Февральский ветер в этом году был не просто холодным — он был злым. Он хлестал по лицу, стараясь выбить слезы даже у тех, кто давно разучился плакать. Я шла по узкой, расчищенной от снега тропинке к дому отца, вжимая голову в плечи. Мой старый пуховик, купленный еще пять лет назад на распродаже, уже давно потерял свою «пухлость» и почти не грел. Ткань на локтях лоснилась, а молния периодически заедала, заставляя меня нервничать каждый раз, когда нужно было одеться.
— Господи, Даша, ты выглядишь как пугало, сбежавшее с огорода, — раздался за спиной голос, от которого мне захотелось провалиться сквозь мерзлую землю.
Я не обернулась, но знала, кто это. Цокот каблуков по наледи был слышен даже сквозь вой ветра. Карина. Моя старшая сестра. Любимица судьбы и отца.
Она поравнялась со мной, обдав облаком дорогих, тяжелых духов, которые, казалось, стоили больше, чем все мое имущество. На ней была шуба — роскошная, из скандинавской норки, отливающая серебром в свете тусклых уличных фонарей. Она шла так, словно под ногами у нее был не скользкий лед, а красная ковровая дорожка.
— Папа сказал приехать к семи, — тихо ответила я, не поднимая глаз. — Я не хотела опаздывать.
— Опаздывать? — Карина рассмеялась. Смех у нее был звонкий, красивый, но пустой, как хрустальный бокал. — Ты приехала на автобусе? Боже, я видела, как ты тащилась от остановки. Позорище. Мой водитель высадил меня у ворот, но машина не проедет по этой грязи. Пришлось идти пешком целых пятьдесят метров. Ужас.
Она брезгливо перешагнула через замерзшую лужу, придерживая полы шубы наманикюренными пальцами, унизанными золотом.
— Как дела у твоего... как его... Олега? — спросила она, даже не глядя на меня. — Все еще ищет себя? Или уже нашел на дне бутылки?
— Он работает, — солгала я, сжимая в кармане кулак. Пальцы наткнулись на ледяной металл старой связки ключей. Это были ключи от отцовского дома, которые он отдал мне месяц назад, когда я привозила ему лекарства. — И он не пьет.
— Ну конечно, — фыркнула сестра. — Именно поэтому ты ходишь в этом рванье. Знаешь, мне стыдно даже стоять рядом с тобой. Что подумают соседи? Что полковник Воронов вырастил нищенку?
Мы подходили к высокому забору. Дом отца, старый, но крепкий двухэтажный особняк из красного кирпича, стоял в глубине сада. Окна горели теплым желтым светом, обещая уют, которого мне так не хватало в моей холодной съемной квартире.
Отец вызвал нас странным, коротким сообщением: «Приезжайте обе. Срочно. Вопрос жизни и смерти». Карина, конечно, решила, что речь идет о наследстве. В последнее время папа часто жаловался на сердце, а его бизнес, хоть и переданный в управление, все еще приносил солидный доход. Для Карины отец был банкоматом, который иногда ломался и требовал внимания. Для меня он был просто папой — сложным, авторитарным, но единственным родным человеком, кроме сестры, которая меня презирала.
— Ты хоть помыла голову? — Карина остановилась перед калиткой, критически осматривая меня с ног до головы. — Или воду за неуплату отключили?
— Прекрати, Карина, — мой голос дрогнул. — Зачем ты так? Мы же сестры.
— Сестры? — она резко повернулась ко мне, и ее красивые глаза сузились. — Не смеши меня. Мы с тобой из разных миров. Ты — неудачница, которая не смогла даже институт закончить, потому что выскочила замуж за первого встречного голодранца. А я — жена вице-президента банка. Я — элита. А ты... ты просто пыль на моих сапогах.
Она глубоко вдохнула морозный воздух и, глядя мне прямо в глаза, процедила с ледяной улыбкой:
— Нищенкам здесь не место. Запомни это, Даша. Когда папа перепишет дом на меня — а он это сделает, потому что он ценит успех, — я даже на порог тебя не пущу. Будешь смотреть на этот дом через забор.
Я промолчала. Что я могла ответить? В ее словах была жестокая правда. Отец всегда восхищался хваткой Карины, ее умением добиваться своего, ее удачным браком. Я же была для него «мягкотелой», «бесхребетной». Той, кто приносит чай и слушает жалобы, но не той, кем гордятся.
