Наверное, не нужно было соглашаться, но дочь так просила!
-У меня тысячу лет не было Нового года всей семьёй, с папой и мамой! – говорила она. – Психолог говорит, что у меня из-за этого искажённое…
-Не надо! – остановила дочь Лиля. – У меня от всех этих ваших терминов мозги плавятся.
Эта история с психологом Лилю страшно злила. Платила за психолога она, при этом о чём говорит дочь с психологом, Лиля не знала, могла только догадываться по упоминаниям дочери. Например, они обсуждали её, Лилю, и это было обидно: получалось, что Лиля платит за то, что дочь жалуется психологу на неё. И чтобы у Риты не было причин ещё на что-то жаловаться, Лиля согласилась.
Новый год планировалось праздновать на даче, которую они с Гошей строили вместе. И даже пару раз успели отпраздновать там Новый год, после чего Лиля застала его с той крашеной блондинкой, абсолютно вульгарной, так что было непонятно, как такой утончённый и самовлюблённый Гоша опустился до такого. Нет, после развода он не женился на этой блондинке. Но потом рядом с ним наблюдались ещё подобные блондинки, видимо, его типаж, всё же. Сама Лиля была худенькой брюнеткой с огромным носом и на этих его грудастых кукол совсем не походила.
-Будут Ира с Пашей, Танечка, ну и мы с Сашкой, понятное дело…
Тут Рита немного замялась и добавила:
-Ну и папа не один будет, ты не против?
Она смотрела на Лилю испуганными глазами, понимая, видимо, всю болезненность ситуации. Но Лиля уже решила ради дочери изображать идеальную мать, которой всё равно с кем встречается её бывший муж, и сказала:
-С чего вдруг. Пусть приводит кого хочет.
Девушку звали Марина. И вопреки ожиданиям это была не очередная блондинка с пышным бюстом, а молодая копия самой Лили – невысокая, худенькая, с тёмными глазами и выдающимся носом. Даже смешно стало.
Оказалось, что Марина работает в той же компании, что и бывший муж. Ну и сын Сашка заодно. Получается, знал, что у отца новый роман, но молчал, предатель.
С сыном у Лили были тёплые отношения: в отличие от дочери, депрессий у него наблюдалось, и развод родителей он принял спокойно. Старался общаться на равных и с отцом, и с Лилей, был деликатным и внимательным. Правда, на новогоднем вечере Саша вёл себя почему-то непривычно тихо: в основном молчал, хмурился и явно из-за чего-то переживал. Лиля хотела переговорить с ним наедине, чтобы выяснить, в чём дело, но было невозможно избавиться от Танечки, которая таскалась за ней хвостиком.
Танечка была племянницей Гоши, вообще-то, но любила она Лилю. Ей было пятнадцать, и все три года, что Гоша и Лиля были в разводе, девочка отказывалась общаться с дядей, зато у Лили регулярно проводила праздники и выходные.
-Ты извини, – говорила золовка. – Прилипла к тебе как банный лист.
-Ничего, – отвечала Лиля. – Я её тоже люблю, пусть у меня гостит.
И здесь, на новогодней вечеринке, Танечка, облачённая в блестящее платье и кокошник, не отпускала от себя Лилю и всё время щебетала то про своих подружек, то про мальчика, который написал ей сегодня и позвал праздновать Новый год на квартире, то про «эту Марину», которая непонятно зачем притащилась на чужой праздник.
Беременная Ира, племянница уже самой Лили, изводила всех своими капризами: то ей дуло, то, наоборот, было душно, то гоняла бедного Пашку заварить ей чай, который тут же отвергала, потому что он был слишком крепкий.
-Давайте сыграем в крокодила, – предложила робко Марина.
Все замолчали, даже Гоша, а Сашка внезапно сказал:
-Давайте.
Рита быстро нашла приложение на телефоне и стала устанавливать правила: показываем по очереди, кто угадал – тот и показывает следующее. Первый раунд – лёгкий, для разминки.
