— Я пришёл оформить возврат.
Старик положил ладонь на стеклянную поверхность стойки. Пальцы предательски дрожали, выбивая по стеклу нервную дробь.
— Возврат чего? — девушка-администратор даже не подняла глаз от голограммы. Голос у неё был стерильный, как медицинский спирт.
— Самого первого, — тихо сказал он. — Моего первого воспоминания.
Вот теперь она посмотрела. Медленно. Цепко. Сканируя его лицо, как штрих-код.
— Имя?
— Сергей Никитин.
— Возраст?
— Семьдесят два.
Пауза повисла тяжелая, вязкая. Где-то в глубине зала утробно гудели серверы — там, в темноте, чужие воспоминания фасовали, как крупу. Чья-то первая любовь, чей-то выпускной, чей-то поцелуй... Всё это можно было купить, чтобы заглушить собственную пустоту.
— Вы уверены? — спросила она, и в голосе проскользнуло что-то живое. Сочувствие? Или жалость? — Срок давности огромный. Файл мог быть поврежден или... утилизирован.
— Я ждал сорок лет, — ответил Сергей, глядя ей прямо в глаза. — Дольше тянуть некуда.
Когда-то он расстался с памятью легко. Даже смеялся, подписывая контракт.
Ему было тридцать два, долги душили, а жизнь казалась бесконечной черновиком, который можно переписать.
Консультант тогда улыбался широко и фальшиво:
— Первые воспоминания — самый ходовой товар, Сергей. Богатые клиенты любят чистоту. Младенческая невинность стоит дорого. Вы получите сумму, которой хватит на старт новой жизни. А сами ничего не потеряете. Ну, забудете, как погремушкой трясли. Велика потеря!
Сергей кивнул. «Новая жизнь» звучала сладко.
Он вышел из офиса с полным счетом и легкой головой. А вечером, зайдя в душ, вдруг понял, что не помнит запах мыла. Он знал, как оно пахнет, но почувствовать этот запах в памяти не мог.
Странно, подумал он тогда. Но не больно.
Боль пришла позже.
Она просачивалась годами. Работа, дом, ипотека. Женщина, с которой он жил долго и «правильно», но без искры. Он не понимал, почему не умеет радоваться солнцу. Почему детский смех в парке вызывает у него паническую атаку. Почему он чувствует себя самозванцем в собственном теле.
Он жил как дом без фундамента. Вроде стоит, окна светятся, а тронь — рассыплется.
Неделю назад умерла его старшая сестра. Единственный человек, который знал его того, прежнего. На поминках к нему подошла её подруга, старая женщина с седыми косами, и сказала:
— Ты совсем не изменился, Серёжа. Только глаза у тебя... как у сироты при живых родителях. Бездомные.
Той ночью он не спал. Он понял: жить дальше, не зная, кто ты и откуда, он больше не может.
— Файл найден, — голос девушки вырвал его из мыслей. — Однако имеется нюанс. Категория «Спецхранение».
— Что это значит? — напрягся Сергей.
— Значит, что воспоминание содержит травмирующий контент. Система блокирует такие файлы для безопасности клиента. Вы уверены, что хотите это видеть?
Сергей усмехнулся. Горько, криво.
— Девушка, мне семьдесят два. Хуже, чем прожить жизнь впустую, уже не будет.
Она помолчала, потом нажала кнопку разблокировки.
— Проходите во вторую кабину. Шлем на столе.
Кабинка была тесной, пахло озоном и пылью. Сергей надел шлем. Сердце бухало где-то в горле.
— Запуск, — скомандовал он.
Темнота.
Потом — резкая вспышка света. И холод. Пронизывающий, бетонный холод.
Он был маленьким. Крошечным. Он лежал на полу, завернутый в колючее одеяло. Над ним нависал потолок с трещиной, похожей на кривую ухмылку.
— Тише... тише, Серёжа, маленький мой... — женский голос срывался на плач.
Запах. Вот он! Тот самый. Хозяйственное мыло и теплое молоко. Мама.
Она прижимала его к себе так сильно, что ему было трудно дышать. Дверь в комнату ходила ходуном, в неё кто-то ломился.
— Открой! — мужской голос гремел, как камнепад. Злой, чужой, страшный. — Открой, дура! Мы не потянем его! Это ошибка! Мы должны были оставить его в роддоме!
