В прихожей пахло старостью и безнадежностью. Это был особый, сладковато-приторный запах, смесь валокордина, камфорного спирта и несвежего постельного белья, который, казалось, въелся в обои, в паркет, даже в структуру молекул воздуха. Игорь застегнул молнию на дорожной сумке. Звук показался ему оглушительным, как выстрел в тишине библиотеки. Он замер, судорожно сглотнув, и покосился на приоткрытую дверь спальни.
Тишина. Только мерное, сиплое дыхание, похожее на звук старого насоса, качающего воду из пересохшего колодца.
— Прости, Ленка, — прошептал он одними губами. Слова не имели веса. Они были пустыми, как и он сам в последние полгода.
Игорь посмотрел на свои руки. Они дрожали. Ему было сорок пять, но в зеркале в ванной, покрытом мутными брызгами, отражался старик с потухшим взглядом. Двадцать лет брака. Два десятилетия они строили эту крепость: покупали мебель, клеили обои, мечтали о даче. Лена была его фундаментом. Когда его сократили в кризис 2008-го, именно она, работая на двух ставках, вытащила их из долговой ямы. Она гладила ему рубашки перед собеседованиями, внушала веру в себя, когда он хотел опустить руки. Она была сильной.
А теперь от той Лены осталась лишь тень на смятых простынях. Инсульт ударил внезапно, превратив цветущую женщину в беспомощного ребенка. Полгода. Всего шесть месяцев «домашнего лазарета», и Игорь сломался.
Он ненавидел себя за это. Но еще больше он ненавидел этот запах. Запах болезни, который душил его, лишал мужской силы, превращал каждый вечер в пытку ожиданием конца. Он не был готов стать сиделкой. Он хотел жить.
Телефон в кармане коротко вибрировал. Одно сообщение: «Я жду у подъезда. Ты идешь?»
Марина.
При мысли о ней в груди разлилось тепло, смешанное с ядовитым чувством вины. Марина пахла не лекарствами. Она пахла дорогими духами «Шанель», кофе и свободой. Ей было тридцать два, она смеялась громко, запрокидывая голову, и рядом с ней Игорь снова чувствовал себя мужчиной, а не санитаром. Она не знала о его прошлом, о долгах совести. Для нее он был успешным, импозантным, уставшим от рутины героем.
Игорь подхватил сумку. Она была легкой — он брал только самое необходимое. Остальное — книги, зимнюю одежду, фотоальбомы — он оставлял здесь. Как плату за выход. Как откупные.
Он сделал шаг к двери, но какая-то невидимая сила заставила его остановиться. Нужно было зайти. В последний раз.
Он на цыпочках прошел в спальню. В комнате царил полумрак, плотные шторы не пропускали уличный свет. На тумбочке громоздились батареи пузырьков, стакан с водой и ингалятор. Лена спала, отвернувшись к стене. Ее худая спина, обтянутая застиранной ночной рубашкой, вздымалась редко и тяжело.
Игорь смотрел на ее седеющие волосы, разметавшиеся по подушке. Он вспомнил, как эти волосы пахли морем, когда они ездили в Крым десять лет назад. Вспомнил, как она смеялась, когда он неуклюже пытался поставить палатку.
— Ты предатель, — сказал внутренний голос. Голос звучал спокойно, констатируя факт.
— Я просто хочу жить, — мысленно огрызнулся Игорь. — Я не подписывался на это. Я не святой. Почему я должен хоронить себя заживо рядом с ней? Я нанял сиделку. Я оплатил услуги на месяц вперед. Я не бросаю ее на произвол судьбы.
Он оправдывался, но аргументы рассыпались в прах перед видом этой беззащитной спины. Он положил конверт с деньгами и ключами на комод. Сиделка, полная женщина с равнодушными глазами по имени Тамара, придет через час. У Лены будет уход. Профессиональный уход. Лучше, чем мог дать он со своим раздражением и брезгливостью.
Игорь протянул руку, желая поправить одеяло, сползшее с плеча жены, но отдернул ладонь, будто обжегшись. Если он коснется ее сейчас, если она проснется и посмотрит на него своими мутными, непонимающими глазами, он не сможет уйти. Он останется в этом склепе навсегда.
