В квартире пахло валокордином и старыми книгами — сладковатый, пыльный запах, который, казалось, въелся в обои ещё в семидесятых и теперь, после смерти отца, стал единственным хозяином этих сорока квадратных метров.
Анна стояла посреди гостиной, держа в руках стопку пожелтевших нотных тетрадей. Её руки дрожали. Не от тяжести, а от того, как бесцеремонно Галина Петровна, её свекровь, швыряла вещи в большие черные мусорные пакеты.
— Аня, ну сколько можно телиться? — голос свекрови резал тишину, как пила по металлу. — Мы здесь до ночи проторчим. Выкидывай это старьё. Кому нужны эти каракули?
— Это папины партитуры, — тихо сказала Анна, прижимая тетради к груди. — Он писал музыку для училища...
— Писал, писал, да ничего не выписал, — фыркнула Галина Петровна, с громким треском разрывая очередной пакет. Она была в своей стихии. Энергичная, полная, с идеально уложенными вытравленными в блонд волосами и массивными золотыми кольцами на каждом пальце, она смотрелась в этой бедной "хрущевке" как инородное тело. Как дорогой танк на детской площадке.
Игорь, муж Анны, стоял на балконе и курил. Он старался не смотреть на жену, делая вид, что очень заинтересован видом на серый осенний двор. Анна знала эту его позу: «Я в домике, разбирайтесь сами».
— Галина Петровна, пожалуйста, давайте просто соберем вещи, — попросила Анна, стараясь сохранять спокойствие. Прошло всего девять дней после похорон. Рана была свежей, кровоточащей, а присутствие свекрови ощущалось как соль, щедро сыпится на эту рану. — Я сама потом разберу, что выкинуть, а что оставить.
Свекровь выпрямилась, уперев руки в бока. Её взгляд скользнул по старому серванту с отколотым лаком, по вытертому ковру, по стопкам книг на полу.
— Сама разберешь? — переспросила она ядовито. — Аня, деточка, давай смотреть правде в глаза. У тебя нет времени разбирать. Эту квартиру надо продать как можно быстрее, хотя, видит бог, за этот клоповник много не дадут. Но хоть какие-то копейки, чтобы закрыть дыры.
— Какие дыры? — Анна наконец положила ноты на стул и повернулась к свекрови.
— Какие? — Галина Петровна театрально закатила глаза и позвала сына. — Игорек! Иди сюда, объясни своей жене, в какой мы, мягко говоря, яме.
Игорь неохотно затушил сигарету и вошел в комнату. Он выглядел уставшим и виноватым, но виноватым не перед Анной, а перед матерью за то, что недостаточно быстро решает проблемы.
— Ань, ну... мама права, — пробормотал он, глядя в пол. — Похороны вышли дорогими. Мы взяли с кредитки. Плюс квартплата за эту квартиру висела за три месяца. Отец твой, царствие небесное, видимо, забывал платить. Там пени набежали...
— Три месяца квартплаты — это не катастрофа, Игорь, — возразила Анна. — Я закрою это со своей зарплаты в следующем месяце.
— С какой зарплаты? — взвизгнула Галина Петровна. — С твоих библиотечных грошей? Аня, не смеши меня. Вы живете в квартире, которую мы с отцом Игорю купили. Машину кто вам подарил? Мы. А твои родители что сделали?
Анна почувствовала, как к горлу подступает ком. Её родители, тихие интеллигенты, всю жизнь проработали в культуре. Мама преподавала фортепиано, отец был музыкальным теоретиком. Они жили скромно, но достойно. Никогда ничего не просили. Одевались чисто, но не модно. Ели простую еду. Они любили искусство, прогулки в парке и друг друга.
— Они дали мне образование и любовь, — твердо сказала Анна.
Галина Петровна рассмеялась. Это был короткий, лающий смешок.
— Любовь на хлеб не намажешь, милочка. Вот смотри, — она схватила со стола папку с документами, которую они нашли в ящике отцовского стола. — Я посмотрела бумаги, пока ты в ванной рыдала. Тут кредитный договор на имя твоего отца. Пятьдесят тысяч рублей! Взял полгода назад. И знаешь на что? На издание какой-то методички! Боже, какой идиотизм.
