Особенный 3
Николай Рубинштейн как-то осторожно завел с Чайковским разговор:
– Петр Ильич, вы уж простите старого друга за прямоту... Но в Москве ходят разные слухи о вас...
– Какие слухи? – напрягся композитор.
– Ну... о вашей дружбе с молодым Шиловским. Люди злые языки имеют...
Чайковский побледнел:
– Николай Григорьевич, это же просто дружба! Мы обсуждаем музыку, искусство...
– Конечно, конечно! Я и не сомневаюсь! Но знаете... в нашем положении надо быть осторожнее. Консерватория – учебное заведение, у нас учатся молодые люди... Всякие разговоры могут повредить репутации...
Чайковский кивнул. Много и долго думал, но поделать с собой ничего не мог. Иногда на него накатывала депрессия и композитор впадал в меланхолию. Дни проводил дома, почти не выходил, перестал сочинять.
– Петр Ильич, что с вами творится? – беспокоился Николай Рубинштейн. – Вы же совсем зачахли!
– Ничего особенного. Просто устал...
«Устал врать! Устал притворяться! Устал жить не своей жизнью!» – мучился композитор.
Спасением стал труд. Он с головой ушел в сочинение Второй симфонии. Музыка лилась мрачная, тревожная, полная внутренней борьбы.
«Хоть здесь я могу быть честным, – думал он за роялем. – Хоть в музыке могу рассказать правду о своих чувствах...»
1873 год подарил встречу с Милием Балакиревым, лидером "Могучей кучки". Балакирев оказался человеком проницательным.
– Петр Ильич, – сказал он после долгой беседы, – у вас музыка какая-то особенная. Слишком много личного переживания.
– А разве это плохо?
– Не плохо и не хорошо. Просто... необычно. У вас каждая нота выстрадана. Откуда такая боль в молодые годы?
Чайковский уклончиво ответил что-то о тяжелом детстве. Но Балакирев не отставал:
– Знаете, я слышал о вас разные толки...
– Какие толки?
– Ну... что вы человек особенный. Не такой, как большинство мужчин...
Петр Ильич вспыхнул:
– Милий Алексеевич, если это намек на...
– Да бросьте! – махнул рукой Балакирев. – Мне что до ваших личных дел? Главное, что музыку вы пишете от души. А душа у артиста всегда особенная.
«Неужели есть люди, которые понимают? Которые не осуждают?» – с надеждой подумал Чайковский.
Музыка Чайковского начала звучать в Европе. Из Вены пришло письмо от одного известного критика:
"Господин Чайковский! Ваша Первая симфония произвела на венскую публику большое впечатление. В ней есть что-то особенное – какая-то интимность, которой нет у других композиторов..."
«Интимность! – горько усмехнулся композитор. – Если бы он знал, откуда эта интимность! Что каждая фраза рождается из невысказанной боли...»
Успех за границей укрепил его уверенность в себе, как композитора. Но личная жизнь оставалась пустыней.
***
1876 год. Роковое знакомство.
В это время в жизни Чайковского появился человек, который изменил все – Антонина Милюкова. Она была его студенткой в консерватории, ничем особенным не выделялась.
Но однажды, после урока, она подошла к нему с горящими глазами:
– Петр Ильич, можно мне сказать вам что-то важное?
– Конечно, Антонина.
– Я... я вас люблю! – выпалила она и покраснела до корней волос.
Чайковский опешил.
«Господи, да что же это за наказание? Почему женщины влюбляются именно в меня? Неужели не видят, что я не способен ответить взаимностью?» – в отчаянии думал он.
– Антонина Ивановна, – осторожно сказал он, – я очень тронут вашими чувствами, но...
– Не отвечайте сразу! – воскликнула девушка. – Подумайте! Я готова ждать!
И ушла, оставив композитора в полном смятении.
«А что если попробовать? – мучительно размышлял он. – Что если заставить себя полюбить эту простую, искреннюю девушку? Может быть, это спасение от моих неправильных чувств?»
Так началась история, которая чуть не свела Петра Ильича с ума.
1877 год. Антонина писала Чайковскому письмо за письмом. Сначала робкие, потом все более настойчивые:
"Дорогой Петр Ильич! Я не могу больше молчать. Думаю о Вас дни и ночи. Если Вы не ответите на мои чувства, я не знаю, что с собой сделаю..."
«Боже мой, – думал композитор, читая очередное послание, – да она же грозит самоубийством! Неужели я виноват в том, что не могу любить женщин? А что если она действительно... Этого греха на душу не возьму!»
Он встретился с Антониной в небольшом кафе на Тверской. Девушка сидела бледная, с красными от слез глазами.
– Петр Ильич, – дрожащим голосом сказала она, – я знаю, что недостойна вас. Но если вы меня отвергнете... я просто не смогу жить!
«Что мне делать? – в панике думал Чайковский. – Сказать правду? Объяснить, что я не способен быть мужем ни одной женщине? Но как это объяснить, не открывая свой позор?»
– Антонина Ивановна, – медленно проговорил он, – я должен вам честно сказать... я не способен на страстную любовь. У меня... особенная натура...
– Не важно! – воскликнула девушка. – Я буду любить за двоих! Мне достаточно просто быть рядом с вами!
«Может быть, это выход? – лихорадочно рассуждал композитор. – Она говорит, что согласна на брак без страсти. Я стану уважаемым семьянином, слухи прекратятся...»
– Хорошо, – вдруг сказал он, сам ужасаясь своим словам. – Выйдите за меня замуж.
Свадьба состоялась 18 июля 1877 года в небольшой церкви. Петр Ильич стоял у алтаря, бледный как полотно, и чувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Рядом лучилась счастьем Антонина в белом платье.
«Что я наделал? Что я наделал?! Она же ничего не понимает! Она ждет от меня любви, а я... я даже прикоснуться к ней не могу без отвращения!» – в панике металось сознание композитора.
– Согласен ли ты, Петр Ильич... – гудел голос священника.
– Согласен, – едва слышно прошептал Чайковский, и ему показалось, что он подписал себе смертный приговор.Чайковский стоял у алтаря белый как полотно, Антонина лучилась счастьем.
«Что я наделал? Что я наделал?» – билось в голове композитора, пока священник читал молитвы.
Николай Рубинштейн, бывший свидетелем, потом рассказывал:
– Никогда не видел более несчастного жениха! Петр Ильич выглядел так, будто его ведут на казнь!
Продолжение