Кто поможет, когда ты ещё ребёнок, и помощи просить не умеешь? И вдруг будет уже слишком поздно?
***
Мариночка проснулась от холода. Одеяло сползло на пол. Она натянула одеяло обратно, подоткнула под бока и полежала, прислушиваясь. В соседней комнате было тихо. Значит, мать спит. Или ее нет. Второе было бы лучше.
Костик сопел на своей кровати, свернувшись калачиком. Он еще не понимал, почему мама иногда не приходит домой, а когда приходит, от нее странно пахнет и она говорит невнятно, будто каша во рту. Мариночка объясняла: мама болеет. Костик верил. Дети верят во все.
Часы на стене показывали половину седьмого. Мариночка встала, нашарила ногами тапки старые, еще бабушкины, с вытертым мехом и пошла на кухню.
Бабушка умерла три года назад.
До этого все было по-другому. Бабушка вставала раньше всех, пекла оладьи, гладила Мариночкины банты перед школой. Мать тогда еще работала на почте, приходила усталая, но нормальная. А потом бабушки не стало, и что-то в матери сломалось. Сначала она плакала. Потом начала выпивать «немножко, чтобы уснуть». Потом «немножко» перестало работать.
На кухне Мариночка открыла холодильник. Полупустая бутылка кефира, засохший кусок сыра, три яйца. На хлебнице четверть батона, уже начинающего черстветь. Она отрезала два ломтя, поджарила на сковородке с яйцом один Костику, один себе. Третье яйцо оставила на вечер.
Деньги мать давала редко. Когда ее пенсия по инвалидности приходила на карту она ведь оформила инвалидность год назад, что-то с печенью, врачи качали головами Мариночка старалась перехватить хоть что-то. Бежала в магазин, покупала крупы, макароны, подсолнечное масло. Прятала в шкафу, за старыми простынями. Иногда мать находила и кричала: воровка, обирает родную мать. Но чаще не находила. Чаще ей было не до того.
Костик проснулся, когда Мариночка уже заплетала косу перед мутным зеркалом в коридоре. Вышел на кухню, потер глаза.
- Мариш, а где мама?
- Спит. Не буди.
Он послушно кивнул. Сел за стол, начал есть. Мариночка смотрела, как он жует, как болтает ногами, не достающими до пола. Форма на нем была уже мала рукава до середины предплечий. Нужна новая давно, а денег нет.
– Костик, я заберу тебя из продленки в четыре, никуда без меня не уходи.
- Угу.
Она вышла первой, подождала на лестничной клетке, пока он оденется. Школа была в десяти минутах ходьбы. Костик шел рядом, держал ее за руку. На углу сидела соседка, баба Валя, торговала семечками с газетного листа.
- Мариночка! Слышала, опять у вас ночью шумели?
- Не знаю, баба Валя. Мы спали.
Она врала так легко, что сама иногда верила. Научилась за три года.
Высадила Костика у школы, помахала рукой. Пошла дальше, в свою за два квартала. По дороге прокручивала в голове: хлеба надо купить, стирального порошка, носки Костику. На носки точно не хватит. Может, попросить у тети Любы? Тетя Люба бабушкина подруга, Мариночкина крестная.
Она иногда подкидывала деньги, когда Мариночка приходила к ней под предлогом «попить чаю». Тетя Люба все понимала. Совала купюру в карман, отводила глаза. Говорила: «Береги себя, девочка».
В школе Мариночка сидела за последней партой у окна. Отличницей не была тройки-четверки, иногда пятерка по литературе. Учителя смотрели с жалостью, но не лезли. Один раз, в прошлом году, классная руководительница вызвала ее в кабинет, спросила напрямую: «У тебя дома все в порядке?» Мариночка ответила: «Да, Ирина Павловна. Все хорошо». Ирина Павловна вздохнула. Больше не спрашивала.
После уроков Мариночка забрала Костика с продленки. Продленка была бесплатная спасибо директору, который что-то там оформил. Кормили плохо, но кормили. Костик всегда доедал до последней крошки.
