В нашей семье деньги всегда пахли скандалом. Или валерьянкой.
— Лена, ты меня вообще слушаешь? — голос мамы сорвался на визг, который она сама называла «благородным негодованием». — Петеньке не хватает всего трёхсот тысяч на первоначальный взнос. Это не деньги, это пыль! А ты сидишь, уткнувшись в тарелку, как будто тебя это не касается.
Я действительно смотрела в тарелку. По скатерти ползла крошечная трещина от пролитого чая, похожая на линию жизни, которая внезапно оборвалась.
— Мам, у меня нет таких денег, — сказала я тихо, но твердо. Эту фразу я отточила за последние десять лет до совершенства. — Я работаю в библиотеке. Моя зарплата — это коммуналка и еда. Ты же знаешь.
— Знаю я твои «нет»! — вступил в разговор Петя. Мой младший брат, надежда семьи и, по совместительству, тридцатилетний ребенок, который никак не мог определиться: он непризнанный гений бизнеса или жертва обстоятельств. — Могла бы кредит взять. Тебе дадут, у тебя история чистая. А я бы платил. Мамой клянусь.
Мама закивала так энергично, что её очки сползли на кончик носа.
— Конечно, платил бы! Он же сейчас в стартап вкладывается. Леночка, ну нельзя быть такой эгоисткой. Мы же семья. Один кулак!
«Один кулак, который бьет только меня», — подумала я, но вслух ничего не сказала.
В кармане моего старого, потертого пуховика, висящего в прихожей, лежал ключ. Тяжелый, латунный, с затейливой головкой. Он жег мне бедро даже через ткань джинсов, хотя находился в метрах от меня. Это был ключ от трехкомнатной квартиры в «сталинке» на набережной. С высокими потолками, дубовым паркетом и видом на реку, от которого захватывало дух.
Тетя Ира, мамина двоюродная сестра, которую в семье считали «городской сумасшедшей» за то, что она не вышла замуж и тратила деньги на театр и книги, умерла полгода назад. На похоронах мама плакала ровно столько, сколько требовали приличия, а потом деловито спросила нотариуса, кому достанется «халупа старухи».
Каково же было их удивление, когда выяснилось, что «халупа» (квартира стоимостью в двадцать миллионов) по завещанию отошла мне. Нотариус, мудрый старик, который дружил с тетей Ирой, позвал меня отдельно.
«Елена, — сказал он тогда, протирая пенсне. — Ирина просила передать вам письмо. И совет. Вступайте в наследство тихо. Закон это позволяет. Не спешите сообщать родственникам. Она знала их аппетиты».
Я так и сделала. Полгода я жила двойной жизнью. Днем я была серой мышкой Леной, которую пилили за отсутствие амбиций и денег, а вечером...
— Я пойду, — я встала из-за стола, прерывая очередной монолог брата о криптовалютах. — У меня голова разболелась.
— Иди, иди, — махнула рукой мама, даже не глядя на меня. — Подумай над своим поведением. В субботу приедешь картошку сажать на дачу? Нам с отцом тяжело уже.
— Постараюсь.
Выйдя из душного родительского подъезда, пахнущего кошками и жареной капустой, я вдохнула морозный воздух. Рука привычно нырнула в карман. Пальцы сжали холодный металл ключа.
Я не поехала к себе в съемную однушку на окраине. Я вызвала такси «Комфорт плюс», чего «библиотекарь Лена» никогда бы себе не позволила, и назвала адрес на набережной.
Водитель вежливо открыл мне дверь. Я видела свое отражение в стекле: уставшая женщина тридцати двух лет, в дешевой шапке. Но глаза... глаза у меня были другие. В них больше не было страха.
Подъезд «сталинки» встретил меня тишиной и запахом дорогого парфюма консьержки.
— Добрый вечер, Елена Викторовна, — улыбнулась она. — Вам почта. Счета за электричество.
— Спасибо, Надежда Ивановна.
Я поднялась на лифте, обшитом деревом, на пятый этаж. Щелчок замка прозвучал как музыка.