В кармане я снова сжала ключи. Брелок в виде маленького металлического медвежонка впился в ладонь. Папа подарил мне его на десятилетие. Странно, что он до сих пор не потерялся.
Мы подошли к массивной дубовой двери одновременно. Я замешкалась, вытирая ноги о коврик. Карина же, не теряя ни секунды, нажала на кнопку звонка длинным, уверенным движением. Она стояла в своей роскошной шубе, с идеальной укладкой, которую не испортил даже ветер, и всем своим видом излучала право на владение этим миром.
— Сейчас папуля откроет, и мы быстренько все решим, — бросила она мне через плечо. — У меня самолет в Ниццу завтра утром, мне некогда возиться с его капризами. Надеюсь, он просто хочет отдать документы на дом сейчас, чтобы не платить налоги потом.
Звонок прозвенел где-то в глубине дома. Мы ждали. Ветер усилился, бросая в лицо колючую снежную крупу. Я поежилась, пытаясь закутаться в свой тонкий пуховик. Карина нетерпеливо постукивала носком сапога.
Минута. Две. Тишина.
— Он что, уснул? — раздраженно прошипела сестра и снова нажала на звонок, на этот раз удерживая кнопку дольше. — Папа! Открывай! Это мы!
Послышались шаги. Тяжелые, шаркающие. Затем лязгнул замок. Дверь приоткрылась, но цепочка осталась на месте. В щели показалось лицо отца. Он выглядел усталым, но глаза... глаза горели странным, жестким блеском, которого я давно не видела.
— Папочка! — лицо Карины мгновенно преобразилось. На смену брезгливости пришла сладкая, приторная улыбка. — Ну наконец-то! Здесь такой холод, мы замерзли! Пусти нас скорее!
Отец молча смотрел на нас. Его взгляд скользнул по роскошной шубе Карины, задержался на ее золотых сережках, а затем переместился на меня — на мой выцветший синий пуховик, на красные от холода руки, на дешевые ботинки.
— Папа? — Карина сделала шаг вперед, пытаясь просунуть руку в щель. — Ты чего? Открывай.
Отец медленно покачал головой.
— Я ждал дочь, — произнес он хриплым, простуженным голосом.
— Ну так вот мы! — Карина рассмеялась, но в ее смехе появились истеричные нотки. — Я и... эта. Даша.
— Я ждал дочь, — повторил он тверже. — А пришла только одна.
Я замерла. Сердце пропустило удар. Он говорит обо мне? Или, как всегда, о Карине, а меня просто не замечает?
Отец снял цепочку. Дверь распахнулась. Карина, сияя, двинулась вперед, уже готовясь шагнуть в тепло прихожей.
— Проходи, Даша, — сказал отец громко и четко.
Карина застыла, уже занеся ногу над порогом.
— Что? — переспросила она, словно ослышалась. — Пап, ты перепутал имена. Даша — это она. Я — Карина.
— Я знаю, кто ты, — отец преградил ей путь своей массивной фигурой. — Ты — жена вице-президента банка. Ты — элита. А Даша... Даша — моя дочь. Заходи, Даша.
Он протянул руку и буквально втянул меня внутрь, в спасительное тепло дома, пахнущего деревом и лекарствами. Я оказалась в прихожей, ошеломленная, не понимая, что происходит.
Карина осталась стоять на крыльце. Снежинки падали на ее дорогую норковую шубу, но она их не замечала. Ее лицо вытянулось, маска уверенности треснула, обнажая растерянность и испуг.
— Папа, это не смешно! — взвизгнула она. — На улице минус двадцать! Пусти меня!
Отец посмотрел на нее сверху вниз. В его взгляде не было жалости. Только бесконечная, свинцовая усталость.
— У тебя есть деньги мужа, Карина. У тебя есть шуба за полмиллиона. Она тебя согреет. А у Даши есть только старый пуховик. Ей нужнее тепло.
— Ты с ума сошел?! — заорала сестра, хватаясь за ручку двери. — Я твой единственный шанс на нормальную старость! Эта нищебродка тебе даже стакан воды не купит! Пусти меня немедленно!
