Один миллиард из кассы воров, ставших архитекторами нового будущего.
Он знал выигрышный номер лотереи «Спортлото». Джекпот — 112 000 рублей... Ему было нужно ещё 4 487 000 советских целковых.
Сумма примерно соответствовала одному миллиарду российских рублей образца 2026 года.
Он знал, кто умрёт, а кто выживет. Знал, что СССР рухнет…
Чего он не знал, и знать не мог?
История о попаданце? С одной стороны, да, но с другой — сложнее.
Ключ к империи
Москва, май 1980
Дождь шёл с самого утра. Мелкий, московский, тот самый, который не смывает пыль, а словно втирает её в лицо.
Столица Советского Союза готовилась к Олимпиаде.
На новом Крымском мосту, перекинутом через Москва-реку, было просторно. Автомобилей практически не встречалось. Личный транспорт в СССР был редкостью, а большегрузы шли в объезд.
Максим Скворцов — он уже привык к этой фамилии, хотя знал, что она в его краснокожем, украшенном серпом и молотом паспорте — ненастоящая, — стоял у входа в «Арагви» на Тверской.
Многие москвичи, настроенные по-диссидентски, всё ещё называли Советскую площадь её старым именем.
В кармане — лист бумаги с номерами:
07-14-23-31-38.
Выигрышный билет «Спортлото» от 1982 года. Джекпот — 112 000 рублей. Но ему был нужен эквивалент миллиарда в ценах 2026.
Ещё около пяти миллионов советских рублей, может, чуть меньше.
Такие деньги в 1980 году были в частных руках лишь у коррумпированной номенклатуры Средней Азии и Кавказа. И — у крупного криминала.
Это был ключ к целой империи!
Максим уже знал, что скажет «Армянину» — вору в законе, чьё настоящее имя давно стёрлось под слоем криминальных легенд:
«Я не прошу у тебя твоих денег. Я прошу — доверия. И времени. Один год».
Ресторан встретил ароматами шашлыка, болгарского бренди «Слънчев Бряг» и табака «Беломор».
Лагерные папиросы курил один. Никто в огромном ресторане не курил больше. Поэтому и пахло.
О советском доне знали не только в Союзе, но и за его пределами: главы пяти семей Нью-Йорка, боссы Коза-Ностра на Сицилии, оябуны японских кланов Якудза и главы китайских триад.
Де Ниро с Кавказа. Флешфорвард
Он никогда не повышал голоса.
Он знал: слова, сказанные тихо, запоминаются навсегда.
Он сидел в углу ресторана «Арагви», пил «Арарат», не закусывал, и слушал — больше, чем говорил. И в этом умении слушать была его власть.
Его часто сравнивали с теми, кого он никогда не видел.
— Как Де Ниро, — говорили в Ереване.
— Как Дон Корлеоне, — шептали в Одессе.
Но он не был ими.
Де Ниро играл роли. Он — жил одну.
Корлеоне строил империю. Он — сохранял кодекс.
Он знал: настоящая сила — не в том, чтобы сломать, или убить, а в том, чтобы позволить жить бывшему врагу, ставшему другом.
Угроза заключалась в безупречной точности.
Он не угрожал: «Я тебя найду».
Он говорил: «Ты уже найден».
В нём не было зверя. Был человек с кодексом воровской чести, закалённым в лагерях Воркуты и Магадана, на улицах Еревана и Тбилиси, в подвалах Лубянки. Он верил — не только в Бога, но безусловно — не в партию; верил в слово, данное вслух.
В собственное слово.
Если он говорил: «Этот человек под защитой», — его не трогали даже в зоне строгого режима. Потому что слово «Армянина» весило больше, чем приказ начальника ГУЛАГа.
Таксист советской тьмы. Флешфорвард
И всё же — он не был святым.
Он позволял торговлю валютой, но запрещал наркотики.
Он брал долю с цеховиков, но отдавал треть — вдовам тех, кто не вернулся, и кто мотал срок.
Однажды Максим спросил:
— Вы когда-нибудь убивали?
«Армянин» долго смотрел в окно, где московский дождь стирал Олимпийские лозунги. Потом сказал:
— Убивать — легко. Трудно — не убить, когда все ждут, что ты это сделаешь.
— И вы… не убивали?