— Они хотели оставить после себя наследие...
— Наследие! — перебила свекровь, и её лицо пошло красными пятнами. — Твои родители — нищеброды! Оставили тебе одни долги. Пятьдесят тысяч банку, долги по ЖКХ, да ещё эта халупа требует ремонта, прежде чем её хоть кто-то купит. Мы с Игорем вкладываемся, тянем тебя, а от твоей родни — только убытки. Даже умерев, они умудрились залезть в карман моему сыну!
Анна замерла. Слова ударили больно, как пощечина. Она посмотрела на Игоря, ожидая, что он одернет мать. Что он скажет: «Мама, перестань, это родители моей жены, имей уважение».
Но Игорь молчал. Он теребил пуговицу на рубашке и снова смотрел в окно.
— Вот что, — резюмировала Галина Петровна, видя, что сопротивление подавлено. — Завтра мы едем к нотариусу. Вступаешь в наследство, оформляем всё на продажу, гасим долги. Если там вообще что-то останется после выплат, скажешь спасибо, если мы не уйдем в минус. Я прослежу, чтобы Игорек не пострадал от твоей "богатой" родословной.
В этот момент в прихожей зазвонил старый дисковый телефон. Его трель была резкой и неуместной в современной жизни, словно голос из прошлого.
Анна вздрогнула и вышла в коридор.
— Алло? — голос её был глухим.
— Анна Сергеевна? — в трубке звучал уверенный, хорошо поставленный мужской баритон. — Здравствуйте. Меня зовут Аркадий Львович Вольский. Я душеприказчик и личный поверенный вашего покойного отца, Сергея Владимировича.
Анна нахмурилась. Душеприказчик? Поверенный? Эти слова не вязались с образом её отца, который штопал свои свитеры и ездил на трамвае, чтобы сэкономить на такси.
— Здравствуйте... Вы, наверное, ошиблись. У папы не было... поверенных.
— О нет, Анна Сергеевна, ошибки быть не может, — голос в трубке стал мягче, но сохранил официальную твердость. — Ваш отец нанял меня пятнадцать лет назад. У меня есть распоряжение огласить завещание и передать вам активы ровно через девять дней после его кончины. Завтра в десять утра вам удобно подъехать в мой офис на Кутузовском?
— На Кутузовском? — машинально переспросила Анна.
Из кухни выглянула Галина Петровна, навострив уши. Слово "Кутузовский" подействовало на неё как звук открываемой банки с кормом на кота.
— Да, офис в бизнес-центре "Президент". Прошу вас быть с паспортом. И... — нотариус сделал паузу, — учитывая деликатность ситуации, я бы рекомендовал вам приехать одной. Но, согласно протоколу, супруг может присутствовать, если вы того пожелаете.
— Я... я поняла. Я буду.
Анна положила трубку. Она чувствовала себя так, словно попала в какой-то сюрреалистичный фильм.
— Кто это был? — тут же подскочила свекровь. — Какой-то очередной кредитор? Коллекторы уже звонят? Я так и знала! Игорь, собирайся, нам придется нанимать юриста, чтобы отбиваться от их долгов!
— Это был нотариус, — медленно произнесла Анна, глядя сквозь свекровь. — Он пригласил на оглашение завещания. Завтра. На Кутузовский проспект.
Лицо Галины Петровны вытянулось, но тут же вернулось в привычную гримасу скепсиса.
— На Кутузовский? Наверняка какая-нибудь шарашкина контора в подвале, которая разводит дураков. Знаем мы таких. Сначала "приезжайте за наследством", а потом "оплатите пошлину за оформление воздуха". Но мы поедем. Обязательно поедем. Я не позволю, чтобы тебя там облапошили и повесили на нас новые кредиты. Игорек, ты берешь отгул.
— Мама, может Аня сама... — начал было Игорь.
— Нет! — отрезала Галина Петровна. — Мы семья. И разгребать это дерьмо будем вместе. Завтра в девять мы заезжаем за тобой, Аня. И надень что-то приличное, а не этот траурный балахон. Не позорь меня в центре.