— Нищенкам здесь не место, — тихо повторил отец ее же фразу, сказанную пять минут назад. — Ты ведь так сказала?
Глаза Карины расширились от ужаса. Она поняла, что он слышал. Может быть, через приоткрытую форточку, может быть, через домофон, который мы не заметили.
— Папа, я... я пошутила! — она вдруг сменила тон, и теперь в ее голосе звучала неподдельная мольба. Вся спесь слетела с нее, как шелуха. — Папочка, пожалуйста! Мне холодно! Папа, у меня проблемы, мне нужно поговорить с тобой! У Артура арестовали счета, мне некуда идти! Папа!
Но отец уже закрывал дверь.
— Дай мне ключи, Даша, — сказал он мне, не глядя на сестру.
Я, как во сне, достала из кармана старую связку с брелоком-медвежонком. Отец взял их, вставил ключ в скважину изнутри и повернул два раза. Щелк. Щелк.
Снаружи раздался удар кулаком в дверь, потом еще один, и отчаянный крик:
— Открой! Я тебя ненавижу! Открой, старый маразматик!
Отец прислонился лбом к холодному дереву двери и тяжело вздохнул. Я стояла, не расстегивая свой убогий пуховик, и смотрела на него. В кармане, там, где раньше лежали ключи, теперь была пустота. Но почему мне казалось, что самое тяжелое испытание только начинается?
— Снимай куртку, дочка, — сказал отец, поворачиваясь ко мне. Его лицо посерело. — Нам нужно многое обсудить. И... дай мне этот пуховик. Я должен тебе кое-что показать.
Тишина в доме была оглушительной. Снаружи, за толстыми стенами и дубовой дверью, все еще слышались приглушенные крики Карины, но ветер быстро уносил их прочь. Она барабанила в дверь еще минут пять, переходя от проклятий к рыданиям, а затем звук стих. Я услышала, как взревел мотор ее «Мерседеса» — видимо, водитель не уехал далеко, или она вызвала его обратно. Она не замерзнет. Такие, как Карина, никогда не тонут и не замерзают. Но то, что отец выставил ее за порог, было событием космического масштаба.
Я стояла в прихожей, все еще не решаясь расстегнуть молнию. Тепло дома окутывало меня, но внутри меня колотила мелкая дрожь.
— Папа, — наконец выдавила я. — Зачем ты так? Она ведь твоя дочь.
— Была, — глухо ответил отец.
Он прошел в гостиную, тяжело опираясь на трость. Я последовала за ним. Дом выглядел так же, как и всегда: старинная мебель, ковры, запах старых книг и пыли. Но что-то изменилось. На большом обеденном столе лежали кипы бумаг, папки и... ножницы. Обычные портновские ножницы.
Отец опустился в свое любимое кожаное кресло и жестом указал мне на диван напротив.
— Снимай пуховик, Даша. Давай его сюда.
— Зачем? — я послушно стянула куртку. Она выглядела жалко на фоне богатого интерьера. Ткань потерлась, из шва на плече торчало перышко.
— Помнишь, когда я подарил тебе деньги на эту куртку? — спросил отец, принимая вещь из моих рук. Он положил пуховик себе на колени и погладил его грубыми пальцами.
— Помню. Пять лет назад. У тебя тогда были проблемы с налоговой, счета заморозили... Ты дал мне наличные, совсем немного. Сказал купить что-то теплое, потому что зима будет лютой.
— Да, — кивнул он. — А Карине я тогда сказал то же самое. Что я на мели. Что мне нужна помощь. Знаешь, что она ответила?
— Нет.
— Она сказала: «Папа, не грузи меня своими проблемами, у Артура важная сделка, нам сейчас не до твоих копеечных долгов». И улетела на Мальдивы.
Я опустила глаза. Я знала эгоизм сестры, но слышать это от отца было больно.
— А ты, Даша, — продолжил он, — ты взяла эти деньги, купила самый дешевый пуховик, а остаток — помнишь, что ты сделала с остатком?
— Купила тебе лекарства и продукты, — тихо сказала я. — Ты ведь болел.
— Именно. Ты потратила на себя минимум, чтобы спасти меня. А Карина... Карина сегодня приехала не потому, что соскучилась. И не потому, что я написал «вопрос жизни и смерти».
— Она сказала, что у Артура арестовали счета...