Сергей почувствовал, как сжимается его крошечное тельце. Он еще не знал слов, но уже понимал суть. Он — ошибка. Он лишний.
Вот оно. То самое чувство, которое преследовало его сорок лет. Корень его одиночества.
Дверь содрогнулась от удара.
— Нет! — крикнула мама. Голос её вдруг стал стальным. — Уходи. Слышишь? Уходи! Я его не отдам. Даже если сдохну, я его не отдам!
Шаги за дверью стихли.
Мама сползла по стене на пол, уткнулась лицом в его сверток.
— Ты мой, — шептала она горячо, глотая слезы, и укачивала его, как самое дорогое сокровище мира. — Самый нужный. Самый любимый. Никому тебя не отдам. Слышишь? Мы справимся.
И в этот момент маленького Сережу накрыло. Не страхом. Не холодом. А теплом. Абсолютным, непробиваемым, яростным теплом.
Он вдруг почувствовал себя не ошибкой, а центром вселенной. Смыслом чьей-то жизни.
Сергея в кресле тряхнуло.
Все стало понятно!
Все эти сорок лет он жил с ощущением «я — ошибка», потому что подсознание помнило злобу отца. Это черное чувство осталось с ним, как шрам.
А вот свет, материнскую защиту, ту самую «броню», которая делала его неуязвимым, он продал. Собственными руками вырезал из души фундамент, на котором должен был строить жизнь.
Он был несчастен не потому, что отец ушел. А потому, что забыл, как сильно мать осталась.
— Мама... — прошептал старик в пустоту кабинки. Горло перехватило спазмом.
Слезы текли по морщинистым щекам, капали на колени. Но это были не слезы горя. Это таял лед, в котором он прожил полжизни.
— Сеанс окончен. Вам плохо? — голос девушки в наушниках звучал встревоженно.
Сергей судорожно вздохнул, хватая ртом воздух.
— Нет... — выдохнул он. — Дайте мне еще минуту. Я просто хочу... побыть с ней.
Он вышел из кабинки спустя четверть часа. Лицо было мокрым, руки дрожали, но спина... Спина была прямой. Будто в старый, сгорбленный позвоночник вставили титановый стержень.
Девушка-администратор молча протянула ему стакан воды. Она не смотрела в экран, она смотрела на него.
— Вы поняли теперь, почему вам тогда заплатили так много? — спросила она тихо.
Сергей кивнул, жадно глотая воду.
— Потому что детские воспоминания — редкость?
— Нет, — она покачала головой. Потому что безусловная любовь, это самая дорогая энергия в мире. Наши клиенты, богатые, одинокие люди, покупают такие файлы, чтобы греться об них. Чтобы хоть на секунду почувствовать, что они кому-то нужны. Вы продали не картинку, Сергей. Вы продали свою защиту.
— Я выкупил её обратно, — он с стуком поставил пустой стакан на стойку. — Теперь она снова моя.
— С вас спишется почти всё, что есть на счете. Плюс штраф за восстановление архива, — привычно проговорила она, возвращаясь к рабочему тону, но уголки её губ дрогнули в едва заметной улыбке.
— Забирайте, — махнул рукой Сергей. Деньги, это бумага. А я сегодня стал самым богатым человеком в этом чертовом городе.
Он толкнул тяжелую дверь и вышел на улицу.
Вечерний город шумел, гудели клаксоны, мигали неоновые вывески ломбардов памяти. Мимо пробежала молодая пара, смеясь и не глядя по сторонам.
Сергей остановился и закрыл глаза. Вдохнул глубоко, до головокружения.
Пахло бензином, мокрой пылью и... дешевым земляничным мылом. Запах доносился из открытой форточки первого этажа.
Раньше это была просто информация: «пахнет мылом».
Теперь это было чувство. Яркое, живое, теплое.
Он вспомнил вкус молока. Вспомнил шершавые руки матери. Вспомнил, что он — не случайность.
Сорок лет он был перекати-полем, человеком без корней.
Сегодня он вернулся домой.
Сергей Никитин, семидесяти двух лет, улыбнулся своему отражению в витрине и зашагал к метро. У него было мало времени, но теперь в каждой минуте был смысл.