Она развернулась и пошла к выходу, громко стуча каблуками. Игорь виновато улыбнулся жене, чмокнул её в холодную щеку и поспешил за матерью.
Дверь захлопнулась. Анна осталась одна в тишине, среди полуразобранных пакетов. Она подошла к столу, взяла старую фотографию, где отец и мама смеялись, сидя на скамейке в парке.
— Папа, — прошептала она. — Что же ты скрывал? И почему мне так страшно?
Она еще не знала, что завтрашний день разделит её жизнь на "до" и "после", а выражение лица Галины Петровны станет самым ярким воспоминанием этого года.
Поездка на Кутузовский напоминала этапирование заключенного, где в роли конвоира выступала Галина Петровна, а в роли тюремной повозки — кредитный «Форд» Игоря.
— Нет, ты посмотри на неё, сидит, как мышь, — бубнила свекровь с переднего сиденья, поправляя зеркало заднего вида так, чтобы видеть бледное лицо Анны. — Едем в логово к мошенникам, бензин жжем, время тратим. А всё почему? Потому что папа-фантазер решил поиграть в аристократа напоследок.
Игорь молчал, вцепившись в руль. Его костяшки побелели. Он ненавидел ездить в центр: пробки, дорогие машины, водители которых смотрели на его «Форд» как на пустое место, — всё это вызывало у него изжогу.
— Мам, ну может там правда что-то важное, — робко подал он голос, когда они встали в очередной затор у Триумфальной арки.
— Важное? — фыркнула Галина Петровна. — Ага, важное. Скажут: «Ваш тесть задолжал нам почку, извольте вырезать». Я тебя умоляю, Игорь. Я жизнь прожила, я людей насквозь вижу. Эти интеллигенты... они же беспомощные. У них даже на похороны не было отложено.
Анна смотрела в окно на серую Москву. Ей было всё равно. Внутри неё была пустота, звенящая и холодная. Слова свекрови пролетали мимо, не задевая, как мухи бьются о стекло. Она ехала только ради памяти отца. Если этот человек, Вольский, знал его, значит, он мог рассказать что-то, чего она не знала.
Бизнес-центр «Президент» встретил их холодным блеском стекла и стали. Это был не подвал, как предрекала Галина Петровна. Это была башня, упирающаяся шпилем в низкое небо.
На парковке стояли «Майбахи» и «Бентли». Игорь припарковал свой грязный «Форд» в самом дальнем углу, стараясь стать незаметным.
— Пыль в глаза пускают, — прокомментировала свекровь, выходя из машины и одергивая пальто. — Арендовали офис на час, чтобы лохов разводить. Пошли, разберемся.
В холле было тихо и пахло дорогим парфюмом и озоном. Охранник в костюме, который стоил дороже всей одежды Игоря, проверил паспорта, сверился со списком и уважительно кивнул:
— Анна Сергеевна, вас ожидают. Лифт Б, тридцать пятый этаж.
Галина Петровна, приготовившаяся скандалить на проходной, осеклась. Ей не нравилось, когда реальность не совпадала с её сценарием. Но она быстро собралась:
— И мы с ней. Мы сопровождающие.
Охранник равнодушно скользнул взглядом по Галине Петровне, словно она была прозрачной, и нажал кнопку вызова лифта.
Офис Аркадия Львовича Вольского занимал половину этажа. Панорамные окна открывали вид на Москву-реку и Сити. Пол был устлан мягким ковролином, гасящим звук шагов. Никакой суеты, никаких бегающих клерков. Только тишина, массивное дерево и кожа.
Секретарь, девушка с внешностью модели, тут же проводила их в кабинет.
Аркадий Львович встал из-за огромного стола навстречу. Это был высокий мужчина лет шестидесяти, седой, подтянутый, с умными и немного грустными глазами.
— Анна Сергеевна, — он мягко взял её руку, не пожимая, а словно поддерживая. — Мои глубочайшие соболезнования. Сергей Владимирович был выдающимся человеком.