Домой шли молча. Мариночка думала: надо проверить, как там мать. Если дома и трезвая хорошо, можно попросить денег на продукты. Если дома и пьяная, то запереться в комнате, переждать.
На этот раз матери не было.
Мариночка приготовила Костику макароны из последней пачки. Посидела с ним, пока он делал уроки. Потом он смотрел мультики на стареньком телевизоре, а она стирала руками его рубашки. Машинка сломалась полгода назад, чинить некому.
Мать пришла в девять вечера.
Мариночка услышала, как хлопнула входная дверь, как что-то упало в коридоре, как знакомый голос произнес неразборчиво: «Ч-черт...» Выглянула из комнаты. Мать стояла, привалившись к стене, пыталась снять сапоги. Не пьяная полупьяная. Это был промежуточный вариант, самый непредсказуемый.
- Привет, мам.
- А, Маринка... Чего стоишь, помоги матери!
Мариночка подошла, помогла стянуть сапоги. Пальто повесила на крючок. Мать прошла на кухню, тяжело села на табуретку.
- Поесть чего-нибудь есть?
- Макароны остались. Разогреть?
- Давай.
Мариночка разогрела. Поставила перед матерью тарелку, та начала есть жадно, торопливо. Потом отодвинула тарелку, посмотрела на дочь.
- Сядь.
Мариночка села напротив.
- Деньги мне нужны, на лекарства.
Это «на лекарства» означало всегда одно. Мариночка молчала.
-Где бабкины вещи? Колечко было, сережки...
-Ты их продала еще в прошлом году.
Мать нахмурилась, пытаясь вспомнить. Не вспомнила.
– А шаль? Пуховая?
– Тоже.
– Врешь же, -мать прищурилась. - Прячешь от родной матери? Я тебя насквозь вижу, - она погрозила пальцем.
Мариночка не врала. Шаль действительно ушла, мать сама ее отнесла в скупку месяца два назад. Но спорить было бесполезно.
- Мам, денег нет. Надо Костику форму новую, он из старой вырос.
– Перебьется твой Костик! - мать повысила голос. - Я вам тут что, дойная корова? Все отдай, а сама сдохни?
Костик выглянул из комнаты. Мариночка махнула ему, мол, уйди, закрой дверь. Он скрылся.
- Мам, мы ничего не просим. Только поесть и...
–Я вас кормлю! - мать стукнула ладонью по столу. - Кто квартиру эту оплачивает, а? Кто за свет платит?
Не платит никто, хотелось сказать Мариночке. Долг уже такой, что скоро все отключат. Но она молчала.
Мать поднялась, покачнувшись. Прошла в свою комнату. Через минуту оттуда донеслось: «Где?! Где моя сумка?!»
Сумку Мариночка не трогала. Но мать, когда была в таком состоянии, могла заподозрить что угодно.
Дверь распахнулась. Мать стояла на пороге, держа в руках старую сумочку ту самую, кожаную, еще бабушкину.
- Тут деньги лежали! прошипела она. Тысяча! Ты взяла?
Никакой тысячи не было. Мариночка точно знала, сама видела эту сумку неделю назад, пустую.
- Мам, я не брала. Честное слово.
Мать шагнула вперед. Мариночка отступила к стене. Давно уже научилась как правильно себя вести в таких случаях: держать дистанцию, не поворачиваться спиной, следить за руками.
- Честное слово? мать засмеялась. У тебя честного слова сроду не было. В отца пошла, такая же …
Отец ушел еще раньше, чем умерла бабушка. Просто собрал вещи однажды и ушел. Мариночка его почти не помнила только его руки, большие, с заусенцами, и запах бензина.
- Иди спать, мам. Поздно уже.
-Ты мне не указывай!
Но мать устала. Это было видно по ее лицу серому, обвисшему. Она развернулась, ушла в комнату, хлопнув дверью.
Мариночка постояла у стены еще минуту, потом выдохнула, и пошла к Костику.