Жребий пал на Лилю. Она посмотрела слово на экране, усмехнулась и, недолго думая, изобразила, будто держит в руках невидимый шар, а затем, склонив над ним голову, стала делать вид, что режет его на ломти.
-Арбуз! – почти хором крикнули Ира и Паша.
-Правильно, – кивнула Лиля, передавая телефон дочери.
Рита получила слово, посмотрела на него и замерла. Потом её лицо озарилось улыбкой. Она подняла указательный палец к виску, скривилась, изобразила странную прыгающую походку, а затем сделала руками жест, будто стреляет из двух пистолетов.
Все молчали. Гоша хмурил брови. Лиля пожимала плечами.
-Сумасшедший? Бандит? – попытался Паша.
Рита отрицательно мотала головой, продолжая «стрелять».
-Ой, да это же «чик-чирик»! – вдруг выпалила Танечка, прыснув от смеха. – Ну, кринжовый такой чел, который в тиктоке стреляет!
-Кто? Что? – не понял Гоша.
-«Чик-чирик», пап, это типа… Э-э-э… Мем такой, – пояснил Сашка, впервые за вечер оживившись.
Лиля и Гоша переглянулись. В этом взгляде читалось одно: «Мы ничего не поняли». Они чувствовали себя, как иностранцы, случайно затесавшиеся в племя аборигенов, щебечущих на своём птичьем наречии.
Следующим был Гоша. Он вытянул слово, прочитал, и на его лице отразилось лёгкое замешательство, быстро сменённое хитрой улыбкой. Он посмотрел прямо на Лилю, потом указал пальцем на свой лоб, будто рисуя что-то в воздухе, а затем изобразил, как берёт невидимый холст, ставит его на мольберт и начинает широко, размашисто работает кистью. В его глазах стоял немой вопрос и что-то очень знакомое.
Лиля смотрела на него, и сердце у неё странно сжалось. Они давно уже не проводили время вот так, вместе, и Лиля забыла, каким он бывает забавным и милым. И этот жест, эта его поза…
-Художник? – неуверенно сказала Марина.
Гоша покачал головой.
-Автопортрет, – сказала Лиля.
-Точно! – обрадовался Гоша.
Они всё ещё говорили на одном, только им понятном языке жестов и воспоминаний.
Когда слово досталось Марине, она оживилась. Прочитав его, она сложила пальцы в фигуру, поднесла к лицу, изобразила, будто смотрит в неё, а потом радостно подпрыгнула и изобразила, будто дерётся или что-то вроде этого.
-Боксёр? – неуверенно предположил Гоша.
-Очки виртуальной реальности! – тут же выпалил Сашка.
-Да! – обрадовалась Марина, смотря на него с благодарностью.
Гоша смотрел на это представление с вежливым недоумением. Он кивал, но было видно, что он не уловил связи между жестами и словом. Он был из поколения, где «очки» – это то, что надевают, когда плохо видишь, а не то, в чём попадаешь в цифровую вселенную. Его новый язык с Мариной ещё не сложился, а её мир с его гаджетами и сленгом был ему чужд.
-Ну какой боксёр, пап, – с лёгкой насмешкой сказала Рита.
-Прости, я, видимо, уже древний динозавр, – развёл руками Гоша, но в его голосе прозвучала не обида, а усталая констатация факта.
Лиля отметила этот обмен взглядами между Сашкой и Мариной, это мгновенное взаимопонимание. И видела, как Гоша, всегда такой уверенный, здесь безнадёжно отстал. Ей стало даже как-то жалко его. И себя заодно. Они стояли по одну сторону невидимой баррикады, за которой бушевала молодость с её «чик-чириками», кринжами и виртуальными очками.
Когда игра закончилась, и все разбрелись – кто за салатом, кто посмотреть «Иронию судьбы», которую, как обычно, крутили по телевизору. После «Крокодила» атмосфера стала чуть менее натянутой, как будто игра, высветив пропасть между поколениями, одновременно и обозначила её границы. Можно было отступить на свою территорию и просто наблюдать.
