Галина Петровна, шатаясь, пошла следом. Ей нужно было осознать. Ей нужно было посмотреть в глаза этой женщине, которая когда-то была её маленькой доброй девочкой.
Они вошли в квартиру.
В прихожей Галина попыталась обнять дочь. Инстинктивно. Как в детстве, когда Ира разбивала коленку. Ей казалось, что если прижать её к себе, то этот морок спадет, и дочь скажет: «Мамочка, прости, я дура».
Но Ира отшатнулась, как от прокаженной. Она скривила лицо в гримасе физического отвращения.
— Фу, мам! Не трогай меня! — визгливо крикнула она, отряхивая рукав дорогого пальто, которого коснулась рука матери. — От тебя вечно воняет! Хлоркой, старостью, какими-то тряпками затхлыми! У меня от этого запаха токсикоз начинается! Меня сейчас вырвет! Иди лучше в комнату, не маячь тут. И вообще, не позорь меня перед соседями своим видом, хоть бы переоделась.
Галина замерла. Руки, протянутые к дочери, повисли плетьми.
Хлорка. Старость.
Она сорок лет мыла полы и утки в хирургии, чтобы эта «принцесса» ни в чем не нуждалась. Она дышала этой хлоркой, чтобы оплатить ей институт, свадьбу, ипотечный взнос. И теперь этот запах стал причиной «элитного токсикоза».
Ира бросила свою объемную сумку на скамейку в прихожей и, демонстративно зажав нос наманикюренными пальцами, убежала в туалет. Дверь хлопнула.
Галина осталась одна. В горле стоял ком, такой плотный и горький, что дышать было больно. Она опустила взгляд.
Из бокового кармана модной сумки дочери торчал уголок белого листа. С печатью.
Галина Петровна, всю жизнь не смевшая чужого письма прочесть, вдруг протянула руку. Она знала этот бланк.
Она вытянула бумагу.
«Справка». Женская консультация №5. Дата — сегодняшняя.
Глаза побежали по строкам.
«Срок беременности: 22 недели. Плод развивается согласно срокам. Сердцебиение ритмичное. Патологий не выявлено. Жалоб нет. Состояние беременной удовлетворительное».
«Жалоб нет».
«Патологий нет».
Внутри Галины Петровны наступила тишина. Та страшная, звенящая тишина, которая бывает перед землетрясением. Жалость, любовь, желание оправдать — всё это сгорело в одну секунду, превратившись в пепел. Осталась только холодная, хирургическая злость. Та самая, с которой она когда-то вымывала грязь из операционных.
— Жалоб нет, значит, — прошептала она сухими губами.
Она заглянула в сумку. На дне лежал чек. Длинный, свернутый в трубочку. Сумма с пятью нулями. «Коляска детская, модель Premium, цвет "Шампань"».
Галина посмотрела на дверь туалета. Ира говорила с кем-то по телефону, смеялась. Ей было весело.
Галина Петровна действовала быстро. Так быстро она не двигалась уже лет десять.
Она схватила ключи от машины, которые дочь бросила на тумбочку. Вышла во двор.
Открыла багажник. Коробка была тяжелой, но гнев придал сил. Галина выволокла её на асфальт.
Телефон. Приложение «Грузовое такси», которое ей установил соседский мальчишка.
«Машина через 3 минуты».
Она загнала коробку в кузов «ГАЗели». Села в кабину к водителю.
— В магазин «Детский мир», сынок. Быстро. Двойной тариф.
В магазине она устроила скандал. Спокойный, тихий, но страшный. Она показала паспорт (свою фамилию Ира, слава богу, не меняла), чек, и устроила такой разнос менеджеру, пригрозив прокуратурой и Роспотребнадзором за «введение в заблуждение пожилого человека», что возврат оформили мгновенно. Наличными. Они не хотели связываться с этой железной старухой, от которой пахло не хлоркой, а бедой.
Галина вернулась домой через сорок минут. Ира как раз выходила на крыльцо, недовольно озираясь.
— Мам, ты где была? И где машина? Я ключи найти не могу! Мне ехать пора, меня девочки в кафе ждут!
Галина Петровна молча подошла к дочери. Она протянула ей ключи от машины.
Ира схватила их и побежала к авто.
Щелчок багажника.
Крышка поднялась.
Пустота.
— Где?! — Ира взвизгнула, оборачиваясь. Её лицо перекосило так, что пропала вся красота. — Где коляска?! Мама! Ты что, украла её?! Ты сумасшедшая?! Верни немедленно!
Галина Петровна достала свой старенький смартфон. Открыла приложение банка.
— Смотри, — сказала она голосом, в котором не было ни одной живой ноты.
На экране светился новый вклад.
«Пенсионный. Срочный. Срок: 3 года. Без права снятия. Без права пополнения третьими лицами».
Сумма на счету была ровно та, что значилась в чеке.
— Твоя «коляска» превратилась обратно в деньги, — пояснила Галина, глядя прямо в расширенные от ужаса глаза дочери. — Я вернула её. А деньги положила под хороший процент. Мне к пенсии прибавка будет.
— Ты... Ты тварь! — заорала Ира, топая ногами. — Это мои деньги! Я их потратила! Отдай! Мне рожать скоро!
— Это мои деньги, Ирина. Мои похоронные. Которые ты выманила, придумав смертельную болезнь собственного ребенка. Я видела справку. «Патологий нет».
Ира задохнулась. Она хватала ртом воздух, как рыба.
— Мама, ты не понимаешь! Мне нужно! Я обещала подругам! Как я им в глаза посмотрю?!
— А как ты мне в глаза смотрела, когда врала? — Галина спрятала телефон в карман. — Денег больше нет. И не будет. А твой «элитный токсикоз» и желание пустить пыль в глаза будем лечить трудотерапией. Муж у тебя есть? Вот пусть он тебе и покупает «статус». А с меня хватит.
Она развернулась и пошла к подъезду. Спина её была прямой, как палка.
— Не подходи ко мне, — бросила она через плечо. — А то вдруг тебя вырвет. Я ведь всё еще пахну совестью. А это для тебя, доченька, запах непереносимый.
Дверь подъезда захлопнулась. Ира осталась стоять у пустой машины, сжимая в руке бесполезные ключи, и впервые в жизни поняла, что «мама» — это не бездонный банкомат, а скала, о которую можно разбиться насмерть.