— Выдающимся должником, хотели вы сказать? — громко перебила Галина Петровна, плюхаясь в кожаное кресло без приглашения. — Давайте сразу к делу, гражданин нотариус. Сколько мы вам должны? Пятьдесят тысяч по кредиту? Сто? Мы приехали, чтобы сразу заявить: наследство принимать не будем, если долги превышают активы. Так что не тратьте наше время.
Вольский медленно перевел взгляд на Галину Петровну. В его глазах не было раздражения, только легкое удивление, как будто он увидел говорящую табуретку.
— Простите, вы... — начал он вежливо.
— Я свекровь Анны. И мать Игоря, её мужа. Мы одна семья, бюджет у нас общий, так что проблемы её папаши — это наши проблемы.
— Понятно, — кивнул нотариус и снова сел. Он открыл папку, лежавшую перед ним. — Что ж, раз вы настаиваете на формальностях. Процедура оглашения завещания обычно проходит более приватно, но клиент дал распоряжение: «Если Аня придет не одна, пусть слушают все». Видимо, он предвидел такой состав делегации.
Игорь ерзал на стуле, оглядывая кабинет. Ему было неуютно. Он чувствовал себя самозванцем.
— Итак, — Вольский надел очки. — Начнем с обязательств. Вы абсолютно правы, уважаемая...
— Галина Петровна.
— Галина Петровна. У Сергея Владимировича действительно был открыт потребительский кредит в размере пятидесяти тысяч рублей.
— Ага! — торжествующе воскликнула свекровь, хлопнув ладонью по подлокотнику. — Аня, ты слышала? Я же говорила! Нищеброды! Даже умереть спокойно не могут, чтобы не подгадить!
Анна сжалась. Ей было стыдно. Не за отца, а за этот фарс.
— Галина Петровна, прошу вас, дайте мне закончить, — голос Вольского стал тверже, в нем прозвенел металл. — Кредит был взят для отвода глаз.
В кабинете повисла тишина.
— Чего? — не поняла свекровь.
— Для отвода глаз, — повторил нотариус. — Сергей Владимирович не хотел привлекать внимания соседей и знакомых крупными тратами. Ему нужно было оплатить издание методички, и он взял кредит, чтобы потом погашать его с пенсии, создавая видимость обычной жизни пенсионера. Он очень боялся, что если люди узнают о его реальном положении, то исчезнет искренность в общении.
— О каком положении? — Игорь подался вперед.
Вольский перелистнул страницу.
— Ваш отец, Анна Сергеевна, был не просто теоретиком музыки. Он был внуком дворянина, чья коллекция, считавшаяся утерянной в революцию, была частично сохранена и вывезена в Европу дальними родственниками. В девяностые, когда открылись границы, они разыскали вашего отца. Он оказался единственным прямым наследником.
Галина Петровна сидела с открытым ртом. Её глаза бегали от нотариуса к Анне.
— Кроме того, — продолжал Вольский, — ваш отец обладал уникальным чутьем. Деньги, которые он получал от реализации части семейных активов за рубежом, он не тратил. Он инвестировал. Скромно, тихо, через доверительные фонды. Он жил аскетом, потому что считал, что деньги портят людей, если они достаются легко. Он хотел, чтобы вы, Анна, выросли человеком, знающим цену труду.
Нотариус сделал паузу и посмотрел Анне прямо в глаза.
— Но он видел, как вам тяжело в последние годы. Он собирался рассказать вам всё на ваш тридцатилетний юбилей, через месяц. К сожалению, сердце не выдержало раньше.
— Ближе к цифрам! — взвизгнула Галина Петровна, но её голос сорвался на фальцет. Уверенность испарилась, уступив место животной жадности.
Вольский достал лист гербовой бумаги.
— Согласно завещанию, всё имущество, включая квартиру, в которой вы проживаете, переходит Анне Сергеевне. А также... — он провел пальцем по строке. — Инвестиционный портфель в швейцарском банке, включающий акции технологических компаний, и депозитный счет. Общая оценочная стоимость активов на сегодняшний день составляет три миллиона двести тысяч долларов США.
В кабинете стало так тихо, что было слышно, как гудит кондиционер под потолком.