-Давайте дарить подарки! – предложила Ира, удобно устроившись в самом глубоком кресле с видом на королеву. – А то я скоро усну, сил нет.
Все засуетились, полезли под ёлку, где скопилось скромное, но яркое количество свёртков. Подарки в этой семье всегда были больше ритуалом, чем необходимостью, знаком внимания – иногда трогательного, иногда неловкого.
Первой вручила свой подарок Марина. Она протянула Гоше аккуратно упакованную коробку, смотря на него с лёгким, затаённым волнением.
-Немного неожиданно, но я надеюсь, тебе понравится.
Гоша, с напускной церемонностью развернув бумагу, извлёк фотоаппарат. Но не цифровую, не зеркалку, а винтажный плёночный «Зенит» в кожаном футляре.
Наступила секундная пауза. Лиля, наблюдающая с дивана, увидела, как по лицу Гоши пробежала тень. Он взял камеру в руки, повертел, щёлкнул затвором.
-Спасибо, – сказал он вежливо, но холодновато. – Интересно. Напоминает мне юность.
Именно этого – напоминаний о юности, которая уже стала историей, – Гоша, видимо, и не оценил. Его уязвимое место – страх оказаться «старым» – было задето. Он увидел в подарке не романтику аналоговой эстетики, а намёк: «Вот, дедуля, тебе техника твоего времени, с цифровой всё равно не справишься».
-Пап, да ты что, – не выдержал Сашка, заметив напряжение. – Это же вайбово! У Марины тонкий вкус. Такие камеры сейчас в тренде, плёнка – это ж круто, стильно. Не магазинная цифра.
-Что «вайбово»? – не понял Гоша, но тон сына заставил его переглянуться с Мариной. Девушка смотрела на него с обидой и растерянностью.
-Хорошо, хорошо, – смягчился он, поймав её взгляд. – Буду разбираться. Спасибо, Марина.
Потом вручали подарки друг другу Ира и Паша, Рита и Сашка (она подарила ему наушники, о которых он давно говорил, он ей – сертификат в SPA, «чтобы меньше нервничала»). Танечка вручила Лиле браслет дружбы, сплетённый своими руками, и та, тронутая, тут же надела его.
Затем Лиля протянула Гоше небольшую, плоскую коробку.
-Не обессудь, что без романтики, – буркнула она.
Он развернул. Внутри лежали шесть пар абсолютно одинаковых, простых тёмно-серых носков.
-Если потеряешь, всегда можно составить новую пару, – сказала Лиля и смутилась, почувствовав в этом словно какой-то намёк на их развод и его холостое положение. Но Гоша только рассмеялся.
-Вот это да! Спасибо, Лиль. – Он взглянул на неё, и в его взгляде было что-то тёплое, узнаваемое, смешанное с благодарностью. Это был подарок из той жизни, где она вечно ворчала на его непарные носки. Не романтичный, но пронизанный странной, бытовой нежностью. Он понял его с полуслова, с полувзгляда.
Наконец, Гоша вручил свой подарок Лиле. Тяжёлый, в крафтовой бумаге.
-Не знаю, читала ты, или нет, – оправдывался он, пока она развязывала бечёвку.
Она развернула бумагу и замерла. В руках у неё оказалась новая книга Гузель Яхиной. Он, получается, помнил её любимую писательницу, и хорошо, что она ещё не успела купить сама.
Лиля прижала книги к груди, чувствуя, как неожиданно и предательски щиплет в носу.
-Спасибо, – выдохнула она, глядя куда-то мимо него, на огонь в камине. – Я ещё не читала.
-До Нового года пятнадцать минут, – напомнила Рита. – Пора разливать шампанское!
Удивительно, но Лиля чувствовала себя почти счастливой, хотя ожидала от этого праздника чего-то сложного и даже болезненного. Они разливали шампанское, смеялись, и если бы не эта Марина…
Куранты отзвучали, и Ира, наконец, пошла спать под надзором заботливого Паши. Танечка, свернувшись калачиком на диване рядом с Лилией, бормотала что-то во сне, цепко держа её за рукав. Но её хватка ослабла, дыхание стало ровным и глубоким.
