Дождь начинался тихо, по-осеннему, неспешно стуча по старой жестяной крыше.
Антон стоял на крыльце покосившегося родительского дома, вдыхая знакомый, до боли родной запах — мокрой земли, дыма из трубы и прелой листвы.
Город с его стеклянными башнями и вечным гулом остался где-то далеко, за сотни километров отсюда.
Здесь, в Заречье, время текло иначе — медленно, вязко, как этот ноябрьский дождь.
Антон приехал на неделю, чтобы привести в порядок дом после смерти своего отца.
Мысли путались: смета на ремонт, звонки из города, холодные, пустые комнаты и еще одно имя, которое все крутилось в голове, — Алена.
С Аленкой, как он называл ее в детстве, они когда-то бегали босиком по лугу, который теперь выглядел пожухлым и печальным.
Он увидел ее на следующий день у старого колодца-журавля на окраине деревни.
Она легко шла с двумя ведрами на коромысле, несмотря на тяжесть. Не девчонка уже, а женщина, с темными волосами, собранными в пучок, в простой темной юбке и резиновых сапогах.
— Антон? — ее голос был ниже, чем он помнил, и теплее. — Это правда ты?
— Правда, — он смущенно улыбнулся, почувствовав себя снова пятнадцатилетним. — Здравствуй, Алена.
— Слышала, ты приехал, — она поставила ведра на землю, вытирая ладони о передник. — Как в городе-то?
— Суета. Как здесь?
— Да по-старому. Солома на крышах, дожди по расписанию, — она усмехнулась, и в уголках ее глаз собрались лучики мелких морщинок. Они были ей к лицу. — Надолго?
— Не знаю. Надо дом… Ну, ты понимаешь...
Она кивнула, и в ее глазах мелькнуло что-то понимающее, печальное. Они пару минут постояли молча.
— Чаю хочешь? — неожиданно спросила она. — У меня самовар как раз готов, яблочный лист сушеный и мята. Не ваш, городской, в пакетиках.
Он хотел отказаться, сослаться на дела, но сказал:
— Хочу!
Ее дом был таким, каким, наверное, должен быть настоящий дом: внутри пахло хлебом, сушеными травами и теплой печкой.
На подоконнике в баночках с землей зеленели лук и петрушка. В сенях пахло дровами и кожей — висели старые сбруи, оставшиеся еще от ее отца. Они пили чай из граненых стаканов в подстаканниках.
— А почему ты вернулась? — спросил он наконец. — После института. Все же уезжали.
Алена отодвинула стакан в сторону и, глядя в окно, где дождь стекал по стеклу ручейками, произнесла:
— Тянуло. Отец тогда приболел, да и… Не мое это, город. Здесь все ясно. Птицы поутру поют, река, огород... Здесь все настоящее, не придуманное... Скучно, наверное, тебе меня слушать?
— Нет, — честно сказал Антон. — Мне как раз… неясно стало там. Все на бегу, все мимо.
— Вот видишь, — она улыбнулась. — А я помню, ты говорил, что сбежишь отсюда навсегда. Будешь в небоскребе жить.
— Глупости говорил. Молодой был.
Он посмотрел на ее руки — сильные, с коротко обрезанными ногтями, со следами застарелых царапин.
До самого вечера они сидели за столом, пили чай, и каждый вспоминал свое прошлое.
*****
С той встречи Антон стал приходить к ней часто. Помог чистить от старой листвы огород, колол дрова — делал то, что делал бы для себя, но с несравненно большей охотой.
Теперь они мало говорили о прошлом, почти не вспоминали детство. Говорили о том, как лучше укрыть на зиму розы, какие яблони весной подсадить на место старых, о повадках хитрого соседского кота, который воровал у Алены сметану.
Однажды, когда небо наконец прояснилось и выпал первый легкий снежок, они пошли к реке. Ледостава еще не было, вода стояла темная и неподвижная.
— Холодно уже, — сказала Алена, завязывая шерстяной платок покрепче.
— Да. Но красиво.
Они стояли плечом к плечу. И вдруг Антон понял, что это — тишина, этот берег, эта женщина рядом — единственное, чего он по-настоящему хочет.
Нет, не проект, не карьера и не одобрение начальства, а вот это ощущение полной, абсолютной уместности себя в этом месте, в этот момент.
— Алена, — начал он, и голос его сорвался.
Она повернула к нему лицо, и в ее глазах мужчина увидел не вопрос, а скорее тихое, напряженное ожидание.
— Я, наверное, останусь, — выдохнул он. — Дом дострою. Может, не так, как папа хотел, но… Я хочу здесь жить.
Женщина молчала, глядя на него так пристально, что ему стало даже как-то неловко.
— Это из-за меня? — спросила она наконец, прямо, по-деревенски, без городских уловок и манипуляций.
— И из-за тебя, — честно признался он. — Но не только. Я будто проснулся здесь. В городе я спал на ходу.
— Здесь трудно, Антон. Зимой заносит снегом, весной — распутица, летом —сенокос до седьмого пота. Романтики нет.
— Я знаю, помню и хочу этого труда для своего дома, для… — он осекся и не договорил.
Алена опустила глаза, прикусывая нижнюю губу. Потом резко повернулась и пошла по тропинке вверх, к дому.
Сердце у Антона упало. Он остался стоять у реки, чувствуя себя идиотом. Через минуту она обернулась. Ее лицо было серьезным.
— Ну что стоишь? Иди греться, самовар остыл, и принеси из сеней дров, протопить надо. Холодно стало.
Антон не сразу понял. Потом до него дошло: "принеси дров", "протопить надо". Эти слова звучали, как про "будущее". Он большими шагами догнал ее и взял за руку.
— Значит, можно? — спросил он тихо.
— Можно попробовать, — так же тихо ответила Алена. — А там видно будет. Год пройти должен, все сезоны, чтобы ты не передумал.
— Не передумаю.
— Я тебе верю, — сказала она, поежившись. — А теперь беги за дровами, замерзла я что-то...
Вечером они сидели в теплой горнице, где топилась печь. Антон смотрел, как огонь играет в медных боках печи, как сосредоточенно Алена вышивает что-то на пяльцах.
Он думал о том, что любовь, наверное, бывает разной. Горячей, как пламя, или яркой, как фейерверк.
А их любовь была совсем другой. Она была как эта река — глубокая, неспешная, несущая в себе отражение и неба, и берегов, и всего, что было и будет.
Она была как дом — надежная, требующая заботы, дающая тепло. Она была как родная земля — чтобы к ней вернуться, нужно было сначала уйти, чтобы понять, что другого пути у сердца просто нет.
Антон встал и подошел к окну. Деревня тонула в синих сумерках, в избах зажигались огни.
Его дом был темным. Но он знал, что завтра, с первым лучом, пойдет туда не с тоской, а с нетерпением.
Потому что теперь у него была не просто память, а будущее. И оно пахло дымом, мятой, хлебом и звалось Аленой.