— Прощай, — выдохнул он.
Разворот. Шаг. Еще шаг. Коридор казался бесконечно длинным тоннелем.
Щелчок замка прозвучал как гильотина.
На лестничной клетке было грязно, стены исписаны маркером, но воздух здесь показался Игорю чистейшим горным эфиром. Он не стал вызывать лифт — боялся застрять в замкнутом пространстве с собственными мыслями. Он бежал вниз по ступенькам, перепрыгивая через две, чувствуя, как сумка бьет его по ноге.
Второй этаж. Первый. Домофон пискнул, выпуская его на волю.
Осенний ветер ударил в лицо, бросив горсть мокрых листьев. Вечерний город гудел, жил, дышал. Мимо проносились машины, где-то вдалеке играла музыка. Жизнь продолжалась, и Игорь жадно втянул носом этот холодный, сырой воздух, пытаясь вытеснить из легких запах квартиры.
Красная «Мазда» стояла чуть поодаль, прячась в тени раскидистого тополя. Марина сидела за рулем, подсвеченная голубоватым светом приборной панели. Увидев его, она улыбнулась — той самой улыбкой, которая обещала, что всё теперь будет иначе. Легко. Празднично.
Игорь открыл дверь и плюхнулся на пассажирское сиденье.
— Ну наконец-то! — Марина потянулась к нему, чтобы поцеловать, но на секунду замерла. — Фу, Игорь, ты пропах больницей.
Ее носик брезгливо сморщился.
Игорь замер. Сердце пропустило удар.
— Я... я сейчас, — он суетливо начал искать влажные салфетки, пытаясь стереть с рук невидимую грязь. — Это въелось. Это просто одежда. Я приму душ, и всё пройдет.
Марина уже сменила гнев на милость, ее рука с идеальным маникюром легла на его колено.
— Ничего, милый. Мы сейчас поедем ко мне, ты примешь ванну, мы откроем вино... Ты ведь всё решил? Ты не передумаешь?
Игорь посмотрел на темные окна третьего этажа. Там, за стеклом, осталась его прошлая жизнь. Там осталась женщина, которая двадцать лет назад продала свои единственные золотые сережки, чтобы купить ему приличный костюм. Женщина, которая теперь, возможно, проснулась и тянет руку к пустому месту на кровати.
— Нет, — твердо сказал Игорь, отворачиваясь от дома. — Я всё решил. Поехали.
Машина плавно тронулась с места. Марина включила радио — какую-то легкую попсу. Она что-то весело рассказывала про свою коллегу, про планы на выходные, про новый ресторан, в который они обязательно должны сходить.
Игорь кивал, улыбался, сжимал ее теплую ладонь. Но в ноздрях, перебивая аромат дорогой кожи салона и духов Марины, всё еще стоял тот запах. Сладковатый, приторный запах валокордина и предательства. Ему казалось, что он везет этот запах с собой, что он пропитал его кожу, и никакой душ в мире не сможет его смыть.
«Это пройдет, — успокаивал он себя, глядя на мелькающие огни города. — Время лечит. Я заслужил счастье. Я просто человек».
Он еще не знал, что «домашний лазарет» был не тюрьмой, а единственным местом, где его любили по-настоящему. И что побег — это только начало другого, куда более страшного заключения.
Машина свернула на проспект, набирая скорость, унося Игоря в новую, яркую жизнь, которая уже начала отдавать горечью.
Первые две недели напоминали затяжной прыжок с парашютом: свист ветра в ушах, перехватывающее дыхание и ощущение полета, от которого кружилась голова. Игорь жадно пил эту новую жизнь большими глотками, стараясь не поперхнуться.
Квартира Марины была полной противоположностью его дому. Это была студия в стиле хай-тек: много стекла, хромированного металла и белых поверхностей. Здесь не было уютных, потертых кресел, в которые можно провалиться с книгой. Здесь стояли жесткие дизайнерские стулья, похожие на орудия пыток, и огромный белый диван, на который страшно было садиться в джинсах. Здесь пахло не лекарствами, а дорогим кондиционером для белья и ароматическими палочками с запахом сандала.