Квартира встретила меня темнотой и прохладой. Я не спешила включать свет. Прошла в гостиную, огромную, как танцевальный зал, и подошла к окну. Внизу огнями переливался город. Мой город.
Тетя Ира оставила мне не просто квадратные метры. Она оставила мне все: антикварную мебель, библиотеку редких изданий, и даже свой счет в банке, о размерах которого я узнала только неделю назад. Сумма была такой, что я могла бы не работать лет десять. Или купить Пете три квартиры.
Почему я молчала? Сначала — из шока. Потом — из страха. А теперь... теперь это превратилось в эксперимент. Жестокий, возможно, но необходимый.
Я включила торшер у глубокого бархатного кресла. На столике лежало то самое письмо тети Иры. Я перечитывала его почти каждый вечер.
«Леночка, детка. Я знаю, ты добрая душа. Слишком добрая для этой стаи пираний, которую мы зовем родней. Они сожрут тебя, если узнают, что у тебя появилось «мясо». Не давай им ничего. Ни копейки. Это мой наказ. Если ты отдашь им эту квартиру или продашь её ради их бесконечных долгов — я буду являться тебе в кошмарах! Живи для себя. Вспомни, кто ты есть. И посмотри на них внимательно. Деньги — это лучший лакмус, но их отсутствие проявляет людей еще лучше».
Телефон в кармане вибрировал. Смски сыпались одна за другой.
Мама: «Отец расстроился из-за твоего ухода. У него давление!»
Петя: «Ленка, ну реально, подумай про кредит. Я % буду отдавать, зуб даю. Там тема верная».
Мама: «Мы тебя вырастили, а ты...»
Я отложила телефон на полированный дубовый стол. Здесь, среди корешков Диккенса и Толстого, эти сообщения казались записками из сумасшедшего дома.
Я прошла на кухню, налила себе вина в хрустальный бокал — остаток роскоши тети Иры. В холодильнике было пустовато, я еще не привыкла здесь жить полноценно. Я приходила сюда дышать.
Вдруг в дверь позвонили.
Сердце пропустило удар. Никто не знал, что я здесь. Никто. Я замерла, сжимая ножку бокала так, что побелели пальцы. Может, соседи? Или консьержка что-то забыла?
Я на цыпочках подошла к двери и посмотрела в глазок.
На площадке стоял мужчина. Высокий, в кашемировом пальто. Он не звонил снова, просто стоял и смотрел на дверь, словно пытаясь увидеть сквозь нее. Я его не знала.
И тут мой телефон зазвонил в руке. Громко. Предательски громко. Мужчина за дверью встрепенулся. Он услышал.
Я сбросила вызов (это снова была мама) и затаила дыхание.
— Елена? — голос из-за двери был низким, спокойным. — Елена Викторовна? Я знаю, что вы там. Нам нужно поговорить об Ирине Павловне. Это касается... её долгов. О которых вы не знаете.
Долгов? Тетя Ира была богата. О каких долгах речь?
— Я не открою, — сказала я через дверь, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Уходите, или я вызову полицию.
— Полицию вызывать не стоит, — ответил незнакомец. — Это в ваших интересах. Ваша тетя была замечательной женщиной, но она играла в опасные игры. Если ваша семья узнает о наследстве раньше, чем мы решим этот вопрос... боюсь, пострадают все.
Он сунул визитку в щель двери.
— Позвоните мне. Завтра.
Я слышала, как удаляются его шаги, как гудит лифт. Дрожащими руками я подняла с пола белый прямоугольник картона. На нем не было имени, только номер телефона и странный символ — змея, кусающая свой хвост.
Я вернулась в кресло. Вино больше не лезло в горло.
Значит, секрет был не только у меня. Тетя Ира что-то скрывала. И этот человек намекнул на самое страшное: «Если ваша семья узнает».
Мой телефон снова пискнул. Сообщение от Пети. На этот раз не просьба.
Петя: «Лен, а че за фигня? Мне тут кореш из Росреестра базу слил. Чисто случайно твою фамилию пробил. Че за хата на набережной? Ты ничего сказать не хочешь?»
Мир вокруг меня качнулся. «Кореш из Росреестра». Ну конечно. Петя всегда имел сомнительные связи.