— Да. Артур — мошенник. Его пирамида рухнула три дня назад. Карина знала, что я собираюсь продавать этот дом и землю. Земля здесь теперь стоит бешеных денег, застройщики дерутся за этот участок. Она приехала, чтобы заставить меня переписать всё на неё до того, как придут кредиторы мужа. Она хотела отобрать у меня последнее, чтобы спасти свою шкуру.
Я смотрела на отца с ужасом. Я знала, что Карина любит деньги, но не думала, что она готова принести отца в жертву.
— Но почему пуховик? — спросила я, кивая на куртку у него на коленях. — При чем тут он?
Отец странно улыбнулся. Взял со стола ножницы.
— Знаешь, дочка, я ведь тогда не был разорен. Проблемы с налоговой были, но это была мелочь. Я просто хотел проверить, кто из вас останется со мной, если я стану нищим стариком. Ты прошла проверку. Карина — нет. Но я все равно любил её. Я думал, может, она изменится. Давал ей шансы. Год за годом.
Хрустнула ткань. Отец безжалостно разрезал подкладку моего старого пуховика. Полетел пух, белый и легкий, оседая на ковре.
— Папа, что ты делаешь?! — я дернулась, чтобы остановить его. Это была моя единственная зимняя вещь!
— Смотри, — скомандовал он.
Он просунул руку глубоко внутрь распоротой подкладки, туда, где слой утеплителя был особенно толстым. Его пальцы нащупали что-то плоское и шуршащее.
Он вытащил плотный пластиковый пакет, запаянный со всех сторон. Внутри виднелись бумаги с гербовыми печатями и маленькая ключ-карта.
— Что это? — прошептала я.
— Пять лет назад, когда ты купила эту куртку, я тайком зашил это внутрь, пока ты готовила мне суп на кухне, — признался отец. — Я знал, что ты никогда не выбросишь вещь, пока она не развалится окончательно. Ты бережливая. И я знал, что Карина никогда, слышишь, никогда не прикоснется к этому пуховику. Для неё это — тряпка нищенки. Она брезговала даже повесить свою шубу рядом с ним. Это было самое надежное место в мире.
Он разрезал пакет и выложил содержимое на стол.
— Это, Даша, документы на трастовый фонд. И на этот дом. И на мои зарубежные счета, о которых Карина даже не подозревала. Я переписал всё на тебя пять лет назад. С условием, что документы вступят в силу либо после моей смерти, либо... в тот день, когда Карина перейдет черту.
— Какую черту?
— Черту человечности. — Отец поднял на меня тяжелый взгляд. — Сегодня она назвала тебя нищенкой и сказала, что тебе здесь не место. Она пожелала мне смерти, чтобы забрать дом. Она перешла черту.
У меня закружилась голова. Я смотрела на распоротый пуховик, из которого торчали клочья синтепона, и на бумаги, лежащие поверх него. Миллионы? Дом? Все это время я ходила в куртке, которая стоила больше, чем вся жизнь Карины и Артура вместе взятых?
— Но почему ты молчал? — у меня перехватило дыхание. — Я же... я же еле сводила концы с концами! Мы с Олегом экономили на еде!
— Потому что большие деньги портят слабых людей, Даша, — жестко сказал отец. — Я боялся, что ты станешь как она. Я хотел убедиться, что ты останешься человеком, даже когда тебе трудно. И ты осталась. Ты приезжала, мыла полы, терпела насмешки сестры, но не просила ни копейки сверх того, что я давал. Ты чиста.
Внезапно в дверь снова позвонили. На этот раз не требовательно, а коротко и робко. Потом еще раз.
Отец нахмурился.
— Она вернулась? — спросил он сам себя. — Нет, водитель увез её. Я слышал машину.
Он тяжело поднялся, но я вскочила раньше.
— Я открою, папа. Сиди.
Я подошла к двери, все еще чувствуя себя героиней какого-то сюрреалистичного сна. Посмотрела в глазок. На крыльце стоял мужчина. Высокий, в расстегнутом пальто, без шапки. Его лицо было бледным, волосы растрепаны ветром.
Артур. Муж Карины.
Я оглянулась на отца. Он кивнул, разрешая открыть.
Я повернула замок. Артур буквально ввалился в прихожую, едва не сбив меня с ног. От него пахло дорогим коньяком и страхом.
