Мои дорогие, любимые читатели!
Поздравляю Вас и Ваших близких с наступающим Новым годом! Желаю всем крепкого здоровья, оптимизма, радости, исполнения желаний!
Эх и красотища на улице! Настоящая зима пришла, морозная, солнечная, сияющая. Развеялся, наконец, кромешный мрак, а вместе с ним и тягостное уныние исчезло. Солнечный свет лучше всяких антидепрессантов действует. Вот только снежка маловато, на лыжах не покатаешься. Второй год природа мои планы рушит. Кроме того, за озимые лук и чеснок боязно. Хоть они и укрыты еловым лапником, но как перенесут минус восемнадцать, кто знает. Ладно, не впервой, надо смотреть оптимистичней. А вот домашнему огороду мороз нипочём, растения естественному свету и любовному уходу радуются. Пусть и нет у них мозга, но доброе отношение отлично понимают.
***
Хорошо утром, морозец щипучий, воздух ядрёный, под ногами ни скользени, ни слякоти. А «скорая» привычной обстановкой меня встретила. В этот раз всеобщей нервозности столь явственно не ощущалось, но и счастьем коллеги не были преисполнены.
– Ну как, Людмила Андреевна, опять загоняли? – спросил я педиатра Шальнову, стоявшую у крыльца.
– Чуть поменьше, но тоже хватило. Взрослых всё равно много. Два раза ездили в бомжатники, а потом к детям. Это нормально, вообще? Совсем башкой не думают, для них главное, чтоб вызовы не висели. Лишь бы сбагрить, а там хоть трава не расти.
– Да-да, а потом начнут радостно кричать, мол, смотрите, время доезда сократилось! – поддержал я. – А вы к старшему не ходили? Такое дело надо пресекать.
– Ходили к главному, правда, не мы, а тридцать четвёртая. Всё на пальцах объяснили, обещал разобраться. Но вы же сами знаете, какой Игорь Геннадьевич, из него можно верёвки вить.
– Согласен. Лучше иметь твёрдый шанкр, чем мягкий характер.
На днях один из читателей хотел преподнести сенсацию. Дескать, не бывает такого, чтобы вдруг, как по заказу, выросло количество вызовов. Ох и врёт автор! Так вот, отвечаю. Общее количество вызовов осталось прежним, а изменилось их распределение между бригадами. Ранее профильность хоть как-то соблюдалась, специализированным бригадам давали в основном их вызовы. Педиатрам – детские, нам, психиатрам – психиатрические, реаниматологам – наиболее сложные, где есть непосредственная угроза жизни. А с недавних пор, профильности, как таковой, не стало. Спецбригадам начали дополнительно наваливать всё подряд. Соответственно, количество вызовов увеличилось не для всех, а только для нас, спецов. Вот и вся сенсация, дутая как мыльный пузырь.
В коридоре меня поймала главный фельдшер:
– Юрий Иваныч, вы баушку Захарову помните?
– Ну конечно! Надежду Ивановну разве забудешь? А что такое?
– Умерла. Дочь вчера звонила.
– Нууу? Она же такая резвая! Сколько ей было?
– Семьдесят девять, в феврале собиралась юбилей праздновать. И работала до сих пор, представляете? Во второй больнице, гардеробщицей.
– А от чего умерла?
– Рак кишечника, только на вскрытии узнали. Правда, сильно похудела и кал был с кровью. Никуда не обращалась, на геморрой грешила. А умерла внезапно. Дочь к ней зашла, а она уж холодная.
– А когда похороны?
– Сегодня прощание в ритуальном зале на <Адрес>, в двенадцать часов. Но вы работаете. Я деньги собираю, дадите сколько-нибудь?
– Конечно, сейчас.
Надежда Ивановна долгие годы работала у нас, в медицинском корпусе, санитаркой, потом «оптимизаторы» их в уборщиц переделали, дабы льгот и гарантий лишить. Когда появилось местечко, перевелась в гардеробщицы. Эта должность блатной считалась, ведь они не посетителей, а сотрудников обслуживали. Хотя какое там обслуживание? Одевались-раздевались мы сами, а гардеробщицы просто присматривали, да убирались раз в смену. В конце концов сократили эту должность и со всеми бабулями распрощались.