Галина Петровна не дышала. Она побледнела, потом покраснела, потом пошла пятнами. Её рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег. Три миллиона... Долларов. Она пыталась умножить это на курс в уме, но цифры путались, превращаясь в астрономическую сумму с бесконечными нулями.
Двести пятьдесят... триста миллионов рублей?
Игорь икнул. Громко, на всю комнату.
— С-сколько? — прошептала Анна. Ей казалось, что это шутка. Розыгрыш. Папа, который ходил в штопаном пальто? Папа, который радовался скидке на гречку в «Пятерочке»?
— Три миллиона двести тысяч долларов, — спокойно повторил Вольский. — Плюс-минус, в зависимости от котировок биржи. Все налоги уже учтены структурой фонда. Доступ к средствам вы получаете немедленно после оформления документов.
Галина Петровна наконец обрела дар речи. Её лицо расплылось в приторной, пугающей улыбке. Она резко развернулась к Анне и схватила её за руку своими цепкими пальцами с золотыми кольцами.
— Анечка! Доченька! — запричитала она елейным голосом, от которого Анну затошнило. — Боже мой, какое счастье! Я всегда знала, что Сергей Владимирович — святой человек! Скромный, великий! Игорек, ты слышал? Мы богаты! Мы теперь заживем! Квартиру купим нормальную, в центре! Машину обновим! На Мальдивы поедем, нервы лечить!
Анна смотрела на свекровь и видела не женщину, а карикатуру. Пять минут назад эта женщина называла её отца нищебродом и тряслась над пятьюдесятью тысячами рублей. А теперь она уже мысленно тратила миллионы, которые ей не принадлежали.
— Простите, — мягко, но громко произнес Вольский. — Есть один нюанс.
Галина Петровна замерла, не выпуская руки Анны.
— Какой еще нюанс? — настороженно спросила она.
— В завещании есть пункт, касающийся условий пользования средствами. Сергей Владимирович был очень прозорливым человеком. Он знал о вашем браке, Анна, и о... — нотариус деликатно скосил глаза на Галину Петровну, — специфике вашего семейного окружения.
Вольский достал еще один документ.
— Средства передаются в личную, неделимую собственность Анны Сергеевны. Они не являются совместно нажитым имуществом. Но самое главное: отец поставил условие. Если Анна Сергеевна в течение года после вступления в наследство потратит хоть один цент на погашение долгов третьих лиц, покупку имущества на имя третьих лиц или передаст в управление средствам родственникам мужа... весь капитал автоматически перечисляется в Благотворительный фонд поддержки молодых музыкантов.
Улыбка сползла с лица Галины Петровны, как дешевая штукатурка. Она медленно отпустила руку Анны, словно та была раскаленной.
— Это... это незаконно! — взвизгнула она. — Это тирания! Мы семья! У Игоря ипотека на нашу квартиру, у нас кредиты!
— Это воля покойного, — отрезал Вольский, захлопывая папку. — И я, как душеприказчик, буду следить за каждой транзакцией. Анна Сергеевна, вы можете тратить деньги на себя, на свое образование, здоровье, путешествия. Но ни копейки не должно уйти на содержание трудоспособных взрослых людей, не являющихся вашими детьми.
Анна посмотрела на мужа. Игорь сидел, опустив голову, и даже не пытался встретиться с ней взглядом. Он снова спрятался в "домик". А Галина Петровна, багровая от ярости и бессилия, буквально задыхалась, хватая ртом воздух.
— Вот и всё, — тихо сказала Анна, и впервые за девять дней она почувствовала, как с плеч свалилась свинцовая тяжесть. Она встала. — Аркадий Львович, где нужно подписать?
— Аня! Ты что, подпишешь это? — зашипела свекровь. — Он же нас по миру пускает! Это издевательство над мужем!
Анна взяла ручку. Перо было тяжелым, дорогим. Она посмотрела на свекровь — на её злые, испуганные глазки, на её жадно сжатые губы.
— Вы же сами сказали, Галина Петровна, — произнесла Анна с ледяным спокойствием. — Мои родители оставили мне одни долги. Так считайте, что этих денег просто нет. Для вас их действительно нет.
Она поставила размашистую подпись.
