Татьяна стояла перед зеркалом в своей огромной гардеробной, критически осматривая отражение: сегодня она ехала встречать Новый год к своему парню — в его семью. На вешалках позади неё томились шелка, кашемир и бархат известных итальянских брендов, но сегодня её выбор пал на простое серое трикотажное платье из масс-маркета. Оно сидело хорошо, но не кричало о деньгах. Никаких украшений, кроме тонкой серебряной цепочки: Татьяна не собиралась красоваться дорогими камнями и нарядами — ей было важно, чтобы её приняли в семью простой девочкой, а не «клюнули» родственники Володи на деньги. Волосы убраны в аккуратный, скромный пучок.
— Татьяна Викторовна, машину подавать к парадному? — голос водителя Анатолия из интеркома звучал почтительно.
— Нет, Толя. Подвези меня к метро «Печатники», дальше я сама, — ответила она, пряча в сумку новый айфон и доставая старенькую модель, купленную специально для таких встреч. — И, пожалуйста, не подъезжай близко к дому Володи.
Тане было двадцать семь. Дочь владельца крупного строительного холдинга, она с детства видела изнанку богатой жизни: лицемерие, расчетливые улыбки и мужчин, которые смотрели не в её глаза, а на банковский счет её отца. Год назад, гуляя в парке без охраны и пафоса, она познакомилась с Володей. Он чинил проводку в парковом кафе, а она уронила кофе на блузку. Он просто предложил салфетку и шутку, не зная, кто она.
Для Володи она была Таней, помощницей секретаря в какой-то мелкой фирме. Для неё он стал глотком свежего воздуха. Честный, рукастый, пахнущий не дорогим парфюмом, а канифолью и морозной свежестью. Но сегодня ей предстояло испытание посложнее совета директоров — знакомство с семьей в канун Нового года.
Дверь типовой двушки в Люблино открыла сестра Володи, Юлька. Ей было всего двадцать, но выглядела она так, словно собиралась на карнавал в Рио: короткое платье, обшитое ядовито-розовыми перьями, блестки на веках, и запах сладких духов, сбивающий с ног.
— Ой, явилась, — вместо приветствия бросила Юлька, окинув Таню презрительным взглядом. — Вовка! Твоя серая мышь пришла.
Володя выскочил из кухни, в фартуке поверх рубашки, сияющий, и тут же обнял Таню, зарывшись лицом в её воротник.
— Не слушай её. Ты прекрасна, — шепнул он, и Таня почувствовала, как отпускает напряжение. Но ненадолго.
В коридор выплыла Раиса Захаровна. Женщина грузная, с высокой начесанной прической, обильно политой лаком. На ней был халат с люрексом, который она, видимо, считала верхом домашней элегантности.
— Здрасьте, — процедила она, даже не улыбнувшись. — Ну, проходи, раз пришла. Обувь ставь на газетку, у нас тут, между прочим, ламинат дорогой, не то, что в ваших офисах.
Таня молча разулась и протянула пакет с гостинцами.
— С наступающим вас. Это к столу.
Раиса Захаровна заглянула в пакет, и её лицо скривилось, будто она надкусила лимон. Она двумя пальцами выудила упаковку настоящего французского камамбера и коробочку с авторским тортом.
— Это что? — громко спросила она, привлекая внимание уже сидящей за столом тетки Любы, такой же громкой женщины с золотыми зубами. — Сыр с плесенью? Ты что, деточка, нас отравить решила? Или у вас в семье принято гниль доедать?
— Это деликатес, Раиса Захаровна, — спокойно ответила Таня, проходя в комнату. — Благородная плесень Penicillium camemberti. Она придаёт сыру грибной оттенок.
— Грибной! Слышишь, Юлька? Грибы мы и в лесу соберем, а на новый год нормальные люди «Российский» берут! — захохотала хозяйка, швыряя дорогой сыр на край стола, к нарезке дешевой колбасы. — А торт какой маленький! На один зуб. Ореховый? У тети Любы зубы вставные, ты чем думала?
За столом царила атмосфера кичливой бедности, которая изо всех сил пыталась казаться богатством. Стол ломился от майонезных салатов, дешевого шампанского и жирной свинины. Но главным героем вечера был не стол, а ковер.
— Ноги, ноги не шаркайте! — вдруг взвизгнула Раиса Захаровна, когда Таня отодвинула стул. — Вы знаете, сколько этот ковер стоит? Мы его в кредит взяли, три года платить будем! Настоящая шерсть, ручная работа, турецкий эксклюзив!
Таня мельком взглянула на «эксклюзив». Типичная синтетика, которая электризуется от любого прикосновения и собирает пыль.
— Очень... яркий, — дипломатично заметила она.
— Яркий! Это тебе не твоё платьице сиротское, — фыркнула Юлька, поправляя перья, которые уже начали осыпаться в салат оливье. — Ты бы хоть на праздник нарядилась. Володька пашет как вол, а ты ходишь, как моль бледная. Стыдно с такой в люди выйти.
Володя напрягся. Желваки на его скулах заходили ходуном.
— Юля, закрой рот, — тихо, но твердо сказал он.
— А чего я такого сказала? — взвилась сестра. — Мама, скажи ей! Мы вот с мамой стараемся, выглядим прилично. А эта... Экономит на всём. И на тебе, Вова, будет экономить когда поженитесь. Нищета она и есть нищета.