— Где она? — выдохнул он, дико озираясь. — Где Карина? Она сказала, что едет сюда!
— Ее здесь нет, — твердо ответил отец, выходя из гостиной. — Я выгнал её.
Артур замер. Его обычно надменное, холеное лицо сейчас напоминало маску трагедии. Губы дрожали.
— Выгнали? Петр Ильич, вы не понимаете... Мне конец. Нам конец. Если она не привезла деньги или документы... — он схватился за голову. — Они убьют меня. Люди, которым я должен, не шутят. Она обещала, что уломает вас! Она сказала: «Я вытрясу из старого дурака все, даже если придется его задушить!»
В прихожей повисла тишина. Слова Артура повисли в воздухе, окончательно сжигая мосты. «Задушить». Вот, значит, как.
— Вон, — тихо сказал отец.
— Что? Петр Ильич, помогите! У вас же есть связи, есть деньги! Мы семья! — Артур упал на колени. Это было жалкое, отвратительное зрелище.
— Вы не семья, — голос отца зазвенел сталью. — Семья — это те, кто греет, когда холодно. А вы — пиявки. А теперь слушай меня внимательно, Артур. Сейчас ты встанешь и уйдешь. Если ты или твоя жена еще раз приблизитесь к моему дому или к Даше... я достану ту папку, которую хранил на самый черный день. Компромат на твоих «партнеров». Я сяду, но вы ляжете в землю. Ты меня понял?
Артур побелел еще больше. Он знал, что старый полковник слов на ветер не бросает. Он неуклюже поднялся, бросил на меня взгляд, полный ненависти и зависти, и попятился к выходу.
Когда дверь за ним захлопнулась, отец покачнулся. Я подбежала и подхватила его под руку.
— Папа! Тебе плохо?
— Нет, дочка, — он слабо улыбнулся, опираясь на меня. — Наоборот. Мне наконец-то стало легко. Гнойник вскрылся. Теперь будет только заживление.
Мы вернулись в гостиную. Мой растерзанный пуховик лежал на кресле, как павший в бою солдат.
— А что теперь? — спросила я, касаясь бумаг. — Что мне с этим делать?
Отец взял мою руку в свою. Его ладонь была теплой и шершавой.
— Жить, Даша. Просто жить. Купить себе нормальную куртку, для начала. А Карина... Карина получила свой урок. Жестокий, но необходимый.
Внезапно телефон отца на столе зажужжал. На экране высветилось: «Доченька Карина».
Отец посмотрел на экран, потом на меня.
— Ответить? — спросил он.
— Это твой выбор, папа.
Он протянул руку и нажал «Отклонить». Затем нажал еще пару кнопок и положил телефон экраном вниз.
— Я заблокировал номер, — сказал он. — Нищенкам духа здесь не место.
Я посмотрела на пуховик. В его подкладке пять лет хранилось мое будущее, пока я считала копейки. Я чувствовала себя странно: богатой, но опустошенной. И все же, глядя на отца, я понимала — главное наследство не в бумагах. Главное — это то, что мы сейчас сидим здесь, в тепле, и нам нечего стыдиться.
Но история на этом не закончилась. Потому что в бумагах, которые я начала просматривать, обнаружился один документ, датированный вчерашним днём. И он менял абсолютно всё.
Я взяла в руки этот лист. Это было медицинское заключение. Свежее, напечатанное на бланке известной частной клиники. Глаза бегали по строчкам, отказываясь верить. «Неоперабельная стадия... Прогноз неблагоприятный... Срок — от трех до шести месяцев».
Лист выпал из моих рук и спланировал на ковер рядом с клочьями синтепона.
— Папа... — голос сорвался на шепот. — Это правда?
Отец не смотрел на меня. Он смотрел в окно, где метель закручивала белые вихри, скрывая мир за пеленой.
— Да, Даша. Поэтому я и позвал вас сегодня. Вопрос жизни и смерти, помнишь? Я не лгал.
Слезы, которые я сдерживала весь вечер — от обиды на сестру, от холода, от шока, — теперь хлынули потоком. Я сползла с дивана на пол, к его ногам, и уткнулась лицом в его колени, как в детстве.
— Почему ты молчал? Почему не сказал раньше? Мы бы нашли врачей, мы бы...
