В тот вечер в квартире Соловьевых пахло жареной картошкой и надвигающейся грозой. Гроза, впрочем, назревала не за окном, где лениво кружились первые осенние листья, а за кухонным столом.
Алина сидела, опустив глаза в тарелку, и старательно нарезала котлету на крошечные кусочки, лишь бы не смотреть на отца. Виктор Петрович, обычно шумный и веселый, сегодня был неестественно тих. Он крутил в руках пустую чашку, словно пытаясь прочесть на дне предсказание, которое ему совсем не понравится. Напротив сидела Галина Сергеевна, мачеха Алины, и ее дочь, Кристина.
— Витя, ну сколько можно тянуть? — голос Галины был медовым, но в нем звенела сталь. Она положила руку на плечо мужа, и тот вздрогнул. — Кристиночке нужно личное пространство. Девочка взрослеет, ей тесно в той каморке. А у Алины комната с балконом, светлая...
— Пап, правда, — вмешалась Кристина, надув губы. Она была всего на год младше Алины, но вела себя так, будто ей все еще пять и она выпрашивает леденец. — Мне негде даже мольберт поставить. А я, между прочим, творческая личность.
Алина знала этот мольберт. Он стоял в углу уже полгода, покрытый слоем пыли, служа вешалкой для Кристининых многочисленных шарфиков.
— Галя, но Алине удобно, ей до института близко, — слабо возразил отец. Это была его последняя, обреченная попытка защиты.
— Институт! — фыркнула мачеха. — Взрослая девица, девятнадцать лет. Пора бы уже самостоятельности учиться. Общежитие — это школа жизни, Витя. Все через это проходили. И потом, мы же не выгоняем ее на улицу. Просто... перераспределение ресурсов.
Алина подняла голову. В ее взгляде не было ни слез, ни упрека, только бесконечная усталость. Она знала, что этот разговор был отрепетирован без нее. Отец, мягкий и податливый, давно уже не принимал решений в собственном доме. С тех пор как умерла мама, а в квартиру вошла Галина с дочерью, пространство Алины сжималось, как шагреневая кожа. Сначала исчезли мамины книги с полок, потом переставили мебель, а теперь пришла очередь и ее самой.
— Я съеду, — тихо сказала Алина.
В кухне повисла тишина. Галина Сергеевна даже перестала жевать, удивленная такой легкой победой. Кристина радостно взвизгнула и захлопала в ладоши.
— Ну вот и умница! — мачеха расплылась в улыбке. — Видишь, Витя? Девочка сама всё понимает. Зачем ей эти хоромы? А в общежитии весело, студенческая жизнь...
— Пап, — Алина посмотрела прямо в глаза отцу. Тот отвел взгляд, его щеки покрылись красными пятнами стыда. — Я соберу вещи сегодня. Завтра утром уеду.
— Доченька, может не так сразу? — пробормотал он. — Мы бы помогли, машину заказали...
— Не надо, — отрезала она. Голос был ровным, но внутри всё дрожало. — У меня немного вещей. Справлюсь.
Она встала из-за стола, аккуратно задвинула стул и вышла из кухни. В спину ей неслось радостное щебетание Кристины, которая уже планировала, какого цвета шторы повесит в "своей" новой комнате с балконом.
Сборы заняли всего два часа. Алина не брала ничего лишнего. Одежда, ноутбук, стопка конспектов и старая фотография в рамке — они с мамой и папой на море, счастливые и загорелые. Остальное — книги, плюшевого медведя, подаренного на шестнадцатилетие, — она оставила. Это была плата за свободу.
Ночью она не спала. Лежала на кровати, глядя на знакомые трещинки на потолке, и слушала, как за стеной храпит отец, а в соседней комнате Кристина громко разговаривает по телефону, уже чувствуя себя хозяйкой всего мира. Обида жгла грудь, горячая и едкая, как кислота. Хотелось ворваться к отцу, закричать, спросить: "Как ты мог? Это же мамина квартира! Это мой дом!".
