Река в этих краях никогда не молчала. Даже зимой, скованная двухметровым льдом, она глухо ворчала где-то в глубине, перекатывая огромные валуны, словно жернова, перемалывающие время. А весной, когда тайга просыпалась, река превращалась в разъяренного зверя, рвущего берега и меняющего русла.
Илья Кузьмич знал этот гул с рождения. Ему было шестьдесят пять, и он был таким же, как эта земля: суровым, жилистым, словно сплетенным из корней лиственницы. Его лицо, иссеченное ветрами и глубокими морщинами, редко озарялось улыбкой. Глаза, цвета стылой осенней воды, смотрели на мир внимательно и настороженно. Он был егерем — не по должности, а по крови. Его дед охранял эти леса, его отец, Прохор, охранял их, и теперь он, Илья, нес эту вахту.
Дом его стоял на самом высоком яру, откуда открывался вид на километры тайги. Сруб был крепкий, из вековых кедров, потемневший от времени, но не поддавшийся гнили. Внутри пахло сухими травами, оружейным маслом и дымом. Все здесь было на своих местах, веками заведенным порядком. Только одна деталь нарушала эту гармонию.
На стене, обитой войлоком, прямо над старым дубовым столом, висели два крюка. Пустые.
Каждый вечер, наливая себе крепкий чай из закопченного чайника, Илья смотрел на это пустое место. Там должно было висеть ружье его отца. Тульская двустволка с особой гравировкой на прикладе — головой лося. Отец гордился этим ружьем, берег его пуще глаза.
Сорок лет назад Прохор ушел в обход и не вернулся.
Тот год был тяжелым. По лесам бродили лихие люди — браконьеры, промышлявшие редким пушным зверем и кабаргой. В районе шептались, что Прохор не просто исчез. «Сбежал он, Илюша, — говорили сердобольные соседки, отводя глаза. — Снюхался с бандитами, забрал их добычу и ушел за хребет. Там, небось, новую жизнь начал». Другие говорили хуже: мол, утонул пьяным.
Илья, тогда двадцатипятилетний парень, едва не дрался с каждым, кто смел такое сказать. Он знал отца. Знал его честность, граничащую с фанатизмом. Прохор не мог сбежать. Он не мог бросить лес. И уж тем более он не мог бросить сына.
Но годы шли, а лес молчал. Ни тела, ни ружья, ни следов борьбы. Только тишина и шепотки за спиной. Илья остался один. Жена его, не выдержав суровой жизни и замкнутости мужа, уехала в город, забрав маленькую дочь. Дочь выросла, звала отца к себе, в тепло и уют городской квартиры, но Илья не мог уехать. Он был прикован к этому месту невидимой цепью ожидания. Пока пустое место на стене не заполнится правдой, он не имел права на покой.
Перемены пришли, как всегда, с южным ветром. Сначала появился гул моторов, чуждый и резкий для таежного уха. Потом на другом берегу, в низине, которую местные называли «Зеленым логом», выросли вагончики.
Люди, приехавшие туда, были другими. Они не ходили тихо, не слушали лес. Они громко смеялись, носили яркие куртки и постоянно смотрели в экраны своих приборов. Геодезисты, инженеры, бизнесмены.
Главным у них был Виктор Петрович Морозов. Человек деятельный, шумный, привыкший, что мир прогибается под его решения. Он планировал построить здесь элитную турбазу. Рафтинг, охота (конечно же, «организованная»), бани на кедровых дровах. Для Морозова река была не живым существом, а «ресурсом». Тайга — «ландшафтом». А Илья Кузьмич — «местным колоритом», досадной помехой из прошлого века.
Илья наблюдал за стройкой в бинокль. Он видел, как тяжелая техника сдирает верхний слой мха, как валят деревья, которые стояли здесь еще при царе. Сердце его сжималось, но закон был на их стороне. Бумаги у Морозова были в порядке.
Однажды Морозов сам переправился через реку на мощном катере. Поднялся к дому егеря, отдуваясь и вытирая пот с красного лица.