Я посмотрела на визитку в одной руке и на сообщение брата в другой.
Время вышло. Моя тихая гавань только что превратилась в поле битвы. Петя не отстанет. Он сейчас расскажет маме. И завтра утром они будут здесь. Штурмовать мою крепость.
Мне нужно было действовать. И быстро.
Я набрала номер с визитки. Гудки шли долго.
— Да? — ответил тот же голос.
— Это Елена, — сказала я. — Что вы знаете про мою семью? И что вы хотите?
— Я хочу помочь вам сохранить квартиру, — ответил он. — Потому что ваш брат уже выставил её на продажу на «черном» форуме риелторов. По поддельной доверенности.
Я сползла по стене на пол.
— Открывайте, Елена. Нам нужно разработать план обороны. Прямо сейчас.
Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине подъезда. Я открыла дверь.
Мужчина вошел быстро, по-хозяйски окинув взглядом прихожую, и сразу запер за собой дверь на все обороты. Вблизи он казался старше: жесткие складки у рта, седина на висках, но глаза — цепкие, холодные, как у хирурга перед операцией.
— Глеб, — коротко представился он, не протягивая руки. — Юрист Ирины Павловны. И, скажем так, управляющий её деликатными активами.
— У тети Иры были деликатные активы? — я нервно усмехнулась, отступая в гостиную. — Она же была библиотекарем. Как я.
Глеб снял пальто, оставшись в безупречном костюме. Он прошел к столу, достал планшет и несколькими движениями вывел изображение на большой телевизор, висевший на стене.
— Ваша тетя была гениальным ростовщиком, Лена. Она ссужала деньги тем, кому банки отказывали, но у кого были активы. И она никогда не проигрывала. Эта квартира, кстати, досталась ей от одного обанкротившегося банкира в девяностых. Но сейчас речь не о прошлом. Речь о настоящем. Смотрите.
На экране открылась страница какого-то форума. Темный фон, зеленый шрифт. Я прищурилась.
«Лот № 452. Трехкомнатная квартира, центр, набережная. Рыночная — 25 млн. Срочный выкуп — 12 млн. Документы готовы, собственник в доле, но не в себе (алко). Продает брат по генеральной доверенности. Сделка завтра, нужен кэш».
У меня перехватило дыхание. «Собственник не в себе». «Алко».
— Это... это я? — прошептала я.
— Это легенда, которую ваш брат Петр создал для покупателей, — спокойно пояснил Глеб. — Он нашел нотариуса, лишенного лицензии, который задним числом оформил фальшивую доверенность от вашего имени. Якобы вы подписали её месяц назад. Завтра в девять утра он встречается с покупателем в банке для передачи задатка. Два миллиона рублей. Остальное — после регистрации, которую его люди в Росреестре обещают ускорить.
Я рухнула в кресло. То самое, бархатное. Мир вокруг рушился. Мой брат, с которым мы в детстве строили шалаши из одеял, мой брат, которому я отдавала половину своих обедов в школе... Он не просто хотел денег. Он объявил меня алкоголичкой, подделал подпись и продал мой дом за бесценок, пока я сидела здесь и пила вино.
— Но как? — голос дрожал. — В Росреестре же увидят...
— В Росреестре у него «кореш», как вы выразились, — перебил Глеб. — Схему можно оспорить, Лена. Через суд, через полицию. Но это займет месяцы. Квартира окажется под арестом. Вы погрязнете в экспертизах почерка. А деньги — задаток — Петр заберет и потратит завтра же.
— Что мне делать? — я подняла на него глаза. Впервые в жизни я чувствовала такую беспомощность.
— Варианта два, — Глеб подошел к окну. — Первый: мы идем в полицию прямо сейчас. Пишем заявление. Петра арестовывают утром при передаче денег. Статья 159, мошенничество в особо крупном размере. До десяти лет.
Я вздрогнула. Посадить брата? Мама этого не переживет.
— А второй?