Но она молчала. Скандал ничего не изменит, только унизит ее еще больше. Отец сделал свой выбор. Он выбрал спокойствие, выбрал уступчивость властной женщине, которая заменила ему волю.
Утром, пока дом еще спал, Алина вызвала такси. Она оставила ключи на тумбочке в прихожей. На секунду задержалась у зеркала. Оттуда на нее смотрела бледная девушка с темными кругами под глазами, но с решительно сжатыми губами.
— Прощайте, — шепнула она пустому коридору.
Общежитие встретило ее запахом старого супа и хлорки. Комендантша, суровая женщина с необъятной прической, долго вертела в руках ее ордер на вселение, словно проверяя его на подлинность.
— Комната 412, — буркнула она наконец, выдавая ключ с огромным деревянным брелоком. — Парней после одиннадцати не водить, кипятильниками не пользоваться.
Комната оказалась крошечной пеналом на четверых. Три кровати были заняты, четвертая, у самой двери, где вечно дуло, ждала ее. Соседки — две шумные первокурсницы и одна мрачная старшекурсница, уткнувшаяся в учебник анатомии — едва удостоили ее взглядом.
— Привет, я Алина, — сказала она, ставя сумку на пол.
— Света, — буркнула старшекурсница, не поднимая головы. — Полку над кроватью не занимай, она сломана.
Так началась новая жизнь.
Первые месяцы были адом. Денег, которые отец тайком переводил ей на карту (жалкие копейки, "чтобы Галя не узнала"), хватало только на проезд и дешевые макароны. Алина училась на бюджете в медицинском, и нагрузка была колоссальной. Днем — лекции и семинары, где с тебя сдирали три шкуры. Вечером — попытки учить латынь под громкую музыку, которую любили включать соседки.
Но самое трудное начиналось ночью. Алина устроилась санитаркой в больницу скорой помощи. Грязная, тяжелая работа: мыть полы, менять утки, выносить судна, терпеть крики больных и хамство уставших врачей. Она спала по четыре часа в сутки, в транспорте или урывая моменты в ординаторской на старом диване.
Однажды, спустя полгода, она встретила отца. Он ждал ее у выхода из института, виновато переминаясь с ноги на ногу. Выглядел он постаревшим, пиджак висел мешком.
— Алинка, — он протянул ей пакет с продуктами. — Возьми, тут колбаса, сыр... Галя не знает.
Алина посмотрела на пакет, потом на отца. Ей безумно хотелось этой колбасы, она не ела мяса уже две недели. Но гордость, та самая, что заставила ее уйти без скандала, снова подняла голову.
— Спасибо, пап, не надо, — мягко, но твердо сказала она. — Я работаю, мне хватает.
— Санитаркой-то? — скривился он. — Дочка, ну зачем так... Может, вернешься? Галя остыла, можно поговорить...
— Куда вернуться? В кладовку? — Алина горько усмехнулась. — Нет, пап. Кристине же нужно "личное пространство".
— Она... она талантливая, — неуверенно пробормотал отец. — Курсы дизайна оплатили, дорогие очень. Галя говорит, у нее большое будущее.
Алина кивнула. Конечно. Курсы дизайна, новая одежда, поездки на море. Все за счет отца, который работал теперь на двух работах, чтобы обеспечить запросы новой семьи.
— Я рада за нее, — солгала Алина. — Мне пора, пап. Смена через час.
Она ушла, не оборачиваясь, хотя сердце щемило от жалости к этому слабому человеку. Она дала себе слово: она выживет. Она станет лучшей. Она не попросит у них ни копейки.
Время шло. Первый курс сменился вторым, потом третьим. Алина превратилась в тень: худая, жилистая, с вечно красными от недосыпа глазами. Но в этой тени ковался стальной стержень. Врачи в отделении начали замечать толкового санитара, который не брезговал никакой работой и на лету схватывал медицинские премудрости. Ей начали доверять простые манипуляции, позволяли присутствовать на обходах.