Он сидел на кровати, обняв подушку. Глаза были большие, испуганные.
- Мариш, почему мама кричит?
- Она устала, Костик. Давай спать.
Она уложила его, накрыла одеялом. Сама легла рядом, не раздеваясь, так было правильнее вдруг придется вставать ночью.
***
Утром мать не вышла. Мариночка слышала через стенку: храпит. Значит, спит глубоко, похмелье догонит ее позже. Они с Костиком ушли в школу тихонько так, как мышки.
День прошел как обычно.
На большой перемене Мариночка сидела в библиотеке там было тепло, и никто не лез с вопросами. Читала книжку про девочку, которая жила в счастливой семье. Там были мама, папа, бабушка с пирогами, кот, собака, велосипед во дворе. Сказка. Красивая, глупая сказка.
После уроков она снова забрала Костика. Пошли домой.
На лестничной клетке Мариночка остановилась. Из-за их двери доносились голоса, даже не один голос, а два. Материн и незнакомый мужской.
- Стой здесь, -шепнула она Костику, -Никуда не уходи.
-Мариш...
- Стой.
Она открыла дверь. В коридоре было накурено, хотя мать не курила. Из кухни долетал смех хриплый, громкий. Мариночка прошла туда.
За столом сидели двое: мать и мужчина. Лет сорок, небритый, в грязной куртке. На столе бутылка водки, почти пустая, огурцы в банке, хлеб.
-О! мужчина увидел Мариночку. Это кто у нас?
-Дочка моя, -мать махнула рукой. - Маринка, поздоровайся с дядей Геной.
Мариночка молчала. Смотрела на этого дядю Гену на его неприятные глаза, на руки с синими наколками. Такие она видела раньше, когда мать только начинала пить. Они приходили, сидели на кухне, иногда оставались ночевать. Потом пропадали. Иногда вместе с вещами.
-Ты чего молчишь? -мать нахмурилась. - Язык проглотила?
-Здрасьте, - выдавила Мариночка.
Дядя Гена осклабился, у него не хватало переднего зуба.
- Скромная какая! Слышь, чего она у тебя такая диковатая?
- Дикарка и есть, - мать налила себе еще. - Ничего от нее не дождешься. Ни помочь, ни слово доброе сказать...
Мариночка развернулась, пошла к двери. За спиной дядя Гена буркнул:
- А это, младший-то где? Пацан же у тебя был...Тащи его себя, ща я покажу, как надо старших уважать!
Она похолодела. Костик.
Выскочила на лестницу брат стоял там, где она его оставила. Жался к перилам.
- Пошли, Мариночка схватила его за руку. Быстро.
Они спустились на первый этаж. Мариночка думала лихорадочно: куда бежать? К тете Любе? Далеко, через весь район. Но больше, собственно, и некуда.
- Мариш, мы домой не идем?
- Не идем.
- Почему?
- Потом объясню, давай быстрее.
Они шли почти бегом. Мариночка оглядывалась - никого. Но сердце колотилось так, что больно было дышать.
Тетя Люба открыла сразу. Посмотрела на них, на Мариночку с белым лицом, на Костика в короткой куртке и тут же посторонилась:
- Заходите.
В ее квартире было тепло и пахло пирогами. Пахло по-настоящему, не как в книжке. Тетя Люба испекла шарлотку, оказывается у нее сегодня день рождения. Мариночка не знала. Застыдилась: пришли без подарка, без предупреждения.
- Ерунда, - тетя Люба взяла Костика за руку. - Садитесь. Поешьте.
Костик набросился на шарлотку. Мариночка жевала медленно, не чувствуя вкуса. Тетя Люба молча смотрела, ждала.
- Там... мамин знакомый, - наконец, почти прошептала Мариночка. - Мне показалось... нехороший человек.
- Понятно.
- Мы можем побыть у вас? Немного?
- Сколько надо, столько оставайтесь.
