Деревня Малаховка утопала в майской зелени. Вишни во дворах уже отцвели, и теперь на ветках виднелись крошечные завязи, обещавшие в этом году щедрый урожай.
По утрам еще стояла легкая дымка над рекой, но к полудню солнце уже припекало по-летнему.
Именно в такое утро Иван Петров пригнал к своему дому то, что стало причиной всех последующих событий.
Не машину, как все сразу подумали, а мотоцикл "Урал" с коляской, громыхающий, как трактор, выкрашенный в синий цвет, который уже местами облупился, открывая ржавые подтеки.
Но для деревни, где личным транспортом владели единицы, даже это было событием.
Иван остановился у своего дома, пыльное облако накрыло палисадник с пионами. Соседка, баба Нюра, высунулась через забор.
— Ой, Ваня, обзавелся? — крикнула она, вытирая руки об фартук. — Теперь, значит, мотоциклистом будешь?
— Временное приобретение, тетя Нюра! — отозвался Иван, заглушая двигатель. Наступила благословенная тишина, нарушаемая только треском остывающего металла. — У шурина взял на лето, на рыбалку ездить и в лес. Посмотрю, может, и оставлю себе.
Но баба Нюра, не дослушав соседа до конца, уже неслась к другим заборам с новостью:
— Петров-то Иван машину себе купил! Настоящую, с тремя колесами!
Слух, обрастая подробностями, долетел и до ушей Зины, сестры Ивана. Зинаида, или просто Зина, жила через три дома и была замужем за местным механизатором Степаном.
Она с детства считала, что брату везет больше. Родительский дом им достался поровну, но Иван остался в нем жить с женой, а Зина получила свою долю деньгами.
Деньги давно потратились, а вот дом брата с садом и новым забором стоял, как бельмо на глазу.
Зинаида и Степан сидели за обедом, когда восьмилетняя дочь Любка вбежала, запыхавшись.
— Мама, дядя Ваня на машине приехал! Синяя, и гудит сильно!
Степан, мужик спокойный и основательный, хмыкнул.
— Наверное, тот "Урал" Гришкин. Он говорил, что хочет его продать. Иван, видать, взял на пробу.
Но Зина его уже не слышала. В ушах звенело: "купил, купил, купил". Щеки залились краской. Она резко встала, так что табурет заскреб по полу.
— Купил... Конечно, купил. У нас тут дети в старых валенках зимой ходят, а он машины покупает! На наши, на родительские деньги, наверное! — выкрикнула она.
— Зина, успокойся, — устало сказал Степан. — Какие родительские деньги? Все честно поделили. Да и неизвестно еще, купил или нет.
Но Зина уже летела к соседу, чтобы подтвердить слухи. А подтвердили ей везде одно: "Иван разбогател, машину пригнал".
Зина не спала ночами. Она представляла, как Иван с женой Катей ездят по округе, хвастаются, как они будут возить на машине ягоды на рынок и зарабатывать еще больше.
А ее Степан — труженик, золотые руки, но вечно без своих денег, в колхозе работает, и машины у них нет. Несправедливо.
Через неделю Иван построил во дворе временный навес-гараж из старых досок и шифера, примыкавший к сараю.
— Чтобы от дождя защитить, — говорил он. — Пока буду пользоваться. Это строение стало для Зины символом братского благополучия, оскорблявшим ее каждый день.
А вечером того дня, когда навес был готов, Степан, вернувшись с работы, бросил на стол связку ключей.
— Встретил Ивана. Спросил про "Урал". Он и правда его взял покататься. Говорит, на покос в понедельник поедет. Оставил мне ключи, вон от гаража и от замка на руле. Они сами в город на выходные уезжают. К Машке, дочери.
Зина не слушала его, она молча смотрела на ключи. Внутри все сжималось. И машину купил, и мотоцикл взять у Гришки. Богач чертов...
***
Погода в субботу стояла сухая, ветреная. Иван с Катей уехали в райцентр, закупить стройматериалы для крыльца и погостить у дочери.
Ночью Зина лежала и смотрела в темноту. В голове крутились одни и те же мысли: «"Все у них есть. И дом, и теперь транспорт. А мы? Мы в этой развалюхе... И все ему, любимчику..."
Она тихо встала и накинула на ночную сорочку платок. Степан храпел, уставший после смены.
На кухне, при свете луны, на столе все так же блестели ключи. Она взяла их, словно в тумане.