Тем временем новости из дома долетали до нее редкими обрывками через общих знакомых. Кристина бросила курсы дизайна ("преподаватели тупые"), потом курсы визажа, потом пыталась стать блогером. Деньги текли рекой, отец все больше сутулился, а Галина Сергеевна цвела, покупая новые шубы и уверяя всех, что ее дочь "в поиске себя".
Алина искала не себя, а способы не упасть в обморок от голода. Но однажды ночью, на дежурстве, заведующий отделением кардиологии, строгий и нелюдимый доктор Берг, застал ее в коридоре с учебником по пропедевтике внутренних болезней.
— Что, Соловьева, в доктора играем? — спросил он, прищурившись.
— Учусь, Петр Исаакович, — ответила она, вставая.
Он взял учебник, открыл наугад, задал каверзный вопрос. Алина ответила. Он задал второй, третий. Она отвечала четко, без запинки.
Берг хмыкнул, вернул книгу.
— Завтра в семь утра на обход со мной. И халат чистый надень. Хватит полы драить, будешь у меня медсестрой учиться.
Это был ее первый маленький триумф. Первый шаг по лестнице, ведущей вверх, прочь из душной комнаты общежития, прочь от обиды и бедности. Алина еще не знала, что впереди у нее годы каторжного труда, но она уже чувствовала: бумеранг запущен. Просто он летит по очень длинной дуге.
Пять лет — срок небольшой для истории, но огромный для человеческой судьбы. За эти пять лет мир семьи Соловьевых перевернулся, хотя внешне всё выглядело почти так же: та же квартира, тот же подъезд, те же лица. Только вот лоск сошел, обнажив гнилую изнанку.
В то утро Галина Сергеевна сидела на кухне и пересчитывала счета. Цифры прыгали перед глазами, складываясь в пугающие суммы. Кредит за машину Кристины (которую та благополучно поцарапала в первую же неделю), кредит за "бизнес-стартап" — магазин авторской одежды, который прогорел через полгода, так и не открывшись толком, долги по квартплате.
— Мам, мне нужны деньги на косметолога, — Кристина вплыла в кухню в шелковом халате. В свои двадцать четыре она выглядела ухоженной, но какой-то рыхлой, лишенной внутреннего стержня. В её глазах поселилась вечная скука потребителя, которого уже ничем не удивишь.
— Кристина, у нас задолженность по ипотеке за твою студию, которую мы взяли для склада! — рявкнула Галина, теряя терпение. Её «медовый» голос давно исчез, сменившись визгливыми нотками.
— Ну и что? Папа заработает. Пусть возьмет подработку, — Кристина пожала плечами и полезла в холодильник за йогуртом. — Кстати, он опять кашлял всю ночь. Спать мешал. Скажи ему, пусть лечится, а то как туберкулезник.
Виктор Петрович вошел в кухню в тот момент, когда дочь договаривала фразу. Он постарел не на пять, а на все пятнадцать лет. Волосы полностью поседели, плечи опустились, а лицо приобрело землистый оттенок. Он работал главным инженером на заводе, а по вечерам таксовал, чтобы закрывать бесконечные дыры в бюджете, пробитые его «девочками».
— Я не туберкулезник, — глухо сказал он, наливая себе воды. Руки его дрожали. — Просто устал. Сердце шалит.
— Ой, Витя, не начинай, — отмахнулась Галина. — У всех сердце. Ты мужик или кто? Нам нужно закрыть кредит до пятницы, иначе пойдут пени. Ты говорил с начальством насчет премии?
— Говорил. Нет премии. Кризис, — Виктор тяжело опустился на стул. — Галя, может, продадим машину Кристины? Она все равно на ней почти не ездит.