Они пробыли здесь до вечера, а потом Тетя Люба накормила их ужином, постелила Костику на диване в зале. Мариночке на раскладушке рядом.
- Завтра посмотрим, - поджала губы она. - Может, уйдет этот... знакомый.
Но он не ушел.
***
Утром Мариночка решилась вернуться за учебниками, за сменкой на физкультуру для Костика. Попросила тетю Любу присмотреть за братом. Пошла одна.
В квартире было тихо. Она вошла осторожно, прислушиваясь. Из комнаты матери ни звука. Из кухни тоже. Мариночка прошла к себе, начала собирать сумку.
И тут увидела.
На полке, где стояла бабушкина чашка - единственное, что осталось от бабушки, синяя чашка с золотой каемкой - было пусто.
Мариночка замерла. Посмотрела по углам, может, переставили? Ан нет. Чашки не было.
Она вышла на кухню. На столе валялся мусор: бутылки, окурки, объедки. И среди этого всего - осколки. Синие, с золотом.
Мариночка стояла и смотрела на них. Они лежали среди крошек и пепла, маленькие, острые. Она присела, начала собирать аккуратно, складывая на ладонь. Порезалась, но не заметила.
Это была бабушкина чашка. Бабушка пила из нее чай каждое утро. Говорила: «Мариночка, когда вырастешь, чашка твоя будет». Это было единственное, что мать не продала. Мариночка сама следила, прятала чашку в глубину полки, за банками, чтобы не бросалась в глаза. Но этот дядя Гена или мать, без разницы нашел и разбил.
Мариночка сидела на корточках, сжимая в ладони осколки. Кровь текла между пальцами. Она не чувствовала боли. Внутри было пусто, как на той полке.
Сколько она просидела, она не знала. Потом встала, собрала сумку механически: учебники, тетради, сменка. Вышла из квартиры.
На лестничной клетке стояла баба Валя. Смотрела сочувственно.
- Маринка, слышь... Я тут видела, мужик этот из вашей квартиры с мешком выходил. Она ему, похоже, барахло какое-то отдала...
- Спасибо, баба Валя.
Мариночка спустилась вниз. Ноги шли сами к тете Любе, куда еще.
Тетя Люба открыла, увидела ее лицо и сразу все поняла.
-Что случилось?
-Чашку… Бабушкину чашку разбили.
И тут она заплакала. Впервые за три года не ночью в подушку, не беззвучно в ванной, а громко, со всхлипами, как маленькая. Тетя Люба обняла ее, погладила по голове.
- Ну, ну... Поплачь, моя хорошая. Давно пора, а то ходишь как замороженная.
Костик выглянул из комнаты. Увидел сестру в слезах и сам захныкал от страха, от непонимания.
Когда Мариночка успокоилась, они сели на кухне. Тетя Люба налила чаю. Помолчала.
-Мариночка, - произнесла она наконец. - Я тебе давно хотела сказать. Но ты упрямая, думала справишься сама.
- Справлялась.
- Нет. - Тетя Люба покачала головой. - Не справлялась, а выживала. Это разные вещи.
Мариночка молчала.
- Я знаю людей, - продолжила тетя Люба. - В опеке. Они давно про вашу ситуацию знают. Соседи сигналили, школа тоже.
- И что? - Мариночка напряглась. - Нас заберут в детдом?
- Не обязательно. Можно оформить опеку, на крестного, например или близкого человека семьи.
- Но у нас нет никого.
- Я есть.
Мариночка подняла глаза. Тетя Люба смотрела серьезно.
- Я твоя крестная. Бабушка была мне как сестра. Ты и Костик мне как внуки. Я давно думала... Но не хотела лезть, а теперь вижу - пора.
- Мама не отдаст нас.
— Это не ей решать. -Тетя Люба сжала ее руку. - Мариночка, послушай. Я не говорю, что будет легко, но так продолжаться не может. Ты ребенок, ты не должна нести этот крест на себе одна.
***
Ночью Мариночка лежала на раскладушке и думала.
Она вспоминала последние три года день за днем, как четки перебирала. Голодные вечера. Мамины крики. Синяк на плече, когда мать швырнула в нее сковородку и попала. Разбитые вещи, проданные вещи, украденные вещи. Страх, с которым она засыпала. Страх, с которым она просыпалась.
Бабушкина чашка была последней каплей. Последней ниточкой, которая связывала с нормальной жизнью. Теперь и ее не стало.
Мариночка вспомнила мамино лицо то, прежнее, когда бабушка еще была жива. Мама улыбалась тогда. Готовила блинчики по воскресеньям. Заплетала Мариночке косы. Это была другая женщина.
Та, что сейчас сидела на кухне с дядей Геной, чужая.
Можно ли вернуть ту, прежнюю? Мариночка три года верила - можно. Терпела, ждала, надеялась. «Мама бросит пить». «Мама возьмется за ум». «Мама поймет».
Мама не понимала. Мама все глубже уходила туда, откуда не возвращаются.
А Костику нет еще и восьми. Он еще маленький. Он не должен видеть этих пьяных мужиков, пустой холодильник, маму, которая спит до обеда и орет по ночам. Он заслуживает нормального детства. Как в той книжке, со счастливой семьей.
Мариночка приняла решение.
***
Утром она подошла к тете Любе:
- Я согласна. Что нужно делать?
Тетя Люба кивнула спокойно, будто ждала.
- Сначала напишем заявление. Потом приедет комиссия, осмотрит вашу квартиру. Составят акт. Если там то, что я думаю, это ляжет в дело.
- А мама?
- Ее вызовут на комиссию. Предложат лечение, если откажется дальше уже суд.
- Суд, - повторила Мариночка. - Слово было тяжелым и очень взрослым.
- Да. Но это единственный способ. По-другому никак.
Мариночка молчала. Потом спросила:
- Вы правда возьмете нас?
- Правда.
В тот же день тетя Люба позвонила знакомой в опеку. Через два дня к ним пришла женщина немолодая, в очках, с папкой под мышкой. Она задавала разные вопросы: как часто мама пьет? Бьет ли? Есть ли дома еда? Ходят ли дети в школу?
Мариночка отвечала честно.
Не «мама болеет». Не «все нормально». А как есть: пьет почти каждый день, денег не дает, в квартире холодно, на прошлой неделе привела незнакомого мужчину, который ее напугал.
Женщина записывала, кивала, смотрела сочувственно, потом сказала:
- Мы посетим вашу квартиру. Ты не против?
- Не против.
Визит назначили на завтра.
Мариночка тоже пошла домой. Нет, не предупредить мать. А просто посмотреть. Узнать, там ли еще дядя Гена.
Его не было. Мать сидела на кухне одна, мрачная, похмельная. Увидела дочь и расплакалась.
- Маринка, детка, где вы были? Я так волновалась!
На самом деле она не волновалась. Мариночка видела: две новых пустых бутылки под столом, окурки, бардак. Если бы волновалась искала бы, а не сидела за столом.
- У тети Любы.
- У Любки этой? Она давно на меня зуб точит!
- Мам, нам надо поговорить.
- О чем? мать насторожилась.
- К нам придут из опеки. Завтра. – зачем-то выпалила Мариночка, хотя вовсе не хотела предупреждать мать.
Мать медленно поднялась, прищурилась, ноздри ее расширились, лицо побагровело.
-Ты настучала?!
-Мам...
-Ты! Стукачка! Родную мать сдала!
Она шагнула к Мариночке, занесла руку. Мариночка отступила.
-Не смей меня трогать!
-Что ты сказала?!
- Не смей! Если тронешь, это тоже в дело пойдет.
Мать остановилась, удивленно взглянула на дочь. Перед ней стояла не забитая девочка, которая молча терпит.
- Ты что? Ты мне угрожаешь?
- Я предупреждаю.
Мать опустила руку. Отошла к столу. Села. И вдруг она показалась Мариночке како-то маленькой, жалкой, беспомощной.