И в этот момент Галина Петровна действительно прикусила язык. Так сильно, что на подбородке выступила капелька крови. Но боли она, кажется, даже не почувствовала — настолько сильной была агония от ускользающих миллионов.
Обратная дорога прошла в гробовом молчании, которое нарушалось лишь тихим присвистыванием Галины Петровны — распухший язык давал о себе знать. Она сидела на переднем сиденье, прижимая к губам бумажный платок, и сверлила взглядом лобовое стекло. В её голове, казалось, со скрежетом вращались ржавые шестеренки, пытаясь перемолоть новую реальность.
Игорь вёл машину дергано, то резко газуя, то ударяя по тормозам. Он боялся посмотреть в зеркало заднего вида, где сидела его жена — теперь уже не просто Аня-библиотекарь, а владелица состояния, которое он не мог заработать и за десять жизней.
Когда они подъехали к старой хрущевке, Галина Петровна первой выскочила из машины. Энергия жадности оказалась сильнее боли.
— Заходим, — скомандовала она, шепелявя. — Надо поговорить. Без свидетелей.
В квартире всё было так же, как они оставили утром: растерзанные мусорные пакеты, разбросанные книги, запах пыли и валокордина. Но теперь эти стены казались не убогими, а угрожающими. Это была территория Анны.
Галина Петровна плюхнулась на диван, не снимая пальто.
— Значит так, Аня, — начала она, приняв боевую стойку. — Нотариус — старый лис, но мы умнее. Условия завещания — это филькина грамота. Кто проверит, на что ты тратишь наличные? Снимешь завтра двести тысяч, отдашь мне. Нам надо закрыть кредит за машину Игоря. Это даже не обсуждается.
Анна стояла у окна, глядя на пожелтевшую листву. Она чувствовала себя странно: будто спала двадцать лет и только сейчас проснулась. Страх исчез. Исчезло желание угодить, сгладить углы, быть "хорошей невесткой".
— Нет, — спокойно сказала она.
— Что «нет»? — не поняла свекровь.
— Я не сниму деньги. Я не дам вам ни копейки. Аркадий Львович ясно сказал: один неверный шаг, и всё уйдет в фонд. Я не собираюсь рисковать наследством отца ради вашего комфорта.
Игорь, стоявший у двери, жалобно простонал:
— Ань, ну ты чего? Это же формальность. Мы же свои люди. Мама просто хочет помочь нам правильно распорядиться... Ну, чтобы мы не наделали глупостей.
Анна медленно повернулась к мужу. Впервые она смотрела на него не через призму любви или привычки, а ясным, трезвым взглядом. И увиденное ей не понравилось. Перед ней стоял не мужчина, а испуганный мальчик, придаток своей матери, готовый продать жену за одобрительный кивок мамочки.
— Игорь, — тихо спросила она. — А ты меня вообще любишь? Или я просто удобный вариант, который теперь стал еще и выгодным?
— Конечно люблю! — воскликнул Игорь, но глаза его бегали. — К чему эти вопросы? Просто... понимаешь, три миллиона долларов — это огромные деньги. Ими должен управлять мужчина. Семья.
— Семья, — повторила Анна с горькой усмешкой. — Вчера твоя мать называла моего отца нищебродом. Сегодня вы хотите, чтобы этот "нищеброд" оплатил ваши кредиты. Вы даже не потрудились извиниться. Ни за слова, ни за эти черные пакеты, в которые вы запихнули его жизнь.
Галина Петровна вскочила, её лицо перекосило от злости.
— Да как ты смеешь?! Мы тебя подобрали, отмыли! Ты жила в нашей квартире! Ела наш хлеб! А теперь, когда тебе на голову свалились шальные деньги, ты решила поиграть в королеву? Да ты никто без нас! Мы подадим в суд! Мы оспорим завещание! Признаем твоего папашу невменяемым!
Это был конец. Точка невозврата. Анна подошла к стопке нотных тетрадей, которую свекровь не успела выбросить, и бережно провела рукой по обложке.
— Это моя квартира, Галина Петровна, — голос Анны звучал холодно и твердо, как сталь. — Она перешла мне по наследству. Убирайтесь.