— Нет, — ответил он. — Но я позволял. И это тяжелее.
В этом была вся его трагедия: он был честен в мире, где честность — слабость.
Именно поэтому Максим поверил ему.
Не потому что «Армянин» был сильным.
А потому что он носил свою силу тихо — как герои Де Ниро носили костюм честного гангстера: без пафоса, но с абсолютной уверенностью, что он — на своём месте.
Они никогда не говорили о кино. Но однажды, в 1982 году, «Армянин» принёс видеокассету.
На кассете был «Таксист» — в любительском дубляже, с шумами и помехами.
Кино смотрели в полной тишине.
«Армянин» сидел в кресле, перебирая чётки из граната, как будто молился.
Когда кончилось — он сказал только:
— Бывали времена, когда и у нас были такие… таксисты. Только без оружия.
И больше не произнёс ни слова.
Но Максим понял:
«Армянин» — это и есть тот самый «таксист» советской тьмы.
Тот, кто едет по ночному городу, знает, где грязь, но не позволяет ей коснуться своей души.
А ещё — он убирает грязь, не боясь испачкаться.
«Каждый вечер, когда я возвращаю такси в гараж, мне приходится счищать сперму с заднего сиденья. Иногда я счищаю кровь», — он вспомнил фразу Трэвиса Бикла из фильма «Таксист».
Он скуп на слова как Де Ниро, с ним спорит только больной...
В углу зала за столиком сидел мужчина. Взгляд спокойный, словно у монаха, но в тишине его присутствия было что-то устрашающее. Даже не так: просто убийственное, это был ангел смерти.
Даже пепел на краю пепельницы дрожал, будто боялся нарушить его молчание.
На его теле не было ни одной тюремной татуировки.
Охраны рядом не наблюдалось — в ней не было нужды. Все его враги давно покоились в земле, а остальные предпочитали не испытывать судьбу, и даже смертельно больные киллеры — не приняли бы заказ за все деньги партии.
Папиросы неспешно курил человек, чьё имя было легендой в криминальном мире. И не только.
Он сидел под балконом, на который выходил бывший отдельный кабинет давно расстрелянного Берии.
Когда-то Лаврентий Павлович очень любил здесь кушать лобио, цыплят по-чхмерски и осетрину на вертеле, запивая блюда цинандали и кахетинским.
Сталинский нарком наслаждался этими блюдами в тени виноградных лоз, ведя неспешные беседы, часто — со своими будущими жертвами.
Однажды с ним пообедал самый молодой коронованный вор СССР из Еревана. В ту ночь Лаврентий Павлович плохо спал.
Держатель общака, фигура почти мифическая, известная лишь узкому кругу коронованных и недоступная даже высокопоставленным милицейским чинам.
Министр МВД СССР Щёлоков знал о нём, но его заместитель, зять Брежнева Чурбанов, — нет.
Армянином (так будем называть его далее, без кавычек) занимались только высшие эшелоны власти и КГБ СССР. Ходили слухи, что Андропов звонил ему лично, минуя секретарей.
— Садись, — сказал Армянин. — Ты опоздал на три минуты.
— Я считал шаги, — ответил Максим. — От метро «Киевская» — 872 шага. В 92-м году здесь построят ГК «Киевская площадь». А в 2019-м — закроют «Арагви». Останется только памятник Ленину. И пустота.
Армянин медленно поднял бровь.
— Ты не первый, кто говорит, что видит будущее. Но все они — сумасшедшие. А ты…
Он кивнул официанту. Тот поставил на кружевную салфетку бутылку «Арарата», вазу с фруктами и два бокала из Чехии.
— Ты сейчас конечно скажешь, что моя дочь умрёт в 93-м от пневмонии, потому что в Баку не будет антибиотиков. Но зато — будет армянский погром.
Если ты это скажешь — я тут же уйду. Скажешь, как спасти её — останусь. Но это вряд ли.
— Она умрёт, — сказал тихо Максим, — если ты не отправишь её в Ереван в августе. Там вспыхнет эпидемия, но в клинике у профессора Алексаняна будет пенициллин из ГДР. Он его привезёт в чемодане из Западного Берлина. Ты должен подарить ему две «Волги» за это.
Армянин налил коньяк в свой фужер из богемского стекла. Слегка пригубил.