Впрочем, наплевать на эту работу, дело не в ней, а в личности Надежды Ивановны. В отличие от многих сверстниц, она никогда не боролась со старостью и ушедшую молодость вернуть не пыталась. Невысокая, полненькая, круглолицая, с седыми волосами, забранными в куделёк, она была простой и естественной. Той классической доброй бабушкой, которая всегда поймёт и утешит, а когда надо – отчихвостит, называя вещи своими именами.
За то, что Надежда Ивановна трудилась до последнего дня, я не смею её осуждать. В противном случае, мне пришлось бы самого себя осудить. Думаю, вы помните, как раньше я грозился бросить работу и не проходить аккредитацию. Мол, всё, хватит, надоело. А когда час икс приблизился, без раздумий изменил планы, аккредитацию прошёл как миленький и остался в строю. Но, сейчас не обо мне речь. Светлая память Надежде Ивановне, хорошему доброму человеку.
На конференции Марина Владиславовна вновь звездилась, хотя и не так сильно, как в начале. Выходить на подработки больше не заставляла, перевести всех на полторы ставки не грозилась. Наверняка объяснили ей, что всё это незаконно и можно ответственность понести за такие закидоны. Кстати сказать, некоторые решили, что Марина Владиславовна – старшая медсестра. Нет, она врач, заместитель главного врача по медицинской части. Эта должность сокращённо называется «начмед». Старшей медсестры у нас нет, вместо неё – главный фельдшер и два старших, но они особой власти не имеют. Эти должности являются больше техническими, нежели руководящими. Во всяком случае мы, врачи, им не подчиняемся.
***
Первый вызов получили опять позже всех, потому как бригада Анцыферова задержалась с возвращением. В этот раз они решительно пошли оформлять переработку, издавая воинственный матерный клич. Ну а мы отправились в отдел полиции, к женщине сорока пяти лет. Мы с ней давно знакомы, не первый год. Анна Геннадьевна, назовём её так, страдает параноидной шизофренией с неполными и нестойкими ремиссиями, является инвалидом второй группы.
В промежутках между психотическими эпизодами Анна Геннадьевна занимается своим любимым делом, выводит на чистую воду всех, имевших несчастье попасть в поле зрения. Денно и нощно жалобы строчит в соответствующие органы. Спросите, а что ж с ней происходит в состоянии психоза? А тогда она бросает бюрократическую канитель и самолично идёт наказывать виновных. Физически или другим путём, например, порчей имущества. Но бывает достаётся и самим правоохранителям. Дама она негордая, может и по-простецки объяснить, как надо с преступностью бороться.
В дежурной части нам поведали занимательную историю. Явилась Анна Геннадьевна не абы куда, а в областное Управление ФСБ. Туда свободно не попасть, по всему периметру надёжное ограждение, а в нём калитка с видеокамерой и кнопкой громкой связи. Позвонила она туда и давай кричать, мол, кругом подпольные цеха по производству абортов, аж плюнуть негде! Чекисты почему-то не проявили должного рвения, лишь пробубнили что-то невнятное. Но Анна Геннадьевна отступать не привыкла и развернула бурную деятельность. Повернувшись задом к ограждению, принялась его лягать, одновременно оглашая улицу громкими воплями. Тогда чекисты, ничтоже сумняшеся, вызвали полицию, которая и привезла её в отдел.
В дежурной части Анна Геннадьевна вела себя смирно. Ну как смирно? Не бегала, морды не била, уже хорошо. Бомжеватый мужчина в клетке, рядом с которой она сидела, неожиданно накинулся на нас с претензиями:
– Вы где катаетесь, ёп?! Через Северный полюс ехали? «Скорая» называется!
– Чего орёшь-то? Мы не к тебе приехали – ответил Герман.
– А на …рена мне ваш дурдом? Достала она уже! Специально, что ли, меня провоцируете?
Других свободных помещений в «дежурке» не оказалось, поэтому беседу беседовать пришлось там же, к огромному неудовольствию задержанного.
– Что произошло, Анна Геннадьевна? Какими судьбами вы здесь? – обратился я к ней, как старой доброй знакомой.
– Вам надо головы поотрывать! Ничего, погодите, я вам такое устрою, мало не покажется! Убийцы <нецензурное прилагательное>! За убийство знаете, что бывает? – гневно раздув ноздри, ответила она.
– Какие убийства, Анна Геннадьевна? Вы о чём?
– Ага, да-да, всё о том же. Сто цехов по всему городу! У меня всё записано! Что пялишься-то? Я с правительством на прямой связи! Молчать не буду, не надейся!
– О каких цехах вы говорите? О швейных?