— Да уж, — подхватила Раиса Захаровна, накладывая себе огромную порцию селедки под шубой. — Я, Танечка, сыну всегда говорила: жена должна быть лицом мужа. Украшением! Вон у тети Любы дочка за банкира вышла, так она матери шубу подарила. А от тебя что дождешься? Сыра тухлого? Нам, Таня, нужна девушка из приличной семьи, с приданым, чтобы Володю тянула вверх, а не на дно.
Таня почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Не за себя — она привыкла к зависти. За Володю. Она видела, как ему больно и стыдно.
— Богатство, Раиса Захаровна, это не ковер в кредит и не перья в салате, — с легкой улыбкой, в которой сквозила сталь, произнесла Таня. — Это воспитание и умение не унижать гостя за своим столом. А по поводу сыра... Знаете, есть такое правило: чем громче человек кричит о своей состоятельности, тем дешевле его ковер. Синтетика, кстати, вредна для дыхания, особенно если в доме плохо проветривают.
За столом повисла тишина. Тетя Люба поперхнулась шпротиной. Раиса Захаровна покраснела, наливаясь гневом, как переспелый помидор.
— Ты... ты как со мной разговариваешь, пигалица?! — взвизгнула она, вскакивая. — В моем доме! Жрешь мой хлеб и меня же учишь?! Да кто ты такая?! Голодраднка!
— Мама! — Володя со всей силы ударил кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, бокал с дешевым вином опрокинулся на «драгоценный» ковер, растекаясь красным пятном.
— Ах! Ковер! Уби-и-или! — заголосила Раиса Захаровна, бросаясь к пятну. — Это всё она! Она сглазила! Вон отсюда!
Володя медленно встал. Его лицо было белым, губы дрожали. Он посмотрел на мать, ползающую по синтетике, на глупо хлопающую ресницами сестру, на перепуганную тетку.
— Не она пойдет, — глухо сказал он. — А мы пойдем.
— Что? — Раиса Захаровна замерла на четвереньках. — Ты мать променяешь на эту... хамку?
— Эта «хамка» — единственный человек здесь, который ведет себя достойно, — отрезал Володя. Он подошел к Тане и бережно взял её за руку. — Прости меня, Тань. Пошли отсюда.
— Володя, ты пожалеешь! — неслось им в спину. — На коленях приползешь! Без копейки останешься!
Они вышли в подъезд. Там пахло кошками и табаком, но после душной квартиры воздух казался чистейшим. Володя прислонился лбом к холодной стене, его плечи поникли. В этот момент он казался таким уязвимым, таким разбитым, что у Тани защипало в глазах. Она видела, как тяжело ему дался этот разрыв. Это был бунт не просто против матери, а против всей системы ценностей, в которой его растили: терпеть, молчать, казаться, а не быть.
— Тань, прости, — прошептал он, не глядя на неё. — Я хотел праздника. Я не знал, что они... Я дурак. Куда мы теперь? Все закрыто, до курантов два часа. У меня денег — только на такси и кафешку у вокзала.
Таня нежно провела ладонью по его щеке, стирая невидимую слезу.
— Ты не дурак, Володя. Ты самый лучший. Ты настоящий мужчина, потому что не побоялся защитить меня. А деньги... — она достала телефон. — Это дело наживное.
Она набрала номер.
— Анатолий? Да, мы выходим. Подъезжай прямо к подъезду. И закажи столик в «White Rabbit». Да, на двоих. Я знаю, что полная посадка. Позвони владельцу, скажи, что Татьяна Викторовна просит.
Володя смотрел на неё, не понимая.
— Какой «White Rabbit»? Тань, там чай стоит как моя зарплата...
Они вышли из подъезда. Метель кружила хлопья снега, скрывая убогость спального района. Прямо у обшарпанной двери, разгоняя фарами темноту, стоял черный, блестящий, огромный «Майбах». Водитель в строгом костюме выскочил из машины и распахнул заднюю дверь.
— Прошу, Татьяна Викторовна. Владимир, — Анатолий кивнул парню.
— Это... такси? — пролепетал Володя, глядя на кожаный салон кремового цвета.
— Нет, любимый. Это моя машина, — Таня улыбнулась, но в её глазах стояли слезы облегчения. — Садись. Нам нужно многое обсудить. Но сначала я хочу накормить тебя нормальным ужином. Без майонеза и упреков.
В этот момент окно на втором этаже распахнулось. В проеме показались головы Раисы Захаровны, Юльки и тетки Любы. Они застыли, раскрыв рты, глядя, как «нищая» Таня садится в автомобиль стоимостью в три их квартиры, а личный водитель бережно закрывает за ней дверь.
— Мать честная... — донеслось сверху, прежде чем Анатолий плавно тронул машину с места.
В тепле салона, под тихую джазовую музыку, Володя всё ещё молчал, глядя то на Таню, то на проплывающие огни Москвы.
— Ты... ты богатая? — наконец выдохнул он.
— У моего отца есть деньги, — поправила Таня, сжимая его грубую, рабочую ладонь в своих ухоженных пальцах. — А богатая я теперь, потому что у меня есть ты. Человек, который защитил меня, когда думал, что у меня ничего нет. Это, Володя, дороже всех ковров мира.
Володя посмотрел на неё, и в его глазах, ещё полных боли от ссоры с родными, начало зарождаться понимание. Он не знал, что ждет их дальше, как они будут строить отношения с такой разницей в статусе, но он точно знал одно: сегодня он совершил самый правильный поступок в своей жизни.
А в квартире в Люблино, над пятном дешевого вина на синтетическом ковре, в гробовой тишине сидели три женщины, осознавая, что только что своими руками выгнали из дома птицу счастья, которую так мечтали поймать, но оказались слишком слепы, чтобы разглядеть её под серым оперением.