— Второй, — Глеб повернулся ко мне, и в его глазах блеснул злой огонек. — Мы устраиваем очную ставку. Здесь и сейчас. Пусть они сами покажут, кто они есть. Вы должны увидеть это до конца, Лена. Иначе вы потом всю жизнь будете себя винить, что «погубили мальчика». Вы должны позволить им вонзить нож, но так, чтобы он сломался.
— Они не знают, что я здесь, — возразила я.
В этот момент в домофон позвонили. Резкий, противный звук прорезал тишину квартиры.
Глеб посмотрел на наручные часы.
— Знают. Ваш брат отследил геолокацию вашего телефона. Он же подключил вас к «семейному доступу» год назад, помните? «Чтобы ты не потерялась, сестренка».
Я похолодела. Я действительно забыла об этом.
— Они здесь, — констатировал Глеб. — Оба. Я видел их машину во дворе, когда заходил. Старый «Форд» вашего отца.
Домофон надрывался. Телефон снова зазвонил. На экране высветилось: «Мамуля».
— Открывайте, — скомандовал Глеб. — Я буду в кабинете. Дверь оставлю приоткрытой. Я всё запишу. Не бойтесь. Я не дам вас в обиду. Но вы должны выдержать этот разговор. Сами.
Я встала. Ноги были ватными, будто я шла на эшафот. Я подошла к трубке домофона и нажала кнопку.
— Кто?
— Лена! Открывай немедленно! Мы знаем, что ты там! У отца сердце прихватило, ты, дрянь неблагодарная! — голос матери искажался динамиком, но яд сочился даже через провода.
Я нажала кнопку открытия двери подъезда. Потом подошла к входной двери и отперла замок. Оставив её незапертой, я вернулась в гостиную и встала посреди комнаты. Как мишень.
Через две минуты дверь распахнулась.
Они влетели в квартиру, как ураган. Первым был Петя — взъерошенный, с красными пятнами на щеках, глаза бегают. За ним — мама. В своем старом пальто, но с таким выражением лица, будто она — владычица морская, вошедшая в захваченный дворец.
— Ну ни хрена себе... — выдохнул Петя, оглядывая высокие потолки, лепнину и антикварную люстру. — Ленка, ты... ты скрывала ЭТО?
Мама не стала осматриваться. Она подошла ко мне вплотную. Я чувствовала запах её лекарств и застарелого пота.
— Как ты могла? — прошипела она. — Мы копейки считаем, Петенька ночами не спит, думает, как семью прокормить, а ты сидишь тут, как королева? В золоте купаешься?
— Это квартира тети Иры, — сказала я тихо. — Она оставила её мне. По закону.
— По закону! — взвизгнула мама. — А по совести? Тетя Ира была нашей общей родственницей! Почему тебе? Чем ты заслужила? Тем, что книжки пыльные перебираешь? Петя — мужчина! Ему семью строить надо, детей растить! Ему старт нужен! А тебе зачем? Кошек разводить?
— Мам, успокойся, — Петя оттеснил её плечом. Он уже оправился от шока и теперь смотрел на меня с той самой ухмылкой, которую я ненавидела. Ухмылкой хозяина. — Лен, давай без истерик. Мы все выяснили. Ты вступила в наследство тихо, молодец. Подстраховалась. Но теперь мы все знаем.
Он достал из папки какие-то бумаги.
— Короче, тема такая. У меня покупатель есть. Реальный. Завтра сделку закрываем. Деньги хорошие, нам хватит и на ипотеку мне, и родителям дачу достроить, и тебе... ну, купим тебе студию где-нибудь в Новой Москве. Нормально же?
— Я не продаю квартиру, — сказала я.
В комнате повисла тишина. Тяжелая, звенящая.
— Чего? — Петя шагнул ко мне. — Ты не поняла, овца? Я уже договорился. Люди ждут. Задаток завтра.
— Это мошенничество, Петя, — я смотрела ему прямо в глаза. — Ты подделал доверенность. Ты продаешь то, что тебе не принадлежит.
Лицо брата перекосилось. Он вдруг стал страшным. Тем самым Петей, который в детстве отрывал крылья мухам, когда никто не видел.