– Давай-давай, смейся. Хорошо смеётся тот… Не убий – это заповедь, так господь велел! А вы в свои абортные цеха беременных дурочек заманиваете! Клятву Гиппократа на бабки променяли! Я всю вашу подноготную знаю!
– Анна Геннадьевна, а откуда вы узнали про эти цеха? Вам кто-то подсказал?
– Всё оттуда. Больше ничего вам не скажу.
– Напомните, какое сегодня число?
– Да хватит из меня дуру-то делать! Пошёл ты <на фиг>, …лочь.
В стационар Анну Геннадьевну мы увезли почти спокойно, без сопротивления. Её бред был систематизированным, зрелым, сочным, но уже готовым к распаду. Кстати, меня нас она моментально вплела в его систему. А вот имелись ли обманы восприятия, то есть иллюзии и галлюцинации, точно сказать покамест нельзя. Специфической галлюцинаторной мимики мы не углядели, сама она ни о чём подобном не сообщала. Так что, всё покажет время. Хотя, чего там показывать. Есть ли галлюцинации, нет ли, в любом случае на хорошую ремиссию рассчитывать не стоит. Болезнь Анны Геннадьевны подобна горной реке. Определёнными усилиями течение можно замедлить, но остановить полностью уже не удастся.
– Гера, а я понял, почему Иваныч только на полставки работает, – многозначительно сказал Виталий, когда мы вышли из приёмника.
– Ха, теперь это всем известно. А главное размах-то какой! Столько абортных цехов наоткрывал! Бизнесмен, етишкин корень!
– Она обо всех говорила, а не только обо мне, – попытался я оправдаться.
– Не-не, Иваныч! Гнилые отмазки за базар не канают! Давай, короче, плати нам дань за крышу и молчание! – заявил Герман.
– Хорошо, нема базара. Как выручку соберу и всё порешаем, – сдался я.
Следующий вызов был к мужчине семидесяти шести лет, повод: «Трудно дышать». Ненавижу такие вызовы. Хорошо, если там банальный бронхит, а можно и на отёк лёгких нарваться, и на прочие ужастики. Тем более пациент далеко не молод. Будь у меня возможность выбора, предпочёл бы к десяти пьяницам съездить, чем к одному такому.
– Ой, он так сильно простыл, пятый день никак не оклемается, – с порога запричитала супруга больного. – Говорят, какая-то страшная инфекция идёт? Наверно у вас много таких?
– А почему только сейчас вызвали?
– Ему совсем не дышится и сильная слабость, до туалета еле довела.
– Врача из поликлиники не вызывали?
– У нас свой врач. Зять в областной работает, делает МРТ.
– Ну и как, вылечил?
– Да, сначала стало получше, а теперь опять… Сегодня я ему позвонила, рассказала, а он велел «Скорую» вызывать.
Одного взгляда на больного было достаточно, чтоб осознать всю серьёзность ситуации. Он сидел на диване мертвенно бледный, потный, дышал как выброшенная на берег рыба. Какой тут, к чёрту, «банальный бронхит»?
– В груди болит? – спросил я.
– Немножко…
– Показывайте, где.
– В середине… Где кость… – ответил он, будучи не в силах даже руку приподнять.
Виталий сделал ЭКГ и отдал мне ленту, сказав единственно слово: «О…ренеть!». И он был абсолютно прав. На кардиограмме красовались признаки распространённого трансмурального инфаркта миокарда. Проще говоря, приличная часть сердечной мышцы погибла и теперь сердце не могло полноценно работать. Из-за этого и давление еле держалось и дыхание не насыщало организм живительным кислородом.
Такой пациент сравним с хитроумным взрывным устройством, которое даже опытному взрывотехнику неподвластно. В любую секунду бахнет и всё, тушите свет. Вот и с нашим дедулей случилось подобное. Задышал он с громким бульканьем и клокотанием, словно большой кипящий чайник. Развился отёк лёгких. При высоком или нормальном артериальном давлении он является жизнеугрожающим состоянием, а при низком – это великая и ужасная попа на букву «Ж». Главная проблема состоит в том, что препараты для его купирования снижают давление, а оно и так-то ниже плинтуса. Куда ни кинь – всюду клин.