Лиля осторожно высвободила рукав, прикрыла девочку пледом и огляделась – нужно было найти сына, поговорить с ним, просто посмотреть ему в глаза и понять, что с ним.
Она обошла гостиную, заглянула в пустую спальню, прислушалась у двери ванной. Тишина. На кухне, в свете одинокой подвесной лампы, сидел Гоша. Перед ним стоял почти пустой бокал, а в его руках вертелась та самая плёночная камера. Он разглядывал её, как археолог – неопознанный артефакт.
Увидев Лилию, он не удивился, лишь кивнул в сторону окна.
-Дети пошли салют смотреть.
-Ясно, – вздохнула Лиля, прислонившись к косяку. – С Сашкой хотела поговорить. Весь вечер он какой-то не свой. Что-то случилось, а я не пойму что.
Гоша отложил камеру, провёл рукой по лицу.
-Молодёжь, что с них взять – вспомни нас, у них свои проблемы. И с нами они не очень-то хотят делиться. Помнишь, как Сашка, в детстве боялся петард? Забивался в самый дальний угол веранды, и ты садилась рядом, просто держала его за руку, пока всё не кончалось.
Лиля улыбнулась, глядя в тёмное окно, где отражались они оба – двое бывших супругов, которые навсегда связаны детьми.
-Помню. А Рита, наоборот, всё порывалась что-нибудь взорвать. Чуть не поседела с ней.
Они помолчали, слушая, как за стеной потрескивают дрова в камине.
-Хорошие у нас дети, – вдруг сказал Гоша.
-Да, – прошептала Лиля. И в эту секунду её накрыло такой острой, такой безжалостной волной грусти, что она закрыла глаза. Они могли бы вот так, вместе, сейчас обсуждать своих повзрослевших детей, делиться этим тихим, общим родительским горем и гордостью. Не с разных сторон кухни, а за одним столом.
Гоша, будто уловив её настроение, резко встал.
-Знаешь что? Пойдём, я покажу тебе кое-что.
-Что ещё?
-Веранду. Я осенью начал её достраивать, новую, застеклённую. Хотел… Ну, неважно что хотел. Покажу.
Лиля, удивлённая, кивнула. Может, свежий воздух прояснит голову.
Они вышли через боковую дверь в коридор, ведущий в пристройку. Было холодно и пахло свежим деревом и морозом. Гоша щёлкнул выключателем, но свет не загорелся.
-Лампочку, видимо, не вкрутили. Ничего, лунный свет есть.
Он приоткрыл тяжёлую дверь в почти готовую, просторную веранду. Большие окна впускали внутрь синеватое сияние зимней ночи, заливая пространство призрачным светом. И в этом свете они увидели их.
У дальней стены, на ящике с инструментами, прижавшись друг к другу, стояли двое. Сашка и Марина. Они целовались. Не по-новогоднему, весело и мимолётно, а отчаянно, глубоко, забыв обо всём на свете. Руки Сашки обнимали её, его пальцы впились в ткань её свитера.
Лиля замерла, словно получила удар в грудь. Воздух вылетел из лёгких со свистом. Рядом она услышала резкий, сдавленный вздох Гоши.
Марина первая услышала их или почувствовала. Она отпрянула, широко раскрыв глаза, полные ужаса и слёз. Сашка обернулся. Увидев родителей в дверном проёме, он не испугался, не смутился. На его лице, ясно видимом в лунном свете, была только бесконечная усталость и обречённость, как у человека, которого наконец-то поймали с поличным после долгой погони.
Четверо людей стояли в призрачном свете недостроенной веранды, среди запаха свежей древесины и пыли.
-Папа… – начал Сашка глухо, но Гоша поднял руку, останавливая его. Его лицо было каменным.
А Лиля смотрела то на сына, то на Марину, и в её голове с ужасающей, кристальной ясностью складывались все пазлы. Непривычная молчаливость Сашки. Его мгновенное понимание Марины в «Крокодиле». Его защита её подарка. Его странная, напряжённая нежность весь вечер.