Женщина действовала почти автоматически: спички из коробка на плите, тряпка из чулана, бутылка с жидкостью для розжига, оставшаяся с прошлого года от мангала.
Деревня спала мертвым сном, когда она кралась по задворкам к дому своего брата.
Дул порывистый ветер, шумели листвой тополя. Дощатый гараж темнел в глубине двора брата.
Рука дрожала, когда она вставляла ключ в навесной замок. Скрипнула ржавая дверь.
Внутри пахло бензином, маслом и пылью. Очертания мотоцикла под брезентом казались огромными в темноте, что Зина приняла их за машину.
— На, получай... Не хвастайся... — шептала она, выливая жидкость на старые доски стен и на пол.
Потом чиркнула спичкой. Огонь вспыхнул с сухим, жадным хлопком и сразу же, подхваченный ветром, побежал по стенам.
Зина отшатнулась, бросила бутылку и побежала прочь, к себе, в безопасную темноту.
Она видела зарево, слышала треск и крики, потом вой пожарной машины из соседнего села.
Зина стояла у своего забора, как и все соседи, сжав кулаки под платком. Сердце колотилось так, что казалось, выскочит из груди.
— Господи, счастье, что до сарая не добралось, а то бы и корова сгорела! — кричала баба Нюра.
— Иван-то где?
— В городе они! Уехали! Ох, приедут — увидят...
Иван и Катя вернулись под утро на попутной грузовой машине. От гаража осталась почерневшая груда шифера и обугленные бревна.
"Урал", покрытый теперь слоем пепла и сажи, стоял на том же месте, но брезент на нем и резина на колесах обгорели, краска вспучилась. Иван молча смотрел на это пепелище. Катя тихо плакала в платок.
— Поджог, — мрачно сказал приехавший участковый, осматривая место. — Враги у вас есть?
— Какие враги в деревне? Все свои, — Иван только безнадежно махнул рукой.
Зина первые два дня ходила, как в воду опущенная. Страх и странное разочарование грызли ее.
Она ждала, что брат будет убит горем, опустошен, а он... Он был скорее озадачен.
Ходил, разговаривал с милицией, с соседями. Горевал, но не так, как она ожидала.
А на третий день Степан вернулся домой раньше обычного. Лицо было серьезное.
— Зина, садись, — сказал он тихо.
— Что такое?
— Был у Ивана. Он... ему участковый кое-что сказал. И я кое-что понял.
— Что ты понял? — голос у Зины задрожал.
— Ключи от его гаража. Я их на стол клал. Они пропали в ту ночь. А потом, после пожара, я их нашел... в кармане своего рабочего халата, который висел в сенях. Я в тот день его не надевал.
В комнате повисла тишина. Зина смотрела в стол, на котором уже не лежали злосчастные ключи.
— Ты что хочешь сказать? — прошептала она.
— Я хочу сказать, что кто-то их взял со стола, а потом подбросил мне в карман, — Степан говорил медленно, чеканя каждое слово. — И этот кто-то знал, что я в тот вечер сплю мертвым сном после двух смен. И знал, где ключи лежат.
Он посмотрел на жену. Взгляд у него был не злой, а бесконечно усталый и понимающий.
— Зачем, Зина? Ну зачем? Это же Гришкин мотоцикл! Я тебе говорил! Иван его не купил, он взял у моего друга, своего шурина Гришки на лето, за деньги, чтобы помочь тому! Гришка в больнице, жена с детьми на дачу уехала — мотоцикл просто стоял бы. Иван дал ему за пользование вперед пять тысяч! И мы были Гришке должны, за нас тоже отдал. Теперь эти деньги сгорели, и мотоцикл испорчен! И мы должны...
Зина сидела, остолбенев. В ушах гудело. "Не купил... Взял на время... Пять тысяч... наши долги..." Картина мира рухнула с оглушительным треском.
— Нет... — вырвалось у нее. — Не может быть... Все говорили... что там машина же...
— Все говорили то, что сами придумали! — впервые повысил голос Степан. — А ты, вместо того чтобы спросить, брата осудила! Завидовала черной завистью! До чего довела-то?!
Он вышел, хлопнув дверью. Зина осталась одна с жуткой правдой, которая была в тысячу раз страшнее любого пожара.
*****
На следующий день в деревне был праздник — престольный. После службы в полуразрушенной церквушке народ собирался на лугу у реки: накрывали общие столы, старшие обсуждали посевы, молодежь готовилась к играм и танцам.