— Здорово, хозяин! — крикнул он еще от калитки. — Принимай гостей!
Илья вышел на крыльцо, не торопясь вытер руки ветошью.
— Здравствуй, коль не шутишь.
— Да какие шутки, Кузьмич! — Морозов по-хозяйски оглядел двор. — Место у тебя козырное. Вид — на миллион долларов. Слушай, а не хочешь продать? Мы бы тут вип-домик поставили, а тебе квартиру в райцентре купили бы. С ремонтом!
— Не продается, — буркнул Илья.
— Да брось ты, — Морозов подошел ближе, от него пахло дорогим одеколоном и табаком. — Ты же тут один, как бирюк. Что тебе тут сидеть? В городе больница, магазины, внуки, небось, есть.
— Я сказал — нет.
Морозов прищурился, улыбка сползла с его лица, обнажив жесткий оскал дельца.
— Ну, дело твое. Только мы все равно построимся. Шумно будет, пыльно. Сам сбежишь.
Он уехал, оставив за собой шлейф бензиновой гари. Илья долго смотрел на удаляющийся катер. Он понимал: этот человек не отступит. Для него нет ничего святого, кроме прибыли.
Весна в этом году задерживалась. Снег осел, стал плотным и серым, но ночные морозы все еще сковывали наст. Именно в это время, обходя дальний участок у Черного яра, Илья заметил неладное.
Черный яр был местом дурным. Река здесь делала резкий поворот, подмывая высокий глинистый берег. Вода крутила воронки, и даже опытные лодочники старались держаться от этого места подальше. Берег здесь был изрыт оврагами, завален буреломом и каменными осыпями.
На влажной глине у кромки воды Илья увидел следы. Медвежьи.
Это было странно. Медведи в это время должны еще досыпать в берлогах, особенно если весна холодная. А если уж встали — то уходят вглубь тайги, на проталины, искать прошлогоднюю ягоду или коренья. Но эти следы кружили на одном месте.
Илья, перехватив карабин поудобнее, двинулся по следу. Он поднялся по склону и замер за стволом упавшей ели.
У небольшого углубления в скале, больше похожего на заваленный грот, лежала медведица. Она была огромной, с седой, свалявшейся шерстью. Но что поразило егеря — она не реагировала на ветер, который дул от Ильи. Она втягивала носом воздух, поворачивая голову, но ее глаза были подернуты белесой мутью. Она была слепа.
Рядом с ней сидел молодой медведь. Крупный пестун, года три-четыре, с ярким белым пятном на груди — «белогрудка», редкий гость в этих краях. Он вел себя необычно. Вместо того чтобы играть или искать еду, он сидел рядом с матерью, касаясь ее боком.
Илья наблюдал за ними больше часа. Молодой отошел к реке, неуклюже, но быстро поймал зазевавшегося налима на мелководье. Вернулся к матери, положил рыбу перед ней. Старая медведица неохотно поела.
Медведь толкал ее носом, урчал, словно звал уйти. Тянул за холку в сторону леса. Там было безопаснее, там была еда. Здесь же, на продуваемом ветрами яру, делать было нечего. Но медведица лишь глухо рычала и упиралась лапами в землю. Она не хотела уходить. Она словно что-то сторожила.
Илья почувствовал странный укол в сердце. Он опустил карабин.
В этой слепой, упрямой звериной верности он увидел себя. Он тоже сидел на этом берегу сорок лет, отказываясь уходить, охраняя пустоту и память. Она, эта медведица, тоже была прикована к этому месту чем-то более сильным, чем инстинкт самосохранения.
— Что же ты там нашла, старая? — прошептал Илья.
Он ушел тихо, стараясь не потревожить зверей. Но с этого дня он стал приходить к Черному яру каждый день. Он не подходил близко, просто смотрел в бинокль, словно проверяя: на месте ли они? И каждый раз, видя две темные фигуры на фоне серого снега, он чувствовал облегчение. Он был не один.