Марина вырвалась, как пойманная птица, и исчезла в темноте коридора, её шаги глухо отдались по деревянному полу. Сашка, не говоря ни слова, метнулся следом.
На веранде остались они двое, застывшие в лунном свете, как два призрака в собственном доме. Гоша стоял, смотря в ту пустоту, где только что были они, его плечи были ссутулены, глаза потухли.
-Гоша… – тихо сказала Лиля, касаясь его руки.
Он вздрогнул, будто очнулся.
-Пойдём, – выдохнул он хрипло – Пойдём отсюда.
Они вернулись на кухню, в тот же самый свет лампы, под которым только что говорили о детях. Всего несколько минут назад. Теперь этот мир был разбит. Гоша молча налил в два бокала крепкого коньяка, протянул один Лиле. Их пальцы встретились на холодном стекле. Они выпили залпом, молча, как лекарство.
-Вот так, значит, – пробормотал Гоша, опускаясь на стул. – Она и мой сын…
Лиля смотрела на него – на этого мужчину, с которым прожила полжизни, которого ненавидела за измены, за боль, которую он причинил. Но сейчас ненависть куда-то пропала. И вдруг, глядя на его страдающее лицо, Лиля почувствовала, как странная, лёгкая пустота наполняет её вместо боли. Как будто лопнул нарыв, копившийся годами. Грусть, ревность, злость – всё это куда-то утекло, оставив после себя лишь усталое недоумение и странное облегчение.
Неожиданно для самой себя она тихо рассмеялась. Звук был хриплый, несмешной.
-Представляешь, – сказала она, качая головой, – мы тут сидели, грустили, что мы старые и ничего не понимаем. А они вообще играют в какую-то шекспировскую трагедию. Целуются на стройке в новогоднюю ночь, прямо как мы с тобой, помнишь?
Гоша поднял на неё глаза.
-Строительный мусор и любовь до гроба. Романтика. Помню, конечно.
-Как они там говорят? Вайбово!
Это уже было почти похоже на их старый, привычный стёб. Гоша хмыкнул и налил ещё. Бокалы звонко стукнулись.
И понеслось. Они стали говорить. Не о Марине и Сашке, а вообще. О Рите и её психологе, о том, что Гоша так и не научился готовить, а Лиля всё ещё покупает слишком много хлеба и кормит остатками уток в пруду. Они смеялись громко, до слёз, давясь коньяком и внезапным, необъяснимым счастьем. Гоша смотрел на Лилю, на её блестящие от смеха глаза, на знакомые морщинки у губ.
-Лиль, – сказал он тихо, почти неслышно.
Его рука лежала на столе. Он неуверенно сдвинул её и накрыл ладонь Лили своей.
-А ведь я… – он запнулся, искал слова. – Я, кажется, всегда любил только тебя. Все эти блондинки, вся эта ерунда… А ты была – единственной.
Он сказал это просто. Без пафоса, без ожидания ответа. Констатация факта, до которого он, видимо, только что сам додумался.
Лиля смотрела на их соединённые руки. На его крупные пальцы, которые когда-то так бережно держали её руку. И поняла, что злилась на него все эти годы не за то, что он разлюбил. А за то, что он испортил то, что было. Но любовь… Она тоже всегда любила только его. Ненавидела – да. Презирала – моментами. Но её мир, её координаты всегда были привязаны к нему.
Она не сказала ни слова, просто встала, обошла стол, взяла его лицо в свои ладони – такое знакомое и любимое – и поцеловала. Поцеловала смело, без оглядки, без мысли о том, что будет завтра. Как будто она наконец-то вспомнила пароль от самой себя.
Где-то за пределами кухни существовали их сбежавшие дети, спящая племянница, весь сложный и неудобный мир. Но здесь и сейчас, среди пустых бокалов, было только это хрупкое, невероятное чудо: две сломанные половинки, которые, потеряв всё, вдруг обнаружили, что по-прежнему составляют одно целое.