Я сижу на скамейке в парке Горького, под сенью старых лип. Сентябрьский ветер срывает жёлтые листья, и они, кружась, ложатся на асфальт причудливым ковром. В руках — остывший латте, на коленях — блокнот с исписанными строчками, которые так и не сложились в стихотворение.
Рядом со мной — Артём. Мы знакомы три года, и за это время я научилась читать его молчание лучше, чем слова. Сейчас он смотрит вдаль, на фонтан, где дети пускают бумажные кораблики, и в его глазах — та самая пустота, которую я тщетно пытаюсь заполнить.
— Что ты ищешь там? — спрашиваю я, указывая на фонтан.
— Надежду, — отвечает он тихо, не поворачиваясь.
Его ответ режет слух. «Надежда» — слово из старых книг, из писем, которые писали при свечах. В нашем мире оно звучит как анахронизм. Но именно это слово заставляет меня вглядеться в его профиль, заметить тень под глазами, линию сжатых губ.
— Почему так одиноко? — продолжаю я, хотя знаю: он не любит прямых вопросов.
— Да вроде нет, — он пожимает плечами. — Просто хочется верить в чудо.
Чудо. Опять это слово. Я вспоминаю, как в детстве верила, что если загадать желание на падающую звезду, оно обязательно сбудется. Теперь звёзды кажутся мне холодными точками на чёрном полотне, а желания — призраками, тающими на рассвете.
— Веришь? — спрашиваю я.
— Типа того, — он наконец поворачивается ко мне. — Знаешь, кажется, вот‑вот и она… даже если уже имеешь.
«Она» — не я. Я это понимаю, но не обижаюсь. Скорее, чувствую странное облегчение: он честен. Честность — редкая роскошь в эпоху полуправд и недомолвок.
— Не ценишь? Мало одной? — мой голос звучит ровнее, чем я ожидала.
— Да нет, — он проводит рукой по волосам. — Просто кажется, что с другой будет… не лучше, а так — страстнее. Странное слово. Моё.
Страсть. Я думаю о том, как она похожа на огонь: яркая, обжигающая, но всегда готовая погаснуть. Мы с Артёмом — как два бревна в этом огне: тлеем, но не сгораем до конца.
— Ну, страсть она проходяща, — говорю я.
— Ага. Поэтому хочется снова и снова, — он улыбается, но улыбка не достигает глаз. — А как же любовь?
— Ну, хорошо, если вместе. Хотя… из любви страсть рождается редко. А из страсти — любовь. Спокойней.
Мы замолкаем. Ветер поднимает листья, и они кружатся между нами, как невысказанные слова. Я думаю о том, что любовь — это не фейерверк, а тихий свет лампы в окне. Но почему‑то именно фейерверки заставляют сердце биться чаще.
— Так чего же тебе не хватает? — спрашиваю я наконец.
— Меня, — отвечает он.
Это бьёт сильнее, чем я ожидала. «Меня» — не «тебя», не «нас». Он ищет себя, а я — лишь зеркало, в котором он пытается разглядеть собственное отражение.
— Одиночество? — уточняю я.
— Да, одиночество. Даже с тобой. Даже с ними… и много. Хочется нечто такое, чтобы душа взлетела.
Я закрываю глаза. «Душа взлетела» — как птица, вырвавшаяся из клетки. Но птицы всегда возвращаются на землю. Или падают.
— Потом больно падать, — шепчу я.
— Но тоже потом, — он смотрит на меня, и в этот момент я вижу в его взгляде ту самую искру, ради которой готова терпеть боль. — Тогда почему бы и нет?
— Думаешь, да?
— Думаю.
Я киваю. «Судьба», — хочу сказать я, но слова застревают в горле. Вместо этого я беру его за руку. Его пальцы холодные, но я сжимаю их крепче, будто пытаясь передать ему своё тепло.
Постскриптум
Вся суть хрупкого человеческого бытия: мы ищем полноты в неполноте, чуда в обыденности, вечности в мгновениях. Артём не ищет другую женщину — он ищет себя, потерянного в лабиринте собственных ожиданий. А я? Я учусь отпускать. Потому что любовь — не о владении, а о способности видеть, как другой человек ищет свой свет, даже если этот свет не освещает тебя.
И всё же в этом есть своя красота: мы остаёмся рядом, зная, что завтра может не быть. Как листья, падающие с деревьев, мы живём в осознании конечности — и именно это делает каждый миг бесценным.
Спасибо за подписку, а за лайк плюс вам в карму!
Так же по этой теме можете ознакомиться по этой ссылке!
Жду ваших вопросов, и комментариев, не пропустите новые истории.