— Мы бы ничего не сделали, — он положил руку мне на голову, гладя волосы. — Я был у лучших. Всё кончено, дочка. Мотор износился. Я не боюсь. Я устал. Единственное, что меня держало — это страх за тебя. Я должен был убедиться, что ты сможешь постоять за себя, когда меня не станет.
— Но Карина... — я подняла заплаканное лицо. — Если ты умираешь, разве ты не хочешь... попрощаться? Она ведь тоже твоя дочь. Несмотря ни на что.
Отец горько усмехнулся.
— Я хотел. Честно хотел. Я думал: вот приедут мои девочки. Я скажу им правду. Посмотрю, как они отреагируют. Если бы Карина проявила хоть каплю сочувствия, хоть искру человечности... Я бы разделил всё поровну. Но она перешагнула через меня еще до того, как вошла в дом. Она приехала грабить мертвеца, Даша. Она хоронила меня заживо, пока я стоял перед ней. Таким людям прощание не нужно. Им нужны только ключи от сейфа.
Я вспомнила лицо Карины, искаженное злобой, и Артура, трясущегося за свою шкуру. Да, он был прав. Сказав им о болезни, он бы только развязал им руки. Они бы кружили над ним, как стервятники, ожидая конца.
— Ты защитил меня, — поняла я. — Ты устроил этот спектакль с дверью не только, чтобы проучить её. Ты отрезал её от меня. Чтобы, когда тебя не станет, она не смогла прийти ко мне и потребовать долю, давя на жалость.
— Именно, — кивнул отец. — Теперь ты хозяйка. По документам дом уже твой. Счета твои. У неё нет никаких юридических прав. И моральных тоже.
Мы просидели так долго. Ветер за окном выл, как раненый зверь. Я думала о том, как странно устроена жизнь. Час назад я была «нищенкой» в старом пуховике, которую презирала собственная сестра. Теперь я была богатой наследницей, но готова была отдать всё до копейки, лишь бы изменить строчки в том медицинском заключении.
Внезапно в тишине дома раздался звук. Не звонок в дверь. Не телефон. Это был звук разбиваемого стекла. Где-то в глубине дома, со стороны кухни.
Отец напрягся.
— Сиди здесь, — скомандовал он, пытаясь встать, но я удержала его.
— Нет, папа. Ты сиди. Я проверю.
Я схватила со стола тяжелые портновские ножницы. Сердце колотилось в горле. Я тихо вышла в коридор. В доме было темно, свет горел только в гостиной. Из кухни тянуло холодом.
Я кралась вдоль стены. В проеме кухонной двери виднелся силуэт. Кто-то перелезал через подоконник разбитого окна. Блеснул свет уличного фонаря на мокром мехе.
Карина.
Она вернулась. Она не уехала. Алчность и отчаяние оказались сильнее гордости.
— Что ты делаешь? — мой голос прозвучал громко и гулко в пустой кухне.
Карина вздрогнула и спрыгнула на пол. В руке она сжимала что-то тяжелое — кажется, монтировку, которую нашла в гараже. Её шуба была порвана, волосы растрепаны, тушь размазалась по лицу черными потеками. Она выглядела безумной.
— Отдай мне документы! — прошипела она, наступая на меня. — Я видела в окно! Он резал твою куртку! Я знаю, что он там прятал! Это деньги Артура! Это мои деньги!
— Это не деньги Артура, — я выставила ножницы вперед. — Это то, что папа сберег. Уходи, Карина. Пока я не вызвала полицию.
— Полицию? — она истерически хохотнула. — На родную сестру? Ты не посмеешь. Ты слабачка, Даша. Ты всегда была мямлей. Отдай мне бумаги, и никто не пострадает. Мне нужно спасать мужа!
— Того мужа, который готов был тебя продать полчаса назад? — спросила я. — Он был здесь, Карина. Он прибегал и умолял папу помочь. Он сказал, что ты обещала «задушить старого дурака».
Карина замерла. На секунду в её глазах мелькнуло сомнение, но тут же сменилось яростью.
— Врешь! Ты всё врешь, чтобы настроить папу против меня! А ну отойди!