Тайга слухами полнится, а строительный лагерь — и подавно. Кто-то из рабочих, рыбачивших на лодке, заметил медведей. Новость долетела до Морозова мгновенно.
На следующий день катер начальника стройки снова причалил к берегу Ильи. На этот раз Морозов был не один, с ним было двое крепких мужчин в камуфляже, с дорогими винтовками с оптикой.
— Кузьмич! — Морозов был серьезен. — Тут такое дело. Мои ребята видели медведей у Черного яра. Прямо напротив нашей будущей ВИП-зоны. Это непорядок.
— Медведи в лесу живут, это их дом, — спокойно ответил Илья, стоя на крыльце.
— Это теперь наш объект, — жестко отрезал Морозов. — Туристы поедут, дети. А тут хищники. Короче, надо их убрать. Либо ты, как егерь, их отпугнешь, чтобы они за десятый километр ушли, либо... — он кивнул на своих спутников, — мы сами вопрос решим. Шкуры на пол в ресторане положим.
Внутри у Ильи все похолодело.
— Не трогай их, Петрович. Нельзя.
— Почему нельзя? Лицензию я куплю, денег хватит.
— Не в деньгах дело. Они не просто так там сидят. Медведица слепая, старая. Сын ее кормит, не бросает. Это... — Илья запнулся, подыскивая слова, которые мог бы понять этот человек. — Это знак. У воды медведь просто так не живет. Место там непростое. Уберете их — беду накличете.
Охранники Морозова переглянулись и загоготали.
— Слышь, Витя, дед-то у нас шаман! Беду накличем!
Морозов тоже усмехнулся, но глаза оставались холодными.
— Я в приметы не верю, Кузьмич. Я верю в безопасность бизнеса. Даю тебе неделю. Если через неделю звери будут там — я вызываю охотников. И мне плевать, слепая она или хромая. Время пошло.
Они уехали. Илья остался стоять, сжимая кулаки так, что побелели костяшки. Неделя.
Вечером того же дня к дому Ильи подъехал старенький «УАЗик». Из него вышла женщина лет сорока пяти, в очках, с туго стянутым пучком волос. Это была Елена Андреевна, архивариус из областного центра.
Два года назад Илья, в очередной попытке найти хоть какую-то зацепку о судьбе отца, написал запрос в областной архив. Елена была единственной, кто не прислал отписку. Она перерыла старые сводки милиции, отчеты лесничества за семидесятые годы. Она приезжала к Илье уже третий раз, привозя копии каких-то протоколов, косвенные свидетельства.
— Илья Кузьмич, чай поставите? — спросила она просто, доставая из сумки пакет с городскими пряниками.
За чаем Илья молчал больше обычного. Елена, чуткая женщина, сразу поняла: что-то случилось.
— Что с вами? Вы сегодня чернее тучи.
Илья вздохнул и рассказал ей все. И про Морозова, и про медведей. И про то странное чувство родства, которое он испытывал к этим зверям.
— Они как люди, Елена, — говорил он, глядя в темное окно. — Даже лучше. Сын мать не бросает. А я вот...
— А вы что? — тихо спросила Елена.
— А я отца найти не смог. И защитить их теперь не могу. Старый я стал. Никто меня не слушает.
Елена накрыла его шершавую ладонь своей рукой.
— Вы не старый, Илья Кузьмич. Вы настоящий. Таких сейчас мало. А зверей мы попробуем спасти. Может, написать в природоохрану?
— Пока они бумагу напишут, Морозов их уже пристрелит, — махнул рукой егерь. — Тут другое нужно. Тут сама природа должна слово сказать.
Илья еще не знал, насколько пророческими окажутся его слова.
Неделя пролетела как один миг. Погода взбесилась. Резкое потепление, пришедшее с монгольских степей, ударило по снегам. Температура подскочила до плюс пятнадцати. Снег в тайге осел буквально за сутки, превратившись в водяную кашу.
Река вздулась. Лед потемнел, покрылся трещинами. По ночам стоял такой грохот, словно началась артиллерийская канонада — это ломало ледяные поля.