Игорь старательно играл роль, которую сам себе придумал. Он купил новые рубашки — яркие, приталенные, такие, которые Лена назвала бы «пижонскими». Он сбрил усы, которые носил десять лет, и теперь, глядя в зеркало, видел незнакомого мужчину с моложавым, но каким-то растерянным лицом.
— Тебе так намного лучше, — говорила Марина, поправляя ему воротник перед выходом. — Ты стал похож на человека, а не на бухгалтера из ЖЭКа.
Они ходили по ресторанам. Игорь ел карпаччо из говядины, пил терпкое красное вино и слушал бесконечные монологи Марины. Она говорила о работе в ивент-агентстве, о тупых заказчиках, о том, что ей срочно нужно обновить гардероб, потому что «в этом сезоне носить бежевое — это моветон».
Поначалу это щебетание казалось ему музыкой. Это была жизнь! Обычная, суетная, глупая, живая жизнь, которой он был лишен. Но к концу месяца Игорь поймал себя на том, что этот блеск начинает резать глаза.
Первый тревожный звоночек прозвенел в обычный вторник. Игорь сидел на кухне (которая называлась «зоной готовки» и где почти никогда не готовили), пытаясь разобраться с рабочими отчетами на ноутбуке. Ему нужно было сосредоточиться. Деньги на сиделку и на новую жизнь таяли быстрее, чем он рассчитывал. Марина влетела в комнату, бросила ключи на стеклянный стол с таким звоном, что Игорь вздрогнул.
— Представляешь! — закричала она, даже не глядя на него. — Этот идиот стилист записал меня на четверг, а мне нужно на среду! У нас корпоратив в «Скай-Лаундже»! Я убью его! Игоряша, ты слушаешь?
Игорь медленно поднял голову. В голове пульсировала тупая боль.
— Марин, я работаю. У меня сложный проект.
— Ой, да брось ты свои цифры! — она подошла и захлопнула крышку его ноутбука. — У меня трагедия, а ты сидишь как сыч. Посмотри на меня! Мне нужно новое платье. Поехали в молл? Прямо сейчас.
Он посмотрел в ее красивые, идеально накрашенные глаза и увидел там… пустоту. Абсолютную, звенящую пустоту. В этих глазах не было ни капли сочувствия, ни грамма понимания того, что у него могут быть свои заботы.
— Марина, — тихо сказал он. — Я не могу. Мне нужно заработать деньги. В том числе на твое платье.
Она надула губы.
— Ты становишься скучным. Когда мы встретились, ты был таким легким. А сейчас ты опять включаешь «папочку». Не нуди.
Она ушла в ванную, громко хлопнув дверью. Игорь остался сидеть перед погасшим экраном. В тишине стерильной квартиры ему вдруг послышался звук. Тихий, скребущий кашель.
Он резко обернулся. Никого.
Это было в его голове.
Игорь достал телефон. Он делал это каждый день, как наркоман, ищущий дозу, которая его убьет. Он разблокировал «черный список», куда занес номер домашнего телефона и номер Тамары, сиделки.
Пять пропущенных от Тамары за вчерашний день.
Одно сообщение: «Закончились памперсы и лекарство от пролежней. Елена Викторовна плохо спит, зовет вас. Пришлите денег или приезжайте».
Игорь смотрел на экран, и буквы расплывались. «Зовет вас». Лена не могла говорить внятно после инсульта. Ее речь была набором звуков. Но Тамара понимала. И он бы понял. Если бы был там.
Чувство вины, которое он так старательно топил в вине и сексе, поднялось со дна мутной волной, сжимая горло. Он перевел нужную сумму на карту сиделки. Больше, чем нужно. Откупился. Опять.
Вечером они пошли на вечеринку к друзьям Марины. Это были громкие, успешные люди лет тридцати. Они пили коктейли с названиями, которые Игорь не мог запомнить, и обсуждали поездки на Бали и курсы криптовалют. Игорь чувствовал себя инопланетянином. Ему казалось, что на его лбу горит клеймо: «Бросил больную жену».