— Что?! — взвизгнула Кристина, роняя ложку. — Ты хочешь, чтобы я на маршрутке ездила? Как эта... твоя Алина?
При упоминании имени дочери Виктор дернулся, словно от удара током. Он не видел Алину три года. Сначала они созванивались, потом разговоры стали суше и реже. Алина была вежлива, но далека, как звезда. Он знал, что она закончила институт с красным дипломом, знал, что поступила в ординатуру. Но ни разу не позвала его к себе, а он... он стыдился напрашиваться. Он предал её, и оба это знали.
— Не смей трогать машину! — Галина встала на защиту дочери, как тигрица. — Придумай что-нибудь! Ты глава семьи!
Виктор хотел что-то ответить, но внезапно воздух в кухне стал густым и вязким. В груди, там, где обычно ныло, вдруг взорвался ослепительный шар боли. Он схватился за край стола, пытаясь вдохнуть, но легкие отказали.
— Витя? — голос жены донесся словно сквозь вату.
Мир качнулся и померк. Глухой удар тела об пол заглушил испуганный вскрик Кристины.
В другой части города, в сверкающих стеклом и хромом коридорах областного кардиологического центра, жизнь шла в другом ритме. Здесь не было места истерикам и пустым разговорам. Здесь царствовали секунды и точные движения.
— Алина Викторовна, третья палата, остановка! — крикнула медсестра, выглядывая из поста.
Молодая женщина в идеально сидящем белом халате, с бейджем «Врач-кардиолог Соловьева А.В.», сорвалась с места еще до того, как фраза была закончена.
За пять лет Алина изменилась до неузнаваемости. Исчезла угловатая, испуганная девочка. Её место заняла красивая, уверенная в себе женщина с жестким взглядом серых глаз. Она больше не нарезала котлеты на кусочки, чтобы растянуть еду. Она спасала жизни.
Реанимация прошла успешно. Спустя двадцать минут Алина вышла из палаты, стягивая перчатки. На лбу блестели капельки пота, но руки были тверды.
— Молодец, Соловьева, — Петр Исаакович Берг, постаревший, но все такой же грозный заведующий, одобрительно кивнул ей. — Хладнокровно. Готовишься к конференции в Москве?
— Да, Петр Исаакович. Тезисы уже отправила.
— Хорошо. Ты у нас восходящая звезда, Алина. Редкий дар — видеть сердце, как механизм, и чувствовать его, как живое существо. Не растеряй это.
Алина улыбнулась — редко, только уголками губ. Её жизнь состояла из дежурств, научных статей и редких часов сна в своей уютной, пусть и ипотечной, однокомнатной квартире. У неё не было времени на личную жизнь, и уж тем более — на воспоминания о семье, которая вычеркнула её из своей жизни. Она научилась блокировать эту боль работой.
Вечером, сидя в ординаторской с чашкой кофе, она услышала разговор коллег со «Скорой».
— Привезли мужика сегодня, обширный инфаркт, осложненный аневризмой. Тяжелый случай. В городскую свалили, у нас мест в реанимации нет.
— Не жилец? — равнодушно спросил кто-то.
— Ну почему... Если срочно прооперировать, шансы есть. Но там квоты на год вперед, а платно — сами знаете. Семья там, вроде, при деньгах пыталась казаться, шубы, золото... Но как услышали ценник на стент-графты и реабилитацию — сразу сдулись. Орали на врачей, что обязаны бесплатно лечить.
Алина не придала этому значения. Таких историй она слышала сотни.
В городской больнице №6 пахло безнадежностью и лекарствами. Галина Сергеевна сидела на пластиковом стуле в коридоре, размазывая тушь по щекам. Кристина нервно ходила туда-сюда, цокая каблуками.
— Три миллиона... — шептала Галина. — Где мы возьмем три миллиона? У нас долгов на два!
Врач, уставший мужчина с мятым лицом, вышел к ним, листая историю болезни.
— Ситуация критическая, — сказал он без предисловий. — У вашего мужа разрыв аорты может случиться в любой момент. Мы стабилизировали состояние, но это временно. Нужна сложная операция. В нашей больнице нет оборудования и специалистов такого уровня.
— Так везите туда, где есть! — взвизгнула Кристина. — Вы обязаны! Мы будем жаловаться в Минздрав!
Врач поморщился, как от зубной боли.
— Девушка, я вам объясняю. По ОМС такие операции делают в Федеральном центре, очередь — восемь месяцев. Он не доживет до понедельника. Единственный вариант — платная операция в частном порядке или перевод в областной кардиоцентр к конкретному хирургу, если он возьмется вне очереди. Но это тоже стоит денег. Расходные материалы, протезы...
— Сколько? — спросила Галина.
— Сама операция и материалы — около полутора миллионов. Плюс реабилитация. И нужно решать сегодня. Завтра может быть поздно.
Галина схватилась за голову. Полтора миллиона. Это цена их квартиры. Или машины Кристины плюс все драгоценности.
— Мы не будем продавать квартиру, — резко сказала Кристина, словно прочитав мысли матери. — Мам, ты что? А где мы жить будем? В коммуналке? Пусть папа... ну, не знаю, кредит возьмет!
— На него уже не дадут, он в реанимации! — зарыдала Галина. — Кристина, это твой отец!
— Он мне отчим вообще-то, — буркнула Кристина. — И вообще, это он нас довел. Если бы больше зарабатывал, мы бы сейчас в Швейцарии лечились.
Галина смотрела на дочь и впервые за много лет видела не «принцессу», а чудовище, которое сама же и выкормила. Но ужас перед нищетой был сильнее стыда.
— Доктор, а есть кто-то... кто может помочь? Может, фонды?
— Фонды — это месяцы сбора, — вздохнул врач. — Послушайте, я слышал, в областном кардиоцентре есть уникальный специалист. Молодая, но гениальная. Берется за самые безнадежные случаи. Если она согласится взять его по срочной квоте или хотя бы проконсультирует — у вас появится шанс. Но к ней не попасть, запись на полгода.
— Как фамилия? — Галина ухватилась за эту соломинку. — Мы заплатим за консультацию, найдем, займем!
— Соловьева, — сказал врач, глядя в бумаги. — Алина Викторовна Соловьева. Однофамилица ваша, надо же.
В коридоре повисла тишина, такая плотная, что, казалось, ее можно резать ножом.
Галина замерла с открытым ртом. Кристина перестала цокать каблуками и уставилась на врача.
— Кто? — переспросила мачеха, чувствуя, как холодеют руки.
— Соловьева Алина Викторовна. Заведующая отделением неотложной кардиохирургии. Говорят, творит чудеса.
Галина медленно опустилась обратно на стул. Перед глазами всплыла картина пятилетней давности: худенькая девочка с сумкой, уходящая в дождь. Девочка, которую они выгнали, чтобы поставить мольберт.
— Это не однофамилица, — прошептала Галина побелевшими губами.
— Что? — не понял врач.
— Это... его дочь.
Врач удивленно поднял брови, потом посмотрел на ухоженную Кристину, на заплаканную Галину и, кажется, начал что-то понимать.
— Ну, если это его дочь, — протянул он с ноткой сарказма, — то вам крупно повезло. Родная дочь наверняка сделает всё возможное. Я подготовлю документы на перевод. Звоните ей.
Он ушел, оставив их одних в холодном коридоре.
— Мам... — Кристина выглядела испуганной. — Ты думаешь, она... она поможет? После того, как мы... ну...
Галина достала телефон. Руки тряслись так, что она не могла попасть по кнопкам. Номера Алины у неё не было. Она стерла его три года назад, когда та отказалась приехать на день рождения Кристины и подарить ей деньги.
— У отца в телефоне должен быть, — Галина бросилась к пакету с вещами мужа, который им выдала медсестра.
Старенький смартфон с треснутым экраном. Блокировки не было. В списке контактов «Доченька» было первым.
Галина нажала вызов. Гудки шли долго, мучительно долго. Казалось, каждый гудок отбивает секунды жизни Виктора.
Наконец, в трубке раздался спокойный, холодный, совершенно чужой голос:
— Да, папа? Я слушаю.
Галина сглотнула комок в горле.
— Алина... Это не папа. Это Галина. Папа умирает.
Молчание в трубке длилось не больше трех секунд, но Галине показалось, что прошла вечность. Она слышала, как бьется собственное сердце — с перебоями, гулко, страшно.
— Где он? — голос Алины не дрогнул. Ни нотки паники, ни тени сочувствия. Только профессиональная сухость.
— В шестой городской. Реанимация, — затараторила Галина, комкая край халата. — У него инфаркт, аневризма... Врачи говорят, нужна операция, но тут нет... Алина, ты должна помочь! Ты же врач!
— Я врач, — эхом отозвалась Алина. — Но я не волшебник. Передайте трубку лечащему врачу. Сейчас же.
Галина бросилась к ординаторской, едва не сбив с ног медсестру. Через минуту она стояла под дверью и слышала, как усталый доктор четко и быстро докладывает обстановку: фракция выброса, стеноз, угроза разрыва. Он кивал, записывал что-то, потом сказал: «Понял. Готовьте к транспортировке. Я пришлю реанимобиль из центра. Да, под мою ответственность».
Галина сползла по стене. Надежда, смешанная с липким, удушающим стыдом, накрыла её с головой.
Через час желтый реанимобиль с мигалками увез Виктора. Галина и Кристина поехали следом на такси, молча глядя в окно на проплывающий ночной город. Кристина нервно грызла ноготь — привычка, от которой её отучали годами.
— Мам, а если она... если она специально что-то сделает не так? — вдруг спросила Кристина. — Ну, отомстит?
Галина посмотрела на дочь с ужасом.
— Замолчи! Врачи давали клятву Гиппократа! И она его дочь!
— Ну, ты же сама говорила, что она «волчонок» и неблагодарная, — огрызнулась Кристина.
Галина отвернулась. Её собственные слова, сказанные пять лет назад, теперь били по ней больнее любой пощечины.
В приемном покое кардиоцентра было светло и тихо. Чистота резала глаза. Их встретила не Алина, а молодой администратор.
— Соловьев Виктор Петрович уже в операционной, — сообщил он вежливо. — Операцию проводит бригада под руководством доктора Соловьевой. Это займет около пяти часов. Ожидайте здесь.
Пять часов ада. Галина молилась всем святым, которых могла вспомнить. Она обещала Богу, что если Витя выживет, она изменится. Продаст свои шубы. Устроится на работу. Заставит Кристину слезть с шеи.
Кристина листала ленту соцсетей, но пальцы её дрожали. Даже она понимала: если отца не станет, их сладкая жизнь закончится мгновенно. Долги поглотят квартиру, машину, всё. Они останутся ни с чем.
Дверь операционного блока открылась под утро. Вышла Алина. Она сняла маску, и Галина вздрогнула. Перед ней стояла красивая, уверенная женщина, но лицо её было серым от усталости, а под глазами залегли глубокие тени.
Алина прошла мимо них к кулеру, налила воды, выпила залпом. Только потом посмотрела на родственников. Взгляд её был тяжелым, сканирующим. Она словно видела их насквозь — все их страхи, всю их мелочность.
— Операция прошла успешно, — сказала она ровным голосом. — Мы поставили стент-графт, ушили аневризму. Сердце стабильно.
Галина всхлипнула и бросилась к ней, пытаясь обнять.
— Алина! Алиночка! Спасибо тебе! Ты святая! Прости нас, прости дур старых!
Алина мягко, но решительно отстранилась. Она не позволила себя коснуться.
— Я сделала свою работу, Галина Сергеевна. Пациент будет жить. Сейчас он в реанимации, к нему нельзя. Завтра утром переведем в палату.
— Алина, — Кристина шагнула вперед, пытаясь изобразить раскаяние. — Мы так виноваты... Правда. Мы же семья...
Алина посмотрела на сводную сестру, и в её глазах мелькнула искорка насмешки.
— Семья? — переспросила она тихо. — Семья — это те, кто не выгоняет из дома ради мольберта. Семья — это те, кто не забывает о существовании дочери на три года. Я врач, Кристина. Я лечу людей, всех подряд: хороших, плохих, жадных, глупых. Ваш отец — мой пациент. На этом всё.
— Но мы же... мы можем всё исправить! — затараторила Галина. — Возвращайся к нам! Твоя комната... мы Кристину переселим! Витя будет так рад!
Алина грустно улыбнулась.
— Мне не нужна комната, Галина Сергеевна. У меня своя квартира. И своя жизнь. А счет за операцию и расходные материалы вам выставят в кассе. Я выбила квоту на саму работу бригады, но протезы и медикаменты дорогие. Около семисот тысяч.
Галина побледнела.
— Семьсот тысяч? Но у нас нет...
— Продайте машину, — спокойно сказала Алина. — Или шубы. Или мольберт.
Она развернулась и пошла по коридору прочь. Прямая спина, белый халат, стук каблуков.
— Алина! — крикнул ей вслед очнувшийся от шока голос Кристины. — Но ты же богатая! Ты же врач! Ты могла бы заплатить!
Алина остановилась. Медленно обернулась.
— Могла бы, — согласилась она. — Но бумеранг, Кристина, такая штука... Он всегда возвращается. Вы хотели, чтобы я научилась самостоятельности? Я научилась. Теперь ваша очередь.
Она ушла, оставив их посреди стерильного коридора наедине с их спасенным отцом и их неподъемными долгами.
Эпилог
Виктор Петрович выписался через три недели. Он вышел из больницы худой, слабый, но живой. Алина не пришла провожать его. Она зашла к нему в палату накануне вечером.
Они говорили долго. Впервые за много лет — честно. Виктор плакал, просил прощения. Алина не плакала. Она держала его за руку и слушала. Она простила его — не потому, что забыла, а потому, что носить в себе камень обиды было слишком тяжело для сердца кардиолога.
— Я не вернусь, пап, — сказала она на прощание. — И денег не дам. Ты должен сам разобраться со своей жизнью. Если Галина и Кристина не поймут — это их выбор. Но ты... ты еще можешь всё изменить.
И он изменил.
Через месяц Виктор подал на развод. Квартиру пришлось разменять, чтобы отдать долги за операцию. Галина и Кристина, лишившись привычного комфорта и «слуги», устроили грандиозный скандал, но Виктора это уже не трогало. Он переехал в маленькую «однушку» на окраине, устроился охранником — работа поспокойнее, сердце беречь надо.
Кристине пришлось пойти работать консультантом в магазин косметики. Галина Сергеевна, потеряв статус «жены при муже», устроилась консьержкой. Жизнь заставила их повзрослеть, пусть и поздно.
А Алина? Алина продолжала работать. Спасать сердца, писать статьи, пить кофе по ночам. Иногда, по выходным, она приезжала к отцу. Они пили чай на маленькой кухне, говорили о книгах и погоде. Это не было идеальным семейным счастьем из рекламы майонеза. Но это было честно.
И однажды, глядя на дождь за окном, Алина подумала, что та гроза за кухонным столом пять лет назад на самом деле очистила воздух. Больно, страшно, но необходимо. Иногда, чтобы построить свой дом, нужно уйти из чужого. Даже если когда-то ты считал его своим.