— Алексанян умер в прошлом месяце. Ты лжец.
— Нет, — улыбнулся Максим. — Он умрёт только если ты не поверишь мне сейчас.
Армянин достал из-под стола мешок. Простой, из мешковины. И чемодан.
— Это общак. Деньги воров, убитых, сгнивших в зонах. Деньги, за которые убивали и будут убивать. Он не твой. Он — наш. Ты — распорядитель. До первого предательства. До первого трупа по твоей вине. До первой слабости.
— А если я сделаю так, что никто не умрёт?
— Тогда ты — не человек. Ты — пророк. А пророков сжигают первыми.
Подвал на Садовой-Каретной
Подвал бывшего дореволюционного доходного дома купца Лебедева. Три этажа под особняком были вырыты по приказу Армянина. Подпольная студия звукозаписи.
На столе — три «Электроника С-321» и два «Revox B77» — контрабандные швейцарские магнитофоны, привезённые «туристами» из Женевы.
В углу комнаты — старый ламповый усилитель, рядом с ним — колонки, собранные вручную из старых динамиков. На стенах — звукоизоляционные панели, сделанные из поролона и старых одеял. Тусклый свет лампы накаливания едва освещал помещение.
У микрофона стоял молодой музыкант, сосредоточенно поправляя наушники. За пультом — звукорежиссёр в лыжном свитере, с кентом в зубах, внимательно следил за уровнями на приборах.
В воздухе — запах старой проводки, канифоли, лёгкое амбре перегара, аромат дефицитного в СССР индийского кофе Indian Instant Coffee, называемого в народе «С индианкой».
— Это не пиратство, — говорил Максим звукачам, все — бывшие звукооператоры Центрального телевидения, уволенные «по статье» за «идеологическую близорукость» и спекуляцию западным винилом. — Это культурная мобилизация. Мы не крадём музыку. Мы возвращаем её народу.
Первый тираж — 500 кассет.
Сторона А: избранное рок-фестиваля в Тбилиси — «Машина времени» и «Автограф» (Москва), ВИА «Гунеш» (Ашхабад), «Ариэль» (Челябинск), «Земляне» и «Аквариум» (Ленинград), «Группа Стаса Намина» (Ереванская филармония).
Сторона Б: квартирники пьяного Цоя в подвале на Таганке и в ленинградской кочегарке «Камчатка».
Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий...
Он нашёл Владимира Семёновича не на сцене, а на его подмосковной даче под Жуковкой — усталого, с одутловатыми щеками, но с глазами, в которых всё ещё горел нерв жизни.
— Вы умрёте 25 июля 1980 года. От сердца. Во время записи пластинки «Алиса в стране чудес». Врачи опоздают. Ваша жена будет кричать в телефон, но «скорая» не приедет — в Москве Олимпиада, все силы — брошены на парады.
Высоцкий долго молчал. Потом усмехнулся:
— А если я просто не пойду на репетицию?
— Тогда «Алиса» не будет записана. А вы — станете легендой, которая выжила. Сердечный приступ будет, но вас спасут, Владимир Семёнович.
29 июля 1980 года ещё слабый Высоцкий читал свои стихи врачам Склифа.
Он проживёт ещё восемь лет. До самой перестройки.
И кому умирать молодым
Макс нашёл Виктора в кафе «Сайгон» на Невском. Тот, голодный, в поношенной куртке, сосредоточенно переписывал текст «Алюминиевых огурцов».
— Ты будешь великим, — сказал Максим. — Ты доживёшь до славы. После твоей смерти фанаты будут писать на стенах «Цой жив». Но разве стоит умирать так рано?
— Мне не нужна слава, — тихо ответил Цой, не отрываясь от бумаги. — Мне нужна музыка. И — новая гитара. Лучше Fender Stratocaster.
...Цой не поедет на «Москвиче-2141» на рижскую рыбалку...
15 августа 1990 года и ещё много лет спустя он будет жив. Но его бешеная популярность начнёт угасать спустя четыре года после выхода альбома «Группа крови».
— Лучше бы я умер тогда, молодым, — прошептал он в бреду в The London Clinic, умирая от COVID-19.
Кудрявый король рок-н-ролла
С Андреем всё было немного иначе.