Утром седьмого дня, когда истекал срок ультиматума Морозова, Илья вышел на берег. Вода прибывала на глазах. Обычно паводок развивался постепенно, но в этом году все совпало: резкое таяние снегов в горах и затор льда где-то ниже по течению.
Огромные льдины громоздились друг на друга, образуя плотину. Воде некуда было уходить, и она стремительно заполняла пойму.
Илья посмотрел в бинокль на Черный яр. Медведи были там. Они поднялись выше, почти к самому обрыву, но уходить в лес по-прежнему отказывались. Молодой метался, рычал, но слепая мать лежала пластом, вцепившись когтями в каменистую землю.
— Что же ты делаешь... — прошептал Илья.
В этот момент со стороны стройки раздался вой сирены. Илья перевел взгляд на левый берег. Там творился хаос. Вода уже перехлестнула через временную дамбу и заливала площадку с техникой. Вагончики, стоявшие в низине, оказались в ловушке. Люди бегали, пытаясь спасти оборудование, но стихия была быстрее.
Река поднялась на четыре метра за два часа. Это была не просто вода — это был поток грязи, льда, вырванных с корнем деревьев.
Морозов просчитался. Он поставил лагерь слишком низко, доверившись старым картам и желая быть «ближе к воде». Теперь вода пришла к нему.
Илья увидел, как группа строителей — человек десять, среди них и сам Морозов — оказалась отрезана на узком пятачке суши. Позади них была отвесная скала, впереди — бушующий ледяной поток, который с каждой минутой отгрызал куски земли. Их катер сорвало с привязи и унесло. Они были в ловушке.
— Елена, оставайся в доме! — крикнул Илья, накидывая брезентовый плащ.
— Вы куда?! Там же смерть! — ахнула женщина.
— Там люди. Идиот этот, Морозов, и работяги его. Утонут ведь.
Илья побежал к своей моторке. У него была старая, но надежная «Казанка» с мощным японским мотором, который он берег как зеницу ока. Спустить лодку на воду в такой ледоход было безумием. Но другого выхода не было.
Он маневрировал между льдинами, молясь всем таежным богам, чтобы не срезало винт. Мотор ревел, лодку швыряло, как щепку.
Когда он добрался до островка, где жались строители, вода уже доходила им до колен. Лица людей были белыми от ужаса. Морозов, растерявший весь свой лоск, трясся в мокрой куртке.
— В лодку! Быстро! По трое! — заорал Илья, перекрывая гул реки.
Он сделал три рейса, перевозя людей на более высокий скалистый выступ чуть ниже по течению. Но когда он забрал последнюю партию с Морозовым, случилось страшное.
Ниже по течению прорвало ледяной затор. Уровень воды резко скакнул еще выше. Волна, похожая на цунами, ударила в берег. Лодку Ильи закрутило, мотор заглох. Их вынесло течением прямо к Черному яру.
— На берег! Прыгайте! — скомандовал Илья.
Лодка с размаху врезалась в каменистую осыпь. Люди посыпались на камни. Лодку тут же смяло льдиной и утащило. Они оказались на узкой полосе берега под Черным яром. Вода продолжала прибывать. Сверху нависал глинистый обрыв, готовый обрушиться в любую секунду. Пути назад не было.
— Мы все умрем! — закричал один из молодых рабочих. — Нас смоет!
Морозов смотрел на бурлящий поток остекленевшими глазами.
— Кузьмич, выводи! Ты же егерь! Куда идти?!
Илья огляделся. Слева и справа — вода и отвесные скалы. Вверх — крутой, почти вертикальный склон, по которому не взобраться без снаряжения.
Вдруг сквозь грохот льда они услышали рев. Громкий, отчаянный.
Все подняли головы. Чуть выше по склону, на уступе, стояли медведи. Молодой медведь толкал мать. Он не толкал ее в лес. Он толкал ее вверх, на острую, выступающую скалу, которая казалась тупиком.
— Медведи! — заорал охранник, хватаясь за кобуру пистолета.