— Ты, сука, умная стала? — он схватил меня за руку выше локтя. Больно. — Ты сейчас подпишешь всё, что я скажу. Потому что если сделка сорвется, меня люди на счетчик поставят. Ты этого хочешь? Хочешь брата убить?
— Отпусти, — я попыталась вырваться.
— Не отпущу! — заорал он, тряхнув меня так, что зубы клацнули. — Мама, скажи ей!
Мама стояла рядом. Она не бросилась меня защищать. Она смотрела на меня с ледяным презрением.
— Подпиши, Лена, — сказала она ровно. — Не будь эгоисткой. Петя в беде. Он занял денег под эту квартиру. Если он не отдаст... его убьют. Ты хочешь смерти брата ради этих стен? Тетя Ира была сумасшедшей, и ты такая же.
— Он занял денег под МОЮ квартиру, не спросив меня? — у меня из глаз брызнули слезы. Не от боли, а от ужаса осознания. — Мама, ты слышишь себя? Он преступник!
— Он твой брат! — рявкнула мать и вдруг замахнулась.
Звонкая пощечина обожгла щеку. Я отшатнулась, прижав руку к лицу. Мама ударила меня. Впервые за двадцать лет.
— Ты подпишешь, — прошипел Петя, надвигаясь на меня. — Прямо сейчас. Я привез новый бланк. Или я тебя здесь закрою и буду бить, пока не подпишешь. Никто тебя здесь не услышит. Шумоизоляция в сталинках хорошая.
Он замахнулся кулаком. Я зажмурилась, ожидая удара.
— Я бы не советовал, — раздался спокойный баритон.
Петя замер с поднятой рукой. Мама ойкнула и обернулась.
Из полумрака кабинета вышел Глеб. В руках он держал телефон, камера которого была направлена прямо на Петю.
— Кто ты такой, мать твою? — взвизгнул Петя, но руку опустил.
— Я тот, кто только что зафиксировал покушение на вымогательство, угрозу убийством и нанесение телесных повреждений, — Глеб подошел ко мне и встал рядом, мягко отодвинув меня за свою спину. — А также тот, кто знает про твоего друга в Росреестре и про поддельную доверенность у нотариуса Гольцмана.
Петя побледнел. Его напускная бравада исчезла мгновенно, сменившись животным страхом.
— Это... это семейное дело, — пролепетал он.
— О нет, молодой человек, — Глеб улыбнулся, и эта улыбка была страшнее Петиного кулака. — Теперь это мое дело. Лена, вызывайте полицию. Нам есть что им показать.
— Не надо полицию! — вдруг взвыла мама, падая на колени. Именно падая, театрально, заламывая руки. — Леночка! Доченька! Не губи! Он же дурак! Он не со зла! Мы уйдем! Мы ничего не возьмем! Только не тюрьма!
Я смотрела на них. На брата, который трясся как осиновый лист, и на мать, которая пять минут назад смотрела, как меня бьют, а теперь валялась в ногах.
Глеб вопросительно посмотрел на меня.
— Решать вам, Елена Викторовна. У нас достаточно доказательств, чтобы отправить Петра в колонию лет на пять. И вашу маму — как соучастницу.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только всхлипами матери. Я потерла горящую щеку. Внутри меня что-то оборвалось. Та ниточка, за которую они дергали меня всю жизнь.
— Встаньте, — сказала я. Голос был чужим. Скрипучим и сухим. — Встаньте и убирайтесь.
— Леночка... — начала мама.
— Вон! — рявкнула я так, что хрусталь в серванте зазвенел. — У вас три минуты. Если я увижу вас еще раз... если услышу хоть один звонок... хоть одну просьбу дать денег... Я отнесу это видео следователю. И ту переписку с форума тоже.
Петя попятился к двери.
— Мы поняли. Лен, мы поняли. Мы уходим.
Они исчезли так же быстро, как и появились. Хлопнула входная дверь.
Я стояла посреди огромной гостиной, чувствуя, как дрожь отпускает тело, сменяясь опустошением.
— Вы поступили милосердно, — заметил Глеб, убирая телефон. — Возможно, слишком милосердно.
— Они больше не моя семья, — ответила я, глядя в темноту окна. — У меня нет семьи. Я одна.