— А это Игорь, — представила его Марина, повиснув у него на локте. — Мой… мой тигр. Он вырвался из клетки, правда, милый?
Кто-то хохотнул.
— Из тюрьмы, что ли? — спросил парень с модной бородкой.
— Хуже, — рассмеялась Марина, и звон ее смеха показался Игорю звуком бьющегося стекла. — Из брака! Двадцать лет строгого режима с какой-то клушей. Представляете?
Земля ушла у Игоря из-под ног. Клуша.
Она назвала Лену клушей. Лену, которая знала наизусть Бродского. Лену, которая могла с закрытыми глазами собрать карбюратор в их старой «шестерке», потому что он, мужчина, не умел. Лену, которая умирала в одиночестве в пропитанной мочой квартире.
Ярость, горячая и ослепляющая, ударила в виски. Игорь выдернул руку.
— Не смей, — прорычал он. Голос был чужим, низким и страшным.
Музыка в лофте, казалось, стала тише. Все посмотрели на них.
Марина округлила глаза.
— Ты чего? Я же пошутила.
— Никогда не смей так говорить о ней, — раздельно произнес Игорь. — Ты мизинца ее не стоишь. Ты… ты красивая обертка. Пустая.
Он развернулся и пошел к выходу, расталкивая плечами модных людей с бокалами.
— Игорь! Игорь, стой! Ты пьян! — кричала Марина ему в спину, но в ее голосе уже слышались истеричные нотки страха.
Он вылетел на улицу, жадно глотая холодный ноябрьский воздух. Шел дождь со снегом. Холодные капли били по лицу, смешиваясь с горячим потом. Он бежал, сам не зная куда, просто прочь от этого глянцевого мира, от этой фальшивой свободы.
Он остановился только в каком-то парке, обессиленно опустившись на мокрую скамейку. Телефон в кармане вибрировал — Марина звонила без остановки. Он отключил аппарат.
Тишина. Только шум ветра в голых ветвях.
И в этой тишине он наконец-то смог признаться себе. Он не начал новую жизнь. Он просто убил старую. Он думал, что убегает от болезни и смерти, а убежал от любви. Потому что любовь — это не только когда вы молодые и здоровые пьете вино на набережной. Любовь — это когда ты держишь за руку человека, который не может сам дойти до туалета, и говоришь ему, что всё будет хорошо, даже зная, что врешь.
Игорь закрыл лицо руками.
Он вспомнил, как уходил. Вспомнил худую спину Лены. И понял, что тот запах, которого он так боялся, запах лекарств и беды, был сейчас для него роднее и желаннее, чем аромат «Шанель». Потому что там была правда. А здесь — только декорации.
Но возвращаться было нельзя. Он сжег мосты. Он предал. Если он вернется сейчас, он увидит в глазах Лены (или Тамары, или соседей) то, что уничтожит его окончательно. Презрение.
А может, он просто трус? Трус, который сбежал от трудностей, а теперь бежит от удовольствий, потому что совесть оказалась слишком тяжелым багажом?
Он сидел под дождем в дорогом пальто, которое теперь казалось шутовским нарядом, и не знал, что делать дальше. Идти к Марине и извиняться? Невозможно. Ехать домой? Страшно.
Вдруг в голове всплыла фраза Тамары из смс: «Зовет вас».
Как она его зовет? Она ведь почти не говорит. Может, она мычит его имя? «И-го… И-го…»
Эта мысль пронзила его острой иглой. Она ждет. Она, единственная во всем мире, кто знает его настоящего, ждет его. Не успешного любовника, не спонсора, а своего Игоря.
Он резко встал. Решение еще не созрело в голове, но ноги уже несли его к стоянке такси.
— На улицу Строителей, — бросил он водителю, садясь в машину.
Водитель, пожилой кавказец, посмотрел на него в зеркало заднего вида.
— Плохо выглядишь, брат. Случилось чего?
— Случилось, — буркнул Игорь, глядя в окно на размытые огни. — Я умер. А теперь пытаюсь воскреснуть.
Такси рвануло с места. Игорь не знал, что его ждет. Он не знал, пустит ли его Тамара, жива ли еще Лена, сможет ли он сам переступить этот порог. Но он знал одно: глянцевая клетка захлопнулась за его спиной, и он выбрался наружу. Пусть даже в ад, но в свой собственный, родной ад.
Единственное, чего он не предвидел — это того, что ждало его за дверью квартиры, которую он покинул месяц назад. Реальность готовила ему удар страшнее, чем любые муки совести.
Такси мчалось сквозь ночной город, разбрызгивая лужи, в которых дробились неоновые вывески. Игорю казалось, что машина ползет, как улитка. Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони. В голове крутилась, как заезженная пластинка, одна и та же сцена: он входит, падает на колени перед кроватью, берет Лену за руку. Она слабая, она, возможно, даже не откроет глаза, но он будет там. Он скажет, что ошибся. Что он просто вышел за хлебом и заблудился во времени. Он соврет, и эта ложь будет во спасение.
— Быстрее, шеф, прошу, — хрипло выдохнул он.
Водитель лишь молча кивнул и вдавил педаль газа.
Подъезжая к родному двору, Игорь почувствовал, как желудок скручивается в тугой узел. Дом стоял темной громадой, лишь в некоторых окнах горел свет. Он поднял глаза к третьему этажу.
Окна были темными.
«Спит, — подумал Игорь, вылезая из машины и на ходу расплачиваясь с таксистом крупной купюрой, не требуя сдачи. — Конечно, она спит. Сейчас два часа ночи».
Он взбежал по лестнице, игнорируя лифт. Знакомый запах подъезда — кошки и сырая штукатурка — ударил в нос, но теперь он казался Игорю запахом безопасности. Это был его мир. Грязный, несовершенный, но его.
Дрожащей рукой он вставил ключ в замочную скважину. Ключ вошел туго, со скрежетом, будто сопротивляясь, не желая пускать предателя обратно. Игорь повернул его два раза. Щелк. Щелк.
Дверь подалась.
В квартире было тихо. Но это была не та тишина, которая бывает, когда люди спят. Спящий дом дышит: гудит холодильник, скрипят половицы, слышно сопение. Здесь же тишина была ватной, плотной, абсолютной. Она давила на уши, вызывая звон.
Игорь шагнул в коридор, не разуваясь.
— Тамара? — позвал он шепотом. — Лена?
Никто не ответил.
Он нащупал выключатель. Желтый свет лампочки в прихожей ослепил его на секунду. Взгляд метнулся к вешалке. Плащ Тамары висел на месте. Значит, сиделка здесь. Почему она молчит?
Игорь прошел в комнату. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать.
Дверь в спальню была открыта настежь.
Он вошел и замер, словно налетев на невидимую стену.
Кровати не было. Точнее, она была, но это была не та кровать, которую он помнил. Матрас был голым, свернутым в рулон. Подушки исчезли. Тумбочка, вечно заставленная лекарствами, была девственно пуста. Ни пузырьков, ни ингалятора, ни стакана с водой.
Окно было распахнуто настежь, и ледяной ноябрьский ветер гулял по комнате, раздувая шторы, как паруса призрачного корабля.
Того самого запаха — запаха болезни, от которого он бежал, — больше не было. Пахло хлоркой, морозной свежестью и воском.
В углу, на стуле, сидела Тамара. Она была в пальто, рядом стояла собранная сумка. Увидев Игоря, она не вздрогнула, не удивилась. Она посмотрела на него тяжелым, свинцовым взглядом, в котором не было ни осуждения, ни злости. Только бесконечная усталость.
— Где она? — голос Игоря сорвался на визг. — Где Лена?! Вы увезли её в больницу? Ей стало хуже?
Тамара медленно поднялась. Она была крупной женщиной, но сейчас казалась сгорбленной и маленькой.
— Ты опоздал, Игорек, — сказала она просто, на «ты», словно стирая дистанцию между хозяином и прислугой. — На четыре часа опоздал.
Игорь попятился, мотая головой.
— Нет. Нет, не может быть. Я же… Я же только что… Смс пришла вчера.
— Вчера ей стало плохо, — монотонно, как отчет, произнесла Тамара. — Второй инсульт. Обширный. Врачи скорой сказали, транспортировать нельзя. Умирать будет дома.
