческие радости больше не вызывают улыбку, вместо этого лицо искажается в извечном презрении и недовольстве и не имея ни навыка, ни понимания другой грани существования, вне всего этого мракобесия, он приходит к всегдашнему отвращению к самому себе и ко всем вокруг, и думается, что ты рассмотрел эту скупую, посредственную жизнь во всех её проявлениях, но как же ты ошибаешься! Ты, это словно погрязшее в мерзких, уютных, кажущихся согревающими, нечистотах своей псевдодействительности, и не хочется тебе знать что там вокруг, вне этой канавы, вместо этого ты упиваешься этой мерзостью, ведь зачем что-то менять, если тебе тепло и хорошо, вот только в отличие от насекомого ты на самом деле всегда имеешь возможность выбраться из тьмы, вспорхнуть незримыми крыльями и улететь в это далёкое, бездонное небо, поглощаясь снедающей синевой. Истинная радость в самоограничении, если хотите, даже в искусственно создаваемой боли, проходя сквозь которую мучаешься, страдаешь но всё-таки, хоть и слепо, познаешь законы этого мира... Наше внешнее развивается с неимоверной скоростью, бежит, бежит, сдирая в кровь ноги, в погоне за искусственной радостью и несуществующим счастьем, оставляя тому себе, настоящему, той лучшей части себя жалкие, редкие попытки каждый раз вновь и вновь собирать осколки личности, личности, которой больше нет. И это удел зависимого, ведь он в отличие от других, по сути, точно таких же тленных недочеловеков, волочащих свои бренные тела, он вкупе всего, что способствует самоудовлетворению погружается в этот облик таракана всем своим нутром, пронзая бездонные недра своей греховной сущности, проникаясь и наслаждаясь всеми нечистотами и мерзостями искусственно порождаемых удовольствий, поэтому я и говорю о том, что жребий зависимости извечно шагать по оголенному острию сомнительной реальности