- Маринка... - голос ее дрогнул. - Ты что, хочешь, чтобы меня посадили? Чтоб тебя с Костькой в детдом забрали?
-Нас не заберут в детдом, тетя Люба оформит опеку.
- Любка?! Эта старая карга?!
Мариночка молчала.
-Она настроила тебя против матери! - мать снова вскочила. - Она давно квартиру эту хотела! Я же вижу, как она смотрит на хату!
- Квартира останется тебе, - Мариночка произнесла это спокойно. - Нам и тете Любе она не нужна.
-Врешь! Ты все врешь! - мать кричала, но глаза ее были испуганные. - Я не позволю! Ты моя дочь, и Костька мой сын, вы никуда не денетесь!
- Денемся.
Мариночка развернулась и вышла. Сзади доносился мамин крик, но она не оглядывалась.
***
На следующий день пришла комиссия. Три человека: та женщина в очках, еще одна помоложе и мужчина полицейский, как потом выяснилось. Участковый.
Мариночка привела их в квартиру.
Мать попыталась не пустить, встала в дверях, кричала про незаконное вторжение. Полицейский спокойно объяснил: есть заявление, есть основания. Либо добровольно пустит, либо …
Мать отступила. Сидела в углу, пока комиссия ходила по квартире.
Они фотографировали: пустой холодильник, гору бутылок под раковиной, прожженный диван, комнату детей с облупленными стенами и одеялами, которыми Мариночка затыкала щели в окнах.
-Кто это делал? - женщина в очках показала на одеяла.
- Я, - ответила Мариночка. – Нам с братом холодно было.
Все записали, сфотографировали, а когда уходили, мать бросилась к Мариночке. Схватила за рукав.
- Маринка! - зашептала она лихорадочно. - Скажи им, что наврала! Скажи, что все хорошо! Я исправлюсь, слышишь? Завтра пойду к врачу, зашьюсь, больше ни капли...
Она обещала это десятки раз. Сотни.
«Больше ни капли» длилось день, два, неделю. Потом все начиналось заново.
-Поздно, мам.
- Не поздно! мать стиснула ее руку до боли. Дай мне шанс! Один шанс!
Полицейский подошел ближе. Мать разжала пальцы.
Мариночка вышла. Не оглянулась.
***
После этого начался ад.
Мать звонила тете Любе, кричала, угрожала, умоляла. Тетя Люба бросала трубку. Мать приходила под дверь, стучала, рыдала, требовала вернуть детей. Тетя Люба вызывала участкового. Мать писала заявления что ее оклеветали, что дочь психически больна, что Люба украла детей. Заявления подшивались в дело.
Потом подключилась тяжелая артиллерия. Какая-то дальняя родственница тетя Зина из Подмосковья, которую Мариночка видела два раза в жизни, позвонила тете Любе.
Та передала трубку:
- Тебя. Какая-то Зина.
Мариночка взяла трубку. Незнакомый голос начал стыдить:
- Как ты можешь! Родную мать оговаривать! Она же тебя вырастила!
- Вырастила меня бабушка, - спокойно ответила Мариночка.
- Дерзишь! - возмутилась тетя Зина. - Никакого уважения к старшим! Вот она, современная молодежь!
Потом пришло письмо длинное, написанное на коленке корявым почерком, от маминой подруги, с которой они пили:
«Дарья хороший человек, просто жизнь ее сломала. У нее депрессия. Ей нужна поддержка, а не предательство. Ты пожалеешь, когда вырастешь».
Мариночка порвала письмо и выбросила.
***
На суд мать пришла трезвой, причесанной, в приличном платье. Мариночка ее даже не сразу узнала, будто подменили человека. Мать говорила правильные слова: «Я осознала», «Я прохожу лечение», «Мои дети все, что у меня есть».
Судья выслушала, потом открыла дело. Там были фотографии, акты, показания соседей, характеристика из школы, медицинские справки. Три года, собранные в папку.