— Не сметь! — Илья ударил его по руке. — Смотрите!
Медведица упиралась, но сын был настойчив. Он буквально затащил ее на узкий карниз, который шел по диагонали вверх. Снизу этот карниз был почти не виден, скрытый кустарником.
Илья понял. Звери знали.
В народе говорили про «вековую воду» — наводнение, которое случается раз в сто лет. Звериная память хранила знание о тропах, которые не затапливает никогда.
— За ними! — крикнул Илья. — Вверх, к скале!
— Ты сдурел? К медведям? Они нас разорвут! — запаниковал Морозов.
— Вода тебя убьет быстрее! Медведь сейчас не тронет, у него беда общая с нами. Бегом!
Илья первым полез по скользкой глине. За ним, видя, как вода уже лижет пятки, потянулись остальные.
Они карабкались по следам зверей. Молодой медведь, услышав людей, обернулся и грозно рыкнул, но не сдвинулся с места. Он закрывал собой мать, которая забилась в нишу на самой вершине скалы.
Люди добрались до соседнего уступа, метрах в десяти от зверей. Выше вода подняться не могла.
Они сидели на скале несколько часов. Внизу бушевал ад. Черный яр подмывало все сильнее. Огромные пласты земли с шумом падали в воду.
Страх и холод сковали людей. Но странное дело — присутствие зверей рядом действовало отрезвляюще. Молодой медведь больше не рычал. Он сидел, прижавшись боком к матери, и грел ее своим теплом. Она положила тяжелую голову ему на холку.
Морозов, дрожащий, сидел рядом с Ильей. Он смотрел на медведей не отрываясь.
— Смотри, как он ее... — прохрипел бизнесмен. — Как человек.
— Лучше, — ответил Илья. — Ты хотел их убить. А они нам путь показали. Если бы не они, мы бы внизу остались. А там сейчас...
Он не договорил. Раздался чудовищный треск.
Тот участок берега, где сидела медведица все эти дни, тот самый «заваленный грот» у воды, не выдержал. Огромный пласт глины и камня рухнул в реку, смытый потоком.
Обрыв обнажился. И когда пыль от обвала осела, а вода немного схлынула, открылось то, что было скрыто десятилетиями.
Обвал вскрыл глубокую полость в скале — старую, укрепленную бревнами землянку, которую завалило оползнем много лет назад. В свете сумерек что-то блеснуло внутри разлома.
Илья подался вперед, рискуя сорваться. Сердце его забилось так, что отдавало в висках.
— Что там? — спросил Морозов.
— Правда, — выдохнул Илья.
К утру вода начала спадать. Ледяной затор прорвало окончательно, и река вернулась в берега, оставив после себя разоренную землю.
Илья первым спустился к размытому яру. Ноги скользили по жиже, но он не замечал этого. Он подошел к открывшейся землянке.
Воздух внутри пах затхлостью и сырой землей. Там, среди полусгнивших бревен наката, лежали останки человека. Истлевший ватник, кирзовые сапоги. И рядом, прислоненное к стене, стояло ружье. Двустволка. Даже под слоем ржавчины и грязи Илья узнал резьбу на прикладе. Голова лося.
Он упал на колени прямо в грязь. Слезы, которые он сдерживал сорок лет, хлынули из глаз. Он гладил холодный ствол, касался плеча отцовского ватника.
Тут же, в землянке, обнаружились и другие следы. Ржавые капканы, остатки шкур, гильзы.
Картина прояснилась мгновенно. Прохор не сбежал. Он выслеживал банду. Нашел их схрон — эту самую землянку. Видимо, он ждал их в засаде, или загнал их внутрь. Но природа вмешалась тогда так же, как и сейчас. Оползень. Землянка рухнула, похоронив и браконьерский тайник, и егеря, который его нашел. Возможно, отец был ранен и укрылся там, но выбраться не смог.
Он погиб на посту. Не предателем, не вором, а героем, который до последнего вздоха охранял свой лес.
А медведица... Илья поднял голову. Звери уже ушли, спустившись с другой стороны скалы в лес.
