Открытка лежала на кухонном столе. Обычная новогодняя открытка – ёлка, снежинки, золотые буквы «С Новым годом!». Я смотрела на неё уже десять минут и не могла заставить себя взять в руки.
Потому что Серёжи больше не было. А открытка – была.
Пятнадцать лет подряд они приходили в декабре. Всегда одно и то же: «Загадай за меня». Никакой подписи. Никакого обратного адреса. Только эти три слова – аккуратным, чуть наклонным почерком.
Серёжа смеялся. Говорил – это Ленка, твоя институтская подруга, она всегда любила загадки. Или кто-то из библиотеки разыгрывает. Мне нравилась эта маленькая тайна. Каждый декабрь я ждала почтальона, как ребёнок ждёт Деда Мороза. Доставала открытку из ящика, читала три знакомых слова и улыбалась. Потом убирала в коробку к остальным и забывала до следующего года.
Но Серёжа умер в октябре. Инфаркт. Прямо на работе, за рабочим столом. Коллеги сказали – он даже не успел понять, что происходит. Просто закрыл глаза и всё.
А открытка пришла вчера.
И на этот раз внизу была приписка: «Пора узнать, кто я».
Я наконец взяла её в руки. Пальцы слегка дрожали – от холода или от чего-то другого, я не знала. Почерк тот же – я узнала бы его из тысячи. Пятнадцать лет одинаковых букв. Пятнадцать лет молчания.
Кто ты?
Этот вопрос не давал мне уснуть всю ночь. Я лежала в пустой спальне, смотрела в потолок и перебирала варианты. Ленка? Мы не общались уже лет восемь – с тех пор как она переехала в Москву и растворилась в своей новой жизни. Коллеги из библиотеки? Глупо. Марина Павловна с абонемента едва помнит, как меня зовут. Читатели? Ещё глупее.
Серёжа знал. На самом деле он точно знал, кто это. И почему-то не говорил мне.
А теперь спросить не у кого.
Я встала с кровати, не дождавшись рассвета. Прошла на кухню, включила чайник. За окном было темно и тихо – декабрьское утро только начиналось. Снег лежал на подоконнике тонким слоем, фонарь во дворе всё ещё горел жёлтым тусклым светом.
Раньше в такие утра Серёжа вставал первым. Варил кофе, гремел посудой, включал радио на кухне. Я просыпалась от запаха кофе и звуков его голоса, напевающего что-то себе под нос. Теперь в квартире было тихо. Так тихо, что хотелось кричать.
Я достала коробку из-под обуви с верхней полки шкафа. Там хранились все открытки – четырнадцать штук. Теперь пятнадцать. Разложила их на столе в хронологическом порядке – по датам на штