Литературная критика
***
Свет, сбежавший в провода,
Раскаляясь добела,
Вытекает, как вода,
Из пластмассы и стекла.
В кофе пенкой молока,
Майонезом на рожки
Он сочится с потолка,
У плафона из башки.
Льёт с волос на мытый пол
Жар вольфрамовых лучин,
Разбавляя этанол,
Растворяющий мужчин.
Веря в то, как руки мам
Крошат лук и огурцы,
Тонет свет в пустотах там,
Где должны сиять отцы.
Где горячий, аж не тронь,
В кружке с трещинами чай
Должен греть отцу ладонь,
Обжигая невзначай,
Там пустой скрипучий стул
С майкой, брошенной в бегах.
У отца стоит прогул
И вина во всех грехах:
Не старался и не мог,
И не очень-то хотел,
И работа — лишь предлог
Заградиться ширмой дел.
Шли «Нахимовым» ко дну
Кто по скорой, кто к другой,
А иные – на войну,
И обратно ни ногой.
Свет ложится на детей,
Дети не взрослеют в дядь,
Будто сглазил их злодей,
Чтоб отцами им не стать.
Грех внушал как только мог,
И, наверно, смог, подлец,
Что уйдёт однажды Бог,
Как земной ушёл отец.
К стихам Сергея Лазебного у меня отношение особое. То, о чем он пишет, почему-то мне всегда оказывается очень близко и понятно. Возможно, причина в нашей общей вере и стремлении следовать заветам (у Сергея это, конечно же, получается намного лучше, чем у меня), а может из-за того, что темы, которые он затрагивает, задевают мои самые болевые точки. Как в этом стихотворении, например, об ушедших отцах.
Перед нами социально-философская лирика, тяготеющая к постмодернистской эстетике, характерной для современной русской поэзии (интертекстуальность, смешение высокого с низким, разрушение мифа – в данном случае мифа об отцовстве).
Сергей – опытный, взрослый автор, к ритму и рифме относится весьма ответственно. Он предпочитает классические формы, которые как нельзя лучше подходят к его стихам – глубоким, серьезным. Стихотворение об отцах, так я буду его называть в разборе для удобства, не становится исключением.
Все десять строф содержат равное количество слогов – семь. Размер я здесь слышу трехсложный, анапест, - - / - - /, но с изюминкой – между первой и второй стопами идет безударный слог, как бы примыкающий к предыдущему ударному: Свет, сбежАв ШИЙ в про во дА, Рас ка лЯ ЯСЬ до бе лА. Такой безударный слог еще называют пиррихием, но в данном случае, мне кажется, здесь что-то другое, потому что пиррихий - это два безударных слога, звучащие как один, однако здесь безударный слог не «клеится» к следующему безударному (ШИЙ в про, ЯСЬ до), он тяготеет именно к предыдущему ударному: жавШИЙ, ля ЯСЬ.
Любопытно, что если читать стихотворение только глазами, то размер может показаться и двусложным хореем – свЕт сбе жАв ший, переходящим в трехсложный анапест в про-во-дА в конце строки, но если стихотворение слушать, то прозвучит именно трехсложник. И это тоже не случайно, ведь Сергей много и часто читает свои стихи, поэтому они так строго выдержаны по ритму.
Рифма в стихотворении перекрестная (АБАБ), почти везде точная, хотя присутствуют и ассонансы (детей-злодей), мужская, достаточно интересная – пол-этанол, бегах-грехах, стул-прогул, подлец-отец.
Композиция кольцевая – в начале стихотворения свет сбегает в провода, а в конце уходит Бог, как ушел отец. Это создает ощущение замкнутого круга, фатальной неизбежности. Усиливается этот эффект постепенно нарастающим напряжением. От локальных бытовых сцен (плафон, майка, кружка) автор ведет нас сначала к драме семейной, а затем резко, по-мужски, превращает распространенный, но все же частный случай, в трагедию всемирного, эпического масштаба: ведь страшно подумать, что будет со всеми нами, если от людей отвернется Бог.
Лексика в стихотворении лишена пафоса, но встречаются красивые, редкие слова и сочетания (вольфрамовых лучин, раскаляясь добела, грех внушал), иногда нарочито грубоватая (из башки, аж не тронь, дети не взрослеют в дядь), но и она успешно выполняет свою задачу – простым, доступным языком говорить о важнейших вещах.
Метафоры выразительны, разнообразны, некоторые довольно сложны, иногда нужно перечитать не раз, чтобы понять символику и авторский замысел. Мне особенно нравится вот этот образ: этанол, растворяющий мужчин. Правдиво, необычно. Или вот, пожалуйста – «шли «Нахимовым» ко дну»; нравственное падение мужчины – это трагедия, для его близких сопоставимая с гибелью корабля, который за считанные минуты ушел на дно вместе с пассажирами.
Но центральной метафорой в стихотворении, определенно, является свет. Это не просто электричество, конечно. Это символ домашнего очага, тепла, которое, как свет, сбежавший в провода, покинуло дом вместе с оставившим его хозяином, мужчиной, кормильцем. Свет не просто горит. Он «сбежал», «раскаляется», «вытекает», «сочится», «льёт», «тонет». Это активный, почти одушевлённый персонаж, чья трагедия разворачивается на наших глазах.
Несмотря на сложную, болезненную тему, в тексте нет прямого, навязчивого морализаторства. Вместо обвинений – беспристрастное свидетельство очевидца. «Пустой скрипучий стул / С майкой, брошенной в бегах» - красноречивее любых лозунгов о безответственности. Или вот эта фраза: «Горячий, аж не тронь, / В кружке с трещинами чай». Мне здесь видится целая притча о недоступном, обжигающем, но желанном отцовском тепле, которое вроде бы и есть, существует где-то, но не для тебя. Такой яркий образ – большое художественное достижение, на мой взгляд.
Завершающее четверостишие – вершина авторского замысла. В ней происходит мощный переход от социального наблюдения к катастрофе вселенского уровня. Потеря земного отца влечёт за собой ощущение утраты Бога. Сыновья, лишенные отцовской строгой заботы и поддержки, не становятся мужчинами. Разрыв в малой семье неизбежно ведет к гуманитарному кризису, разрыву между человеческим и божественным. Разрушение традиции отцовства – это не просто бытовая драма, это крах фундаментального миропорядка.
Мощь этого стихотворения Сергея – в полном, абсолютном слиянии классической, строгой формы и глубокого философского смысла. Отталкиваясь от болезненной, но частной проблемы, стихотворение с каждой строфой набирает поэтические обороты и достигает силы библейской притчи. Через скупые детали быта автор говорит нам о великой беде – о разорванной связи поколений, той, что веками передавала законы жизни от отцов к детям. Это – пронзительное поэтическое откровение, которое заставляет меня, как читателя, не просто думать, а чувствовать самую суть происходящей катастрофы.