Почему она сидела здесь? Местные эвенки говорили, что звери видят мир духов. Может быть, она чувствовала запах смерти, который сочился из-под земли? Или запах старого железа и пороха раздражал ее тонкий нюх? А может, она была потомком того медвежонка, которого Прохор когда-то подкармливал сахаром (была у отца такая слабость)? Этого никто никогда не узнает. Но именно она привела Илью к отцу.
Морозов спустился следом. Он увидел Илью, стоящего на коленях перед останками. Увидел ружье. Он все понял без слов.
Бизнесмен снял шапку. Он долго молчал, глядя на эту сцену. Вся его спесь, вся его деловая хватка казались сейчас ничтожными перед лицом этой вечной драмы.
— Прости, Кузьмич, — тихо сказал Морозов. — За всё прости.
Через неделю в поселок приехала полиция, эксперты. Елена Андреевна помогла оформить все бумаги. Благодаря найденным в землянке вещам (там был и жетон егеря), личность установили быстро. Старое уголовное дело о пропаже закрыли, репутация Прохора Кузьмича была восстановлена полностью.
Похороны были многолюдными. Пришли даже те, кто когда-то шептался про «золото». Илья стоял у могилы прямой, как сосна. Теперь ему нечего было стыдиться. Его отец вернулся домой.
Прошло три месяца. Лето вступило в свои права. Тайга залечила раны от паводка, покрылась густой зеленью.
На месте Черного яра стройки не было. Морозов сдержал слово, данное в ту страшную ночь на скале. Он перенес турбазу на пять километров выше по течению, на безопасное и ровное место.
Назвал он её «Медвежий плес».
Илья сидел на крыльце своего дома. Теперь он был не один. Рядом, на плетеном стуле, сидела Елена. Она взяла отпуск и приехала «помочь по хозяйству», да так и задержалась. В доме пахло пирогами и женскими духами — запахом, который этот дом забыл много лет назад.
На стене, на почетном месте, висело ружье. Илья отчистил его от ржавчины, покрыл лаком приклад. Стрелять из него было уже нельзя, но это было и не нужно. Оно было символом. Символом чести и памяти. Пустота заполнилась.
К воротам подъехал джип Морозова.
— Кузьмич! — крикнул Виктор Петрович, выходя из машины. Он изменился. Стал спокойнее, проще. Перестал носить кричащие костюмы, перешел на удобную походную одежду. — Привез договор. Посмотришь?
Илья теперь был официальным консультантом базы. Он учил инструкторов, прокладывал маршруты так, чтобы не тревожить зверей, следил за порядком. Морозов платил ему щедро, но главное — он теперь слушал Илью.
— Посмотрю, — кивнул Илья.
— А я, кстати, наших знакомых видел, — улыбнулся Морозов, доставая бинокль. — Вон, глянь на ту косу.
Илья поднес бинокль к глазам.
На дальнем берегу, на золотистой песчаной косе, бродили два медведя. Крупная, уже окрепшая после зимы медведица и огромный молодой самец с белой грудью. Она шла уверенно, хоть и была слепа — сын вел её, подталкивая плечом, оберегая от коряг.
Они были живы. Они были свободны.
Илья опустил бинокль и посмотрел на Елену, которая улыбалась ему, подливая чай из трав. Посмотрел на Морозова, который с уважением ждал его слова. Посмотрел на ружье отца.
Груз, давивший ему на плечи сорок лет, исчез. Он больше не ждал. Он жил.
— Хорошее место ты выбрал, Петрович, — сказал Илья, впервые за много лет улыбнувшись широко и открыто. — Правильное.
Река внизу блестела на солнце, спокойная и величественная. Жизнь продолжалась. И в этой новой жизни Илья Кузьмич наконец-то был счастлив. Тот поступок — защита зверей, казавшийся тогда просто долгом, — действительно вернул ему всё: доброе имя отца, веру в людей и даже семью. Добро, брошенное в воду, вернулось к нему на высокой волне.