— Что? — свекровь поперхнулась воздухом.
— Вон. Отсюда. Оба.
— Ты выгоняешь мужа? — взвизгнула Галина Петровна. — Игорь, ты слышишь? Она тебя выгоняет! Сделай что-нибудь! Врежь ей, чтобы в чувство пришла!
Игорь дернулся, но остался на месте. Он смотрел на Анну и видел в ней что-то новое, пугающее — силу, доставшуюся ей от того самого тихого интеллигента, которого они так презирали.
— Я подаю на развод, Игорь, — сказала Анна. — Вещи заберешь потом. Ключи на стол.
— Аня, не дури, — пробормотал Игорь, но в его голосе уже звучало поражение. — Куда я пойду? К маме? У нас там тесно...
— Это уже не мои проблемы. В условиях завещания сказано заботиться о себе. Вот я и забочусь. Избавляюсь от балласта.
Галина Петровна, поняв, что криком тут ничего не добиться, резко сменила тактику. Она схватилась за сердце, закатила глаза и начала оседать на диван.
— Ой, сердце... Игорек, скорую... Она меня довела... Убийца...
Анна даже не шелохнулась. Она слишком часто видела эти спектакли.
— Галина Петровна, если вы сейчас не встанете и не уйдете, я вызову полицию, а не скорую. И скажу, что вы пытались украсть ценные вещи из квартиры. У меня теперь есть средства на лучших адвокатов. Аркадий Львович с удовольствием займется этим делом.
Упоминание нотариуса подействовало лучше нашатыря. Свекровь мгновенно "выздоровела", выпрямилась и, схватив сумку, направилась к выходу. У двери она обернулась, и столько яда было в её взгляде, что можно было отравить колодец.
— Подавись своими миллионами, — прошипела она. — Счастья они тебе не принесут. Ты останешься одна, никому не нужная старая дева с котами. Пошли, Игорь! У этого человека нет души.
Игорь, понурив голову, положил связку ключей на тумбочку. Он хотел что-то сказать, может быть, попрощаться, но мать уже тащила его за рукав в подъезд.
Дверь захлопнулась. Щелкнул замок.
Анна осталась одна.
Тишина в квартире изменилась. Она больше не была давящей или сиротливой. Она была чистой. Анна глубоко вдохнула. Воздух казался прозрачным.
Она медленно прошла по комнатам. Вытащила из черных мусорных пакетов папины книги, расставила их обратно на полки. Достала старый проигрыватель, сдула с него пыль. Нашла пластинку Рахманинова — любимую папину запись.
Игла коснулась винила, и комнату наполнили мощные, торжествующие аккорды Второго концерта. Музыка заполняла пространство, вытесняя остатки чужого присутствия, чужой злобы и мелочности.
Анна села в старое кресло, поджав ноги. Она плакала, но это были светлые слезы.
Отец всё знал. Он знал не только о деньгах. Он знал, что деньги сами по себе не важны. Важна свобода, которую они дают. Он подарил ей не доллары. Он подарил ей возможность сказать "нет". Возможность быть собой, а не удобным дополнением к чьей-то жизни.
Зазвонил телефон. На экране высветилось: "Игорь". Анна посмотрела на экран, пару секунд наблюдая, как вибрирует трубка, а затем нажала "Заблокировать". Следом отправился номер Галины Петровны.
Она взяла в руки ту самую методичку, из-за которой отец якобы влез в долги. Открыла первую страницу. Там, мелким почерком отца, было написано посвящение:
«Моей дочери Анне. Помни: музыка звучит только тогда, когда ты сама нажимаешь на клавиши. Не позволяй никому играть на струнах твоей души чужие мелодии».
Анна улыбнулась. Завтра она поедет к Аркадию Львовичу. Потом она запишется на курсы реставрации, о которых мечтала пять лет. Потом, возможно, уедет в Италию на пару месяцев.
Жизнь только начиналась. И дирижерская палочка теперь была в её руках.
Она прибавила громкость, и музыка, великая и вечная, заглушила шум отъезжающего со двора старого "Форда", уносящего прочь её прошлую жизнь.