Ох, как бы мне хотелось написать высокопарные слова, дескать наши усилия оказались ненапрасными и отступила смерть. Но, к сожалению, всё завершилось смертью в присутствии. По-другому и быть не могло, ведь нелеченый инфаркт загубил сердце. А чудо-средство, позволяющее его восстановить, пока не придумано. Здесь другое удивляет, как больной сумел продержаться целых пять дней. Однако сей трагический исход изначально не был предрешённым. Если бы сразу вызвали «скорую», возможно и поймали бы счастливый шанс. Но наши люди из крайности в крайность бросаются. Либо вызывают на каждый чих, по всякой ерунде, либо самолечением занимаются, либо просто терпят, надеясь, что само рассосётся.
Разумеется, здесь вопрос возникнет: а как понять это ерунда или нечто опасное? Не поленюсь и повторю то, о чём говорил многократно, разложив по пунктам:
1. Сердечная боль располагается посередине, за грудиной, имеет жгучий или давящий характер.
2. Боль не всегда является нестерпимой, вместо неё может ощущаться дискомфорт. Но при этом возникают одышка, слабость, дурнота, холодный пот.
3. Если же боль колющая, будто гвоздём тыкают, возникающая лишь при вдохе, сердце тут ни при чём. Речь идёт о межрёберной невралгии, которая не несёт никакой угрозы.
Таким образом, если есть признаки из первых двух пунктов, нужно немедленно вызывать «скорую». Кстати сказать, зять покойного – медбрат и обращение к нему, по сути, стало роковым. Ибо прошляпил он инфаркт. Нет, я не пытаюсь в его лице принизить всех средних медработников. Дело в том, что он работает в кабинете МРТ-диагностики и не имеет практического опыта в сфере экстренной медицины. Мысль, которую я хочу донести, очень проста: каждый из нас должен заниматься своим делом. Каким бы высококлассным ни был специалист, он не может знать абсолютно всё. Это естественно и стесняться тут нечего. Ну а тот, кто строит из себя всезнайку, этакого доктора околовсяческих наук, не просто посмешище, но и вредитель.
Освободившись, поехали к мужчине тридцати двух лет с суицидальным поведением. В примечании кратко разъяснено: порезал вены, большая кровопотеря.
Обстановка в квартире была не для слабонервных. Всюду кровь, жена голосит, сын, мальчонка лет семи-восьми, весь дрожит и глухо подвывает: «Ыыы-ыыы-ыыы». Сам виновник торжества в состоянии оглушения лежал на кровати, разумеется, тоже окровавленной.
– Уважаемый, слышишь меня? – обратился я к нему.
– Ага…
– Зачем ты это сделал?
– Надоело…
– Что надоело?
– Всё…
Резаные раны на обеих руках глубокие и симметричные, по одной в локтевых ямках и по две на предплечьях. Давление – восемьдесят на ноль, пульс очень частый, слабого наполнения. Развился геморрагический шок, что в данном случае было совсем неудивительно. Только непонятно, как сознание не ушло окончательно. Хватать и тащить пациента в таком состоянии – смерти подобно. Раны ему перевязали и лить растворы начали для восполнения кровопотери. Ведь сердце не умеет работать на сухую.
Пока суть да дело, мы с супругой пообщались, которая уже поуспокоилась. В тот день они все втроём хотели по магазинам походить, закупиться к Новому году. Жена отпросилась пораньше с работы, забрала из школы сына, пришла с ним домой, а там жуть сплошная. Что сподвигло мужа на такой шаг ей неизвестно, особых изменений в поведении не замечала. Но если причины не лежат на поверхности, это не значит, что их вовсе нет. Ведь при депрессии плохое настроение далеко не всегда вылезает наружу. На первый план могут выступать другие симптомы, в частности, слабость с усталостью. Однако окружение больного не придаёт им значения. Мол, что поделать, сейчас жизнь такая, все устают. Погоди, отдохнёшь и тогда воспрянешь духом.
Теперь выскажу своё отношение к самоубийцам. Нет у меня к ним ни сочувствия, ни сострадания. И религиозные аспекты тут совершенно ни при чём. Дело в том, что любой самоубийца, состоявшийся или потенциальный, преисполнен концентрированным эгоизмом. Он озабочен исключительно собственным «Я», затмевающим всё и всех. Ему нужно избавить себя, любимого, от проблем и страданий. А то, что своим поступком он причинит боль другим, ничуть неинтересно.
В нашем случае самоубийца причинил сильнейшую психологическую травму собственному сыну. Неизвестно, как тот оправится после такого. Мы накапали ему из ампулы препарат из группы бензодиазепинов, но не тот, который на букву «Ф». А вернувшись на подстанцию, я направил актив в детскую поликлинику с диагнозом «Острая реакция на стресс».
Далее нас направили дежурить на угрозу взрыва возле жилых пятиэтажек. Там случилась авария на теплотрассе, рабочие её раскопали и обнаружили нечто ржавое, похожее на артиллерийский снаряд. Как оно туда попало, неизвестно, в той местности отродясь не было ни военных объектов, ни военных действий.
Всё проходило по плану, место оцепили, организовали эвакуацию. Больше полутора часов мы там мурыжились. Наконец, взрывотехники вынесли вердикт: это действительно был снаряд, только неопасный, вроде как болванка. Ну и отлично. Всегда радует, когда обходится мирно.
Когда приехали обедать, меня вдруг неприятно осенило. Ведь препарат, который мы дали ребёнку, является учётным, то есть подлежащим особому предметно-количественному учёту. Его применение должно быть расписано в карте вызова и только после этого можно оформлять требование в аптеку. Пришлось идти на нарушение, переделывать карту вызова и списывать препарат на пациента с порезанными венами. Долго возился, в результате чего пришлось пожертвовать послеобеденным отдыхом.
Вызов дали в четвёртом часу: в наркологическом отделении у женщины семидесяти лет приключился алкогольный психоз. О как! Это отделение находится за городом, в нём лечатся и проходят реабилитацию люди в ясном рассудке. А ежели у кого-то возникает психоз, его на «скорой» увозят в город, в специализированное отделение.
К нашему приезду никого из врачей уже не было. С больными остались дежурная медсестра в компании с охранником. Выяснилось, что пациентку три дня назад привезли родственники на платное лечение. Запойная она. В трезвые промежутки – благочестивая пожилая женщина, а как запьёт, превращается в гибрид Бабы Яги с Терминатором. В состоянии психоза она не изменила своему образу. Соседок по палате приняла за злодеек, вероломно вторгшихся в её дом. Со всеми вытекающими последствиями в виде мордобоя и требований убираться вон. В общем, всё было как надо, всё как у людей.
Больная лежала на своей койке, на вязках. То есть привязанная длинными матерчатыми лентами крепко, но аккуратно.
– Здравствуйте! Вас как зовут? – обратился я к ней.
– Мальчишки, посмотрите, у меня котёл включён? – было ответом. – Что-то сильно холодно?
– Включён, работает отлично. Вас как зовут?
– Пошёл ты <на фиг>, <чудак грёбаный>! Где эти <самки собак>? Таня, вызывай милицию! Надо же, <распутная женщина>, как привязали! Давай сюда нож, ну дай скорей! Нет, ты сама, сама режь!
На этом мы беседу завершили, больную отвязали, одели и в машинку привели. Не хотели её фиксировать, думали так довезти. Но после того, как она кинулась на Виталия драться, всё-таки пришлось это сделать. Иначе была бы не поездка, а безобразие сплошное. В конце концов благополучно сдали её в отделение острых психозов. Белая горячка и молодого-то может психически искалечить или вообще в могилу свести. А про пожилых и говорить нечего. Так что неизвестно, чем тут всё закончится.
Освободившись, поехали к мужчине пятидесяти пяти лет, теряющему сознание. Странно как-то. Теряет и никак потерять не может.
Однако разговор с женой показал, что история совсем несмешная:
– Ему очень плохо. Я с работы пришла, а он на полу в отключке лежит…
– В смысле? Пьяный, что ли? – не понял я.
– Нееет, вы что! Он вообще не пьёт! Он спортсмен, занимался лёгкой атлетикой. Сознание потерял. Потом очнулся, кое-как до кровати дошёл и теперь лежит какой-то непонятный.
– Раньше такое было?
– У него аритмии бывают, но не так как сегодня.
– Куда-то обращались?
– Нет, всё само проходило.
Больной действительно был каким-то непонятным. Вроде и в сознании, рот приоткрыт, но не говорит ничего, лишь нижняя челюсть слегка шевелится, яремные вены заметно пульсируют.
– Желудочковая пароксизмалка видать, – предположил Герман. – Виталь, давай в машину за дефиком, я сам экэгэшку сниму.
Да, действительно, это была классическая желудочковая тахикардия, по-другому называемая «устойчивая мономорфная», уж извините за выражение. Говоря простым языком, сердце вразнос пошло и бешено молотило с частотой больше двухсот в минуту. Такой ритм не мог обеспечить нормального кровообращения, оттого и превратился наш больной в недвижимость.