Она бросилась на меня, замахнувшись монтировкой. Я не успела увернуться. Удар пришелся по плечу, меня отбросило к стене. Боль пронзила руку, ножницы выпали. Карина кинулась в коридор, к гостиной, где сидел беспомощный отец и лежали документы.
— Нет! — закричала я, превозмогая боль, и бросилась ей в ноги.
Мы покатились по полу. Шуба, пуховик, руки, ноги — всё смешалось. Она была сильнее, её вела ярость загнанного зверя. Она ударила меня ногой в живот, я охнула, но успела вцепиться в подол её шубы.
— Отпусти, дрянь! — визжала она.
И тут в коридоре зажегся верхний свет. Яркий, безжалостный.
— Стоять! — голос отца прогремел как выстрел.
Карина замерла. Я подняла голову. Отец стоял в проеме гостиной. В руках у него было его старое наградное ружье. Двустволка смотрела прямо в грудь Карине.
— Папа... — она попятилась, тяжело дыша. — Ты не выстрелишь. Ты же отец.
— Я отец Даши, — сказал он спокойно. — А в моем доме находится грабитель, напавший на мою дочь. У тебя три секунды, Карина. Раз.
— Папа, пожалуйста! Мне нужны деньги!
— Два.
Отец взвел курки. Щелчок прозвучал страшнее любого крика. В глазах отца не было колебаний. Он прошел войну, он видел смерть, и сейчас он защищал то единственное, что у него осталось чистого в этом мире.
Карина взвыла — звериным, утробным воем бессилия. Она швырнула монтировку на пол, развернулась и побежала. Через кухню, через разбитое окно, в холод, в темноту, в ту жизнь, которую она сама себе выбрала.
Мы слышали, как она бежала по снегу, потом хлопнула калитка.
Отец медленно опустил ружье. Его ноги подогнулись, и он осел на пол прямо в коридоре.
— Папа! — я забыла про боль в плече, подползла к нему.
— Все хорошо, Даша, — он дышал тяжело, с хрипом. — Все хорошо. Она больше не вернется. Теперь точно.
Прошло полгода.
Я стояла на кладбище. Лето было в разгаре, птицы пели так громко, что казалось неуместным в этом месте скорби. Памятник был строгим, из черного гранита. «Полковник Воронов Петр Ильич».
Он прожил не три месяца, а пять. Мы провели их вместе. Это было лучшее и самое грустное время в моей жизни. Мы говорили обо всем, чего не сказали за годы. Мы ездили на рыбалку (я просто сидела рядом, укутав его в плед), мы читали книги вслух. Он ушел тихо, во сне, с улыбкой на губах.
Я положила на могилу букет полевых цветов — он не любил розы.
— Привет, пап, — сказала я тихо. — У нас все хорошо. Дом я отремонтировала, но твой кабинет оставила как есть. Олег открыл свою мастерскую, дела идут в гору. Мы ждем ребенка, пап. Если будет мальчик, назовем Петром.
Шорох гравия за спиной заставил меня обернуться.
У ворот кладбища стояла женщина. Она выглядела постаревшей лет на десять. Дешевый плащ, стоптанные туфли, потухший взгляд. Карина.
Артура посадили. Всё имущество конфисковали за долги. Она осталась ни с чем. Я знала, что она работает продавщицей в каком-то круглосуточном ларьке на окраине.
Она не решалась подойти. Стояла и смотрела на меня и на памятник. В её глазах не было больше высокомерия. Только пустота и страх.
Я посмотрела на неё. Во мне не было ненависти. Не было злорадства. Отец был прав — деньги и гордыня сожгли её дотла.
Я коснулась кармана своей новой куртки. Там лежали ключи от дома. Моего дома.
— Нищенкам здесь не место, — прошептала я слова, которые когда-то разрушили нашу семью. Но теперь они имели другой смысл. Нищим духом здесь не место. А она... она была самой нищей из всех нас.
Я отвернулась от сестры и пошла к выходу, но по другой дорожке, чтобы не пересекаться с ней. Я не прогнала её. Пусть подойдет к отцу. Ей есть о чем его попросить. О прощении. Но это уже будет разговор между ней и вечностью.
Я вышла за ворота, где меня ждал муж и машина. Солнце светило ярко, и жизнь продолжалась. Жизнь, которую мне подарил отец, и которую я теперь должна была прожить достойно. За нас двоих.