— Ошибаетесь, — Глеб подошел к книжному шкафу и нажал на корешок томика Достоевского. Секция шкафа бесшумно отъехала в сторону, открывая нишу, о которой я даже не подозревала. — Вы не одна. И самое сложное только начинается. Ирина Павловна оставила вам не только квартиру. Она оставила вам свои обязательства. И своих врагов.
В нише стоял маленький металлический сейф.
— Петя был лишь мелкой неприятностью, Лена. Настоящие хищники придут за тем, что лежит внутри этого ящика.
Сейф открылся с тяжелым, маслянистым звуком. Внутри не было слитков золота или пачек долларов, как показывают в кино. Там лежала только одна вещь — толстая книга в переплете из черного потертого бархата. И маленькая флешка.
Глеб достал книгу, как священную реликвию, и положил её на стол перед мной.
— Тетя Ира называла это «Гроссбух», — сказал он. — Большая книга.
— Там записано, кто и сколько ей должен? — спросила я, все еще чувствуя фантомное жжение на щеке от пощечины матери.
— Там записано, чем они платили, когда у них не было денег, — поправил Глеб. — Ирина Павловна работала с очень специфической публикой. Чиновники, силовики, бизнесмены средней руки, попавшие в кабалу. Когда они не могли вернуть долг с процентами, она брала информацией. Компроматом. Связями. Услугами.
Я протянула руку и открыла первую страницу. Почерк тети Иры, летящий и острый, я узнала сразу.
«24 мая. Прокурор района С...ов. Долг погашен услугой: закрытие дела по ДТП моего племянника...»
Я захлопнула книгу. Руки задрожали.
— Племянника? Но у неё нет... — я осеклась. — Петя?
Глеб кивнул.
— Три года назад ваш брат сбил человека на пешеходном переходе. Был пьян. Ваша мать прибежала к Ирине, валялась в ногах. Ирина Павловна подняла свои связи. Долг прокурора был списан. Петя остался на свободе. Ваша семья даже не знает, кто именно их спас. Они думали — повезло.
Меня накрыла волна тошноты. Я вспомнила то время. Петя ходил мрачный, машину продали якобы из-за долгов, мама плакала. Я тогда отдала им все свои накопления — сто тысяч рублей, «на адвоката». А тетя Ира... она продала часть своей души, используя грязные тайны прокурора, чтобы спасти этого подонка.
— Почему она мне не сказала? — прошептала я.
— Она берегла вас. Вы были ее единственным светлым пятном, Лена. «Моя совесть», так она вас называла. Она не хотела марать вас этой грязью. Но она знала, что однажды ей придется уйти. И она готовила вас.
— Готовила? К чему? К работе в библиотеке?
— К этому моменту, — Глеб обвел рукой комнату. — Она оставила вам квартиру не для того, чтобы вы в ней жили. Она оставила вам трон. Эта книга — это власть. Но и огромная опасность. Те, чьи фамилии там записаны, спят и видят, как бы уничтожить этот архив.
Он посмотрел мне в глаза. Взгляд был жестким, сканирующим.
— Сейчас у нас перепутье. Вариант А: я забираю книгу и флешку. Я знаю, как это монетизировать и как исчезнуть. Я выплачу вам двадцать миллионов рублей отступных. Вы уедете в другую страну, купите домик у моря и забудете этот кошмар. Ваша родня вас не найдет.
— А вариант Б?
— Вариант Б: Вы оставляете книгу себе. Вы становитесь преемницей Ирины Павловны. Я остаюсь вашим цербером, вашим исполнителем. Но вы должны понимать: пути назад не будет. Вы больше не библиотекарь Лена. Вы — Елена Викторовна, владелица активов, от которых зависит судьба половины городской элиты.
В кармане завибрировал телефон. Я достала его. Снова Петя.
Сообщение: «Лен, мы тут подумали. Мама перенервничала. Давай завтра встретимся, поговорим спокойно? Мы готовы на 10% от продажи. Ну реально, нам жрать нечего».