Мать смотрела на все это и лицо у нее менялось. Сначала она возмущалась, потом выглядела растерянной, потом злилась.
— Это все ложь! - не выдержала она. - Меня оклеветали!
- Тихо!
- Дочь моя, больной ребенок, она выдумывает!
- Повторяю, тишина в зале суда!
Мариночку вызвали в качестве свидетеля. Она отвечала спокойно, коротко. Да, мать пьет регулярно. Нет, денег на еду не дает. Да, приводила посторонних мужчин. Нет, не бьет, но замахивалась. Да, боялась оставлять брата одного.
Мать слушала и плакала. Плакала красиво, как в кино, промокая глаза платочком. Мариночка знала: это тоже спектакль. Дома она плакала по-другому, пьяно, размазывая сопли, крича «за что мне это все».
Судья удалилась совещаться.
Решение огласили через час. Мать лишили родительских прав. Опеку над детьми передали гражданке Любови Петровне Хромовой.
Мать закричала тонко, страшно. Охранник вывел ее из зала.
Мариночка сидела и молчала. Тетя Люба взяла ее за руку.
- Все, - она обняла Мариночку. - Все закончилось.
Мариночка вышла из здания суда. Солнце било в глаза яркое, холодное. Зима начиналась.
***
Потом была тишина.
Непривычная, странная тишина. Утром Мариночка просыпалась и не нужно было прислушиваться, дома мать или нет. Не нужно было красться на кухню, проверяя, что там сегодня. Не нужно было прятать еду, прятать деньги, прятаться самой.
Тетя Люба вставала рано, готовила завтрак. Каша, бутерброды, чай. Иногда оладьи, как бабушка делала. Костик поправился, перестал болеть. Ходил в новой форме, тетя Люба купила.
Мариночка училась жить заново. Училась не вздрагивать от громких звуков. Не проверять замки трижды за ночь. Не отвечать «все хорошо», когда спрашивают «как дела».
Тетя Люба не лезла. Не требовала откровенности, не заставляла «проговаривать чувства». Просто была рядом. Кормила, стирала, гладила по голове перед сном.
Мариночка плакала иногда ночью, тихо. Не от горя, скорее от облегчения. Это было странное чувство: будто долго несла что-то тяжелое, а потом вдруг избавилась от этого. Спина еще болит, руки еще помнят вес, но его уже нет.
Мать прислала письмо через месяц. Писала, что лечится, что раскаялась, что хочет увидеть детей.
Мариночка прочитала и убрала в ящик, ничего не ответив.
Костик спросил однажды:
-Мариш, а мама вернется?
-Нет, Костик. Мы теперь живем с тетей Любой.
-Навсегда?
-Навсегда.
Он помолчал. Потом сказал:
-Мне тут нравится. Тетя Люба добрая и оладьи у нее вкусные.
***
Весной Мариночка получила первую пятерку по математике. Учительница удивилась, раньше еле на тройку тянула. Теперь что-то изменилось. Мозги включились.
Тетя Люба повесила табель на холодильник. Мариночка смутилась, но ей было приятно.
А в мае она увидела бабушкину чашку.
Не ту, разбитую, а другую. Тетя Люба хранила ее у себя: когда-то давно, еще при бабушке, им дарили одинаковые. Комплект на двоих. Одна досталась бабушке, другая Любе.
- Забирай, - улыбнулась тетя Люба. -Теперь она твоя.
Мариночка взяла чашку. Синяя, с золотой каемкой. Точно такая же.
Она сидела на кухне, держала чашку в руках. Чай остывал. Из комнаты доносился смех брата, он играл в приставку, которую тетя Люба подарила ему на Новый год.
За окном цвела сирень. Бабушка любила сирень. Ставила в банку на подоконник, нюхала по утрам.
Мариночка отпила чай. Вкусный. С мятой, как бабушка делала. Она поставила чашку на блюдце. Провела пальцем по золотой каемке. Все закончилось. Можно жить дальше. 👇ЧИТАТЬ ЕЩЕ 👇