– Ну что, Иваныч, бахнем по соточке? – предложил Герман.
– С удовольствием, только сперва его опьяним, – согласился я.
В переводе на профессиональный язык, Герман заявил о необходимости синхронизированной кардиоверсии, то есть нанесения электрического разряда в сто джоулей. Я эту идею поддержал, но перед этим надо было сделать больному анестезию. Ну согласитесь, некрасиво бить человека током на живую, не по понятиям.
Соточки оказалось мало, и мы двухсоточку бахнули, в смысле двести джоулей. И свершилось, восстановился ритм. Опьянённый волшебным препаратом, больной тихо кайфовал, его трезвая жена делала это громко, рассыпаясь в благодарностях. Тем не менее, радоваться было преждевременно, ведь аритмия могла повториться. В таких случаях надо везти в стационар, лечить основное заболевание. Уговаривали долго, используя шантаж и угрозы, в смысле, красноречиво рассказали о возможных фатальных последствиях. И наконец получили согласие на госпитализацию. Лучше уж Новый год встретить в больничной палате, чем в морге.
Следующим вызовом был алкогольный психоз у мужчины сорока восьми лет. Примечание гласило, что болезный дерётся и чертей гоняет. Эх, чёрт возьми, умеют же люди отдыхать!
В подъезде нас встретила сожительница, пьяная, зарёванная и обрюзгшая. Кстати, заметил, что пьющие женщины очень любят краситься в блондинок. Их причёски однотипны: немытые жёлтые волосы с непрокрашенными корнями. А в совокупности с красным одутловатым лицом это смотрится поистине божественно!
– Помогите, у него белая горячка! – надрывно сказала она.
– И в чём это выражается? – спросил я.
– Ему черти мерещатся и меня бьёт.
– Значит, за чёрта вас принял? Или за чертовку? – спросил Виталий, но этот вопрос оказался слишком сложным для понимания.
– Он сильно перепил, сделайте ему укольчик! – сказала она.
В этот момент из квартиры вышел сам виновник торжества. Его небритая опухшая физиономия с толстыми слюнявыми губами, во сто крат превосходила по красоте даму сердца.
– <На фига> ты их вызвала, дура <грёбнутая>?! Тебе <вгребать>, что ли, ты, кобыла?! – угрожающе двинулся он на неё, но был остановлен моими парнями.
– Всё-всё, ребят, больше не буду, харэ! – примирительно поднял он руки вверх.
– Идёмте в квартиру, а то мы тут всех соседей на уши поднимем! – сказал Герман.
Хрущёвская «двушка», как ни странно, была чистой, только насквозь провонявшей табаком с перегаром.
– Ну что, рассказывай, какие черти тебе мерещатся? – спросил я со всей строгостью.
– Доктор, вы чего? Какие черти? Ничего мне не мерещится? Эта дура вам, что ли, наболтала?
– Как тебя звать? – не обратил я внимания на его слова.
– <Фамилия> Александр <Отчество>, <дата рождения>.
– Какие сейчас число, месяц и год?
– Число точно не знаю, вроде двадцать шестое.
– А месяц и год?
– Янв… Нет, декабрь, двадцать пятый.
– Где ты сейчас находишься?
– Ну как где? <Назвал верный адрес>.
– Тебе что-то видится, слышится?
– Нет, конечно, ничего. Просто она меня вывела, вот и всё, не сдержался, бывает. Нет у меня никакой «белки».
– Много ли выпил-то?
– Грамм триста, наверно. Она сильней меня бухает, жадная. На себя бы посмотрела…
– Саш, короче, если не угомонишься, поедешь в ментовку, – сказал Герман.
– Да всё, всё, я понял. Слово даю, больше никаких!
Такое в нашей практике встречается регулярно, по одному и тому же сценарию. После ссоры с мордобитием, жена или сожительница вызывают «скорую», чтоб сделали «успокоительный укольчик» распоясавшемуся мужику. В данном случае мадам даже чертей придумала, видать на большее фантазии не хватило. Короче говоря, пустым этот вызов оказался. Да оно и к лучшему, ну их на фиг эти ужастики с умирающими больными.
Вот и закончилась моя смена, получившаяся какой-то сумбурной. А в выходные я поваром заделался, кимчи приготовил по классическому рецепту. Потом сделаю кукси, хоть и повозиться придётся. Да, что-то подсел я на корейскую кухню!
Все имена и фамилии изменены