Игорь сполз по стене на пол. Ноги отказались его держать.
— Она… она мучилась?
— Нет. Она просто угасала. Тихо, как свечка.
Тамара подошла к нему, глядя сверху вниз. В её руке был какой-то листок бумаги.
— Знаешь, что самое страшное, Игорь? — спросила она. Голос её вдруг стал жестким, как наждак. — Не то, что ты сбежал. Мужики слабые, это бывает. Страшно то, что она знала.
Игорь поднял на нее глаза, полные ужаса.
— Что знала?
— Она все понимала. Когда ты уходил с сумкой. Когда ты не звонил две недели. Она не говорила, но глаза… В них все было. И сегодня, когда она умирала, она вдруг заговорила. Внятно. Впервые за полгода.
Игорь вцепился руками в свои волосы. Он хотел закрыть уши, но не мог. Он должен был это услышать.
— Что она сказала? Она звала меня? Проклинала?
Тамара горько усмехнулась и протянула ему листок. Это был вырванный из школьной тетради лист в клеточку. На нем дрожащей рукой, каракулями, которые скакали по строчкам, было написано всего несколько слов.
— Она попросила ручку за час до конца. Писала это минут двадцать. Вся вспотела, плакала, но писала. На, читай. Это тебе на дорожку в твою новую жизнь.
Игорь дрожащими пальцами взял листок. Буквы плясали, расплывались перед глазами. Ему пришлось прищуриться, чтобы разобрать почерк, который когда-то был идеально ровным, учительским почерком его жены.
«Игорюша. Не вини себя. Я тебя отпускаю. Будь счастлив. Я люблю тебя. Спасибо за все 20 лет. Прости, что заболела».
Игорь перечитал это раз. Второй. Третий. Смысл слов доходил до него медленно, как действие яда замедленного действия.
«Прости, что заболела».
Она извинялась.
Лежа на смертном одре, преданная, брошенная, умирающая в муках, она извинялась перед ним за то, что испортила ему жизнь своей болезнью. Она давала ему индульгенцию. Она благословляла его на счастье с другой, зная, что он ушел к другой.
В груди что-то лопнуло. Не сердце — что-то важнее. Лопнула защитная оболочка эгоизма, в которой он жил последнее время. Волна нестерпимой боли, стыда и запоздалой, бесполезной любви накрыла его с головой.
Он завыл. Громко, страшно, по-звериному, уткнувшись лицом в этот листок бумаги, который пах её лекарствами.
— Она ждала тебя, — добила его Тамара, подхватывая свою сумку. — До последнего вздоха на дверь смотрела. Думала, успеешь. А когда поняла, что нет… написала это. Чтобы ты не мучился. Святая она была баба, Игорь. А ты…
Она не договорила. Махнула рукой и пошла к выходу.
— Ключи я на тумбочке в прихожей оставила. Квартиру я прибрала. Постель выкинула, как положено. Живи. Чисто теперь.
Хлопнула входная дверь.
Игорь остался один.
Он сидел на полу в пустой, стерильно чистой комнате. Ветер из окна шевелил листок в его руках.
Он получил то, что хотел. Свободу. Тишину. Отсутствие запаха болезни. «Чистый лист», о котором он так мечтал.
Вот он, этот лист. У него в руках.
Только теперь он понял, что на этом чистом листе ему нечего писать. Его жизнь, настоящая жизнь, закончилась не тогда, когда он ушел из дома, а час назад, когда перестало биться сердце женщины, которая любила его больше, чем себя.
Он поднялся, шатаясь, как пьяный, и подошел к окну. Город внизу сиял огнями. Где-то там спала Марина, где-то веселились люди.
А здесь, в этой квартире, навсегда поселился холод. Холод, который не сможет выгнать никакое отопление, никакая новая женщина и никакое вино.
Игорь прижал записку к губам и сполз по подоконнику вниз.
Лазарет закрылся. Пациент выписан. Только диагноз оказался смертельным не для того, кого лечили, а для того, кто сбежал.
Впереди была долгая, безупречно свободная и абсолютно пустая жизнь.