— Ты станешь символом эпохи, — сказал Максим. — Но заплатишь за это душой. Умрёшь очень старым, больным, никому не интересным политэмигрантом. На родине тебя все будут презирать.
Макаревич задумался, но не сразу ответил. Он долго смотрел в окно, будто пытаясь увидеть там что-то, что могло бы подтвердить или опровергнуть слова Макса.
...В разгар перестройки Макаревич записал альбом «Запретная зона»...
Песня о поезде Воркута — Ленинград, включающая строки, давшие название альбому:
Передо мной, как икона, запретная зона.
А на вышке маячит озверелый чекист...
— привлекла внимание подполковника КГБ СССР, занимавшегося внешней разведкой, во время гастролей «Машины времени» в Дрездене, ГДР.
Андрей Вадимович и Владимир Владимирович не только познакомились, но и... однако эта информация до сих пор остается засекреченной.
К 2009 году Андрей Макаревич исчез из музыки наглухо.
Многие даже не удивились, как же легко, и с какой готовностью прогнулся молодёжный герой — под изменчивый мир.
Говорят, живёт на даче в Подмосковье, за счёт донатов старых фанатов. Ведёт полумёртвый канал на Дзене «Король рок-н-ролла» с 32 437 подписчиков на 1 января 2026 года.
На портвейн и ганджубас — хватает.
Иногда поёт по ночам — себе и бабушкам, которые визжали девицами на его концертах в 80-х.
Дево-бабушки иногда предлагают себя пожилому молодящемуся королю. Но он — уже не берёт.
Даже с виагрой — всё очень скверно.
Макар и дщерь полковника КГБ СССР
К лету 1981-го оборот студии превысил полтора миллиона рублей. Часть — в золотых царских червонцах, старинных иконах и в антиквариате, часть — в «белом» залоге, часть — в долговых расписках на бумажках с отпечатком пальца.
В «Савое» Максим встретил уже знакомого полковника 5-го управления КГБ:
— У меня дочь… учится в МГУ. Говорит, что «Макар» — как Пушкин, только с гитарой. И оба — кудрявые.
— Так и есть, — кивнул Максим. — внемлите своей дщери, товарищ полковник.
На следующей неделе в «Комсомольской правде» появилась статья: «Не всё новое — вредное».
Мавр сделал своё дело
Январь 1983.
Максим стоял на Крымском мосту. В руках — кассета.
Голос, тихий, почти шёпот:
Если вы слушаете это — значит, система ещё не убила вас. Значит, вы помните: свобода — не право. Свобода — долг.
Я не знаю, сколько у нас времени. Может, пять лет. Может — десять. Но пока вы слушаете — вы живы...
Он бросил кассету в Москву-реку.
В тот же день Макс исчез из Москвы. Говорят, уехал в Сибирь. Другие — что в Грузию. Третьи — что его увезли «свои» в горы, где нет радио, но есть звёзды.
Армянин через месяц закрыл весь бизнес. Сказал на сходке ворам:
— Он сделал своё. Теперь — наша очередь хранить тишину.
Эпилог. Москва, 2026
В музее «Гараж» открылась выставка: «Подпольный звук: 1980–1985».
Среди экспонатов — старый «Revox», кассета с надписью «Поворот / Пьянство», и черновик бухгалтерской тетради с пометкой: «Общак».
На плакате — цитата, приписываемая неизвестному инженеру 1980-х, выпускнику факультета прикладной математики — процессов управления Ленинградского государственного университета имени Жданова.
Он был известным рок-героем. Бунтарём. Но потом — ушёл в науку и изобрёл формулу лекарства от рака.
Я не хотел изменить историю. Я хотел, чтобы она услышала себя.
Рядом — на реверсе крутилась бабина магнитофона «Ростов-105-стерео» с несколько блеющим, слегка козлиным голосом прославленного изобретателя лекарства:
Я инженер на сотню рублей
И больше я не получу
Мне двадцать пять, и я до сих пор
Не знаю, чего хочу
И мне кажется, нет никаких оснований
Гордиться своей судьбой
Но если б я мог выбирать себя
Я снова бы стал собой
На последней странице нового учебника истории для учащихся 11 класса:
Цепная реакция перемен началась не с речи, не с указа, не с революции.
Она началась с одной кассеты.
И одного человека, который знал:
даже миллиард — ничто, если не вложить его в человека.