Иван с Катей пришли, но сидели отдельно, тихо. На них бросали сочувствующие взгляды.
Зина со Степаном пришли позже. Она шла, опустив голову, не замечая никого. Вид у нее был потерянный.
Когда народ расселся, и пошли первые тосты за мир, за урожай, старый дед Федосей, уважаемый в деревне человек, поднял чарку.
— Выпьем и за тех, кто в беде. Иван, принимай наши соболезнования. Дело-то житейское, железо — наживное. Главное, что люди целы.
Иван кивнул, поблагодарив его за слова поддержки. И в этот момент Зина не выдержала.
Вся накипевшая, вся перевернувшаяся внутри боль, вина и отчаяние вырвались наружу.
Она резко вскочила с места, опрокинув скамью. Все вздрогнули, разговоры стихли.
— Наживное?! — закричала она, и голос сорвался на визг. — Да как же его наживешь, когда все вкруг врут да завидуют?! Когда родная сестра из-за этой зависти подлой...
Женщина задыхалась, слезы текли по ее лицу, смывая пудру дорожками грязи.
— Я сожгла! Я! Это гараж я подожгла! — прорев, кричала она на всю округу. — Потому что думала, он машину купил, что он нас превзошел, что ему все, а нам ничего! А он... — она с ненавистью ткнула пальцем в сторону брата, но ненависть эта была к самой себе, — а он наш долг Гришке отдал! Пять тысяч! Наши пять тысяч сгорели! И мотоцикл сгорел! И я... я...
Она не могла больше говорить, ее захлебывающие рыдания разрывали тишину. Люди замерли в шоке, с разинутыми ртами.
Баба Нюра даже ложку выронила в грибной суп. Степан сидел, опустив голову, и не шевелился.
Иван медленно поднялся. Лицо его было суровым и печальным. Он подошел к сестре, которая, рыдая, уже опустилась на землю.
— За что, Зинка? — тихо спросил он. — За что? Мы же родня. Неужели чужая болтовня дороже?
— Я не знала... Все говорили... — всхлипывала она, не в силах поднять на него глаза.
— А спросить? Сердце-то у тебя где было? — в его голосе прозвучала непривычная горечь. Он повернулся к столпившимся односельчанам. — Вот и весь сказ. Сестра от зависти спалила. А я теперь другу должен за испорченное добро. И совесть моя теперь должна решать, как с сестрой быть и со своим сердцем.
Он развернулся и пошел прочь, к реке. Катя, бросив на Зину полный боли и недоумения взгляд, пошла за ним.
Праздник был безнадежно испорчен. Люди расходились по домам, перешептываясь и качая головами.
Зину под руки увел Степан и две соседки. Она шла, безвольно опустив голову, окончательно сломленная и уничтоженная не огнем, а собственным поступком.
*****
Прошла неделя. Делом о поджоге занялась полиция. Зину признали виновной, но учитывая чистосердечное признание (которое услышала вся деревня) и помощь в возмещении ущерба, дело ограничилось крупным штрафом и исправительными работами.
Главным наказанием стало другое. На Зину в деревне теперь смотрели не как на сварливую, но свою, а как на отщепенца, способного на подлость против крови.
С ней перестали здороваться некоторые соседки, избегали разговоров. Даже дети во дворе обходили ее стороной, шепчась за спиной.
Степан тяжело переживал позор. Он взял на себя обязательства перед Гришкой и Иваном, работал на двух работах, чтобы отработать долг за мотоцикл и выплатить те пять тысяч. Отношения в их семье превратились в тихий, холодный ад.
Иван и Катя восстановили гараж, уже капитальный, из пеноблоков. Через год там стоял подержанный автомобиль. Мужчина много работал и с сестрой не общался.
— Покаяние покаянием, а доверие сожжено дотла, — сказал он как-то Степану, когда тот принес первые отложенные деньги.
Иногда вечером Зина стояла у своего забора и смотрела на освещенные окна дома своего брата.
Там было тепло, там смеются, судя по всему, гости. А в ее доме — тишина и холод.
Дочь Любка, та самая, что принесла когда-то весть о машине, теперь боится мать и больше времени проводит у бабушки.
Зависть оказалась тем огнем, который сжег не старые доски гаража, а нечто гораздо более важное — родство, уважение, покой в собственной душе и будущее своей семьи.