Я смотрела на эти буквы и чувствовала, как внутри меня умирает что-то теплое, мягкое и беззащитное. Умирает та Лена, которая ела пустую гречку, чтобы купить брату кроссовки. Та Лена, которая терпела унижения, лишь бы «не расстраивать маму».
Они не изменятся. Никогда. Если я возьму деньги и уеду, они найдут меня. Или найдут другую жертву. А если я останусь...
Я подошла к окну. Ночной город лежал подо мной, как огромный зверь, пронизанный венами дорог. Где-то там, в этих огнях, сидели люди, которые боялись моей тети. Женщины-библиотекаря.
Я вспомнила мамину пощечину. Вспомнила перекошенное лицо Пети.
Страх. Они понимают только язык силы. И те люди в книге — тоже.
— Глеб, — я не оборачивалась. — А что на флешке?
— Цифровые копии. Аудиозаписи. Видео. Страховка. Если с вами что-то случится, информация автоматически уйдет в федеральные СМИ и Следственный комитет. Это «кнопка мертвой руки», которую настроила Ирина.
— Значит, меня нельзя убить, пока я держу палец на кнопке?
— Технически — да. Вас выгоднее содержать и ублажать, чем устранять.
Я повернулась к нему.
— Петя написал. Просит 10 процентов.
Глеб усмехнулся.
— Наглость — второе счастье. Что ответим?
Я подошла к столу, села в бархатное кресло и положила руку на черную книгу. Бархат был теплым, словно живым.
— Ничего, — сказала я. — Заблокируй их номера. И, Глеб... У тети Иры были связи в органах опеки?
Брови юриста поползли вверх.
— Безусловно. Начальник департамента соцзащиты должен ей... скажем так, карьеру.
— У Пети есть дочь. От первого брака. Алиса. Ей пять лет. Бывшая жена спивается, девочка живет в аду, а Петя не платит алименты. Я хочу оформить опеку над племянницей. Я заберу её себе. А Петю...
Я открыла книгу на букве «П». Провела пальцем по списку.
— А Петю мы лишим родительских прав. И еще... тот долг по ДТП. Срок давности ведь не ишел?
— Нет. Если всплывут новые обстоятельства...
— Пусть всплывут, — мой голос звучал твердо, как удары молотка. — Пусть правосудие наконец восторжествует.
Глеб посмотрел на меня с нескрываемым уважением.
— Вы пугающе быстро учитесь, Елена Викторовна. Ирина Павловна гордилась бы вами.
— Она не гордилась бы, — возразила я, глядя на свое отражение в темном экране выключенного телевизора. Там сидела незнакомая женщина. Жесткая. Прямая. — Она бы пожалела меня. Но жалость — это роскошь, которую я больше не могу себе позволить.
Я взяла ручку и листок бумаги с вензелем тети Иры.
— Глеб, составьте список встреч на завтра. Сначала — смена замков и установка новой системы безопасности. Потом — этот ваш нотариус Гольцман. Я хочу, чтобы он лично аннулировал ту доверенность и написал явку с повинной. И найдите мне хорошего стилиста. Библиотекарь Лена сегодня уволилась.
— Будет сделано.
Глеб поклонился — едва заметно, но вполне серьезно — и вышел в прихожую.
Я осталась одна. Тишина в квартире изменилась. Она больше не была пугающей или пустой. Она была плотной, насыщенной возможностями.
Я взяла телефон и открыла банковское приложение. На счету, который я раньше боялась трогать, лежала сумма с семью нулями.
Я перевела пятьдесят тысяч рублей на счет приюта для животных. Просто так. Потому что могла.
Затем я открыла контакт «Мамуля». Нажала «Заблокировать».
Контакт «Петя». «Заблокировать».
Впервые за тридцать лет я дышала полной грудью. Я потеряла семью сегодня вечером, это правда. Гнилую, токсичную семью, которая тянула меня на дно. Но я обрела кое-что другое.
Я обрела себя.
Я встала, подошла к зеркалу в золоченой раме и улыбнулась. Из зеркала на меня смотрела хозяйка. Хозяйка своей жизни, этой квартиры и этой черной бархатной книги.
За окном занимался рассвет. Холодный, стальной рассвет нового дня. Моего дня.
