Сегодня день рождения у Даниила Хармса. Если хочешь узнать человека, посмотри на его лучшего друга, я так считаю. В Петербурге в квартире Александра Введенского открыли выставку «Комнаты ОБЭРИУ» с рыбками кои в ванной и зеленушками в клетках. Последняя комната — комната Александра Введенского, похожая на гробик. Там ничего нет, только читают его «Элегию» откуда-то издалека и на стене — его записка, выброшенная жене из поезда, везущего Шуру в колонию. Хармс его Шурой называл. Хармс был в этой комнате, конечно. О них даже странно говорить отдельно.
Введенский – «чинарь-авторитет бессмыслицы», Хармс – «чинарь-взиральник». Они познакомились летом или весной 1925 года на Васильевском острове. Введенский пришел с Друскиным, домой они ушли втроем с Хармсом. Друскин писал про Хармса: «…он оказался настолько близким нам, что ему не надо было перестраиваться, как будто он уже давно был с нами». Олейников говорил Хармсу, что считает, будто Хармс и Введенский — почти то же самое.
Из дневника Хармса за 23 ноября 1926: «Я, Даниил Хармс, обязуюсь предоставить себя до субботы в смысле выпевок и ночевок Александру Ивановичу Введенскому». Над текстом запись: «Исполнено. Д.Х.»
Программа ночевок была такая:
Молчание 10 мин.
Собаки 8 мин.
Приколачивание гвоздей 3 мин.
Сидение под столом и держание Библии 5 м.
Перечисление святых
Глядение на яйцо 7 м.
И еще:
«Придет ко мне Шурка. Предлогаю сегодня ночью разобрать партию Гунсберга.
Пописать стихи
Покушать редьку
Сыграть в шахматы
Прочесть Шурке мне:
Ладонь киевлянина, и я в шинели».
Введенский говорил, что Хармс не создает искусство, а сам есть искусство. Напоминаю, что Хармс читал стихи, пока катился шкаф, на котором он сидел. У Хармса было ощущение жизни как чуда. Введенский хорошо знал, что он сам лишь предтеча чего-то большого. Оба заполняли заявки на вступление в Союз писателей, там был вопрос «почему находящиеся в рукописях работы не напечатаны», Хармс ответил: «не доходят до сознания читателей», Введенский ответил: «по непростительной причине. Никто еще не выразил желания их напечатать». В следующем листке Введенский написал: «Написаны для львов». В качестве основной профессии Хармс указал «литератор», Введенский — «АВТО-ритет бессмыслицы».
***
А. И. Можно узнать, Даня, почему у вас такой мертвенно-серый, я бы сказал, оловянный цвет лица?
Д. И. Отвечу с удовольствием – я специально не моюсь и не вытираю никогда пыль с лица, чтобы женщины рядом со мной казались бы еще более розовыми.
А. И. В вашей внешности есть погрешности – хотя лично мне они очень нравятся. Я мечтал бы завести тоже одну вещь, которая у вас находится на спине, но, увы, это недосягаемо.
Д. И. Что именно вы имеете в виду?
А. И. Я разумею ту жировую подушку, или искривление позвоночника, которое именуется горбом.
Д. И. Вы очень добры, что обратили на это внимание – кроме вас этого никто не заметил, да и я, признаюсь, сам не подозревал, что у меня есть эта надстройка.
А. И. Хорошо, что есть на свете друзья, которые указывают нам на наши телесные недостатки.
Д. И. Да, это прекрасно. Я в свою очередь хочу вас спросить – эти глубокие черные дырки на ваших щеках, это разрушительная работа червей еще при жизни, или следы пороха, или татуировка под угрей?
А. И. Ваш вопрос меня несколько огорошил. Ни одна женщина никогда не спрашивала меня об этом. Их скорее занимали мои кудри.
Д. И. Да, мне ясно, что это игра червей.
***
Введенский писал Хармсу:
«Не ходи, сволочь, без меня в бар, подожди меня
Я здесь прямо умираю от тоски, скуки и других шпинатных эмоций».
В декабре 1931 года Хармса и Введенского арестовали по обвинении в участии в «антисоветской группе писателей». Наказание — ссылка в Курск. Они умудрились даже там жить в одном доме. Хармс писал: «Я живу в одном доме с Введенским; и этим очень недоволен». Потом, приезжая в Ленинград, Введенский жил не у себя, а у Хармса («а где вы будете жить? / в вашей квартире»). Затем Введенский перебрался в Харьков, никуда не ходил, писал стихи, сидя на стуле, положив бумаги на колени.
Введенский умер в декабре 1941 года. Его последние слова обращены к жене: «Не забывайте меня. Саша». Хармс умер в феврале 1942 года, пережив Шуру на 45 дней. То, что Введенский и Хармс друг другу писали, стихи Введенского из архива Хармса, стихи самого Хармса — всё это сохранилось, потому что их друг Яков Друскин в блокадную зиму 1941/1942 года дошел с Петроградской стороны до улицы Маяковского и забрал все записи Хармса.
У Друскина была особая философская категория — вестники. «Вестникам известно обратное направление. Они знают то, что находится за вещами. Вестники наблюдают, как почки раскрываются на деревьях. Они знают расположение деревьев в лесу. Они сосчитали число поворотов». Хармс говорил, что он вестник. Друскин писал Хармсу, что чувствует присутствие вестников по способности времени останавливаться. У Введенского было особое чувство времени, особое ощущение времени. Он писал: «Наша человеческая логика и наш язык не соответствуют времени». В конце можно было процитировать любое стихотворение, например, именинника. Но мне нравится это — его друга.
вот я стою на этих скалах
и слышу мёртвых волн рычанье
и на руках моих усталых
написаны слова прощанья
прощайте горы и леса
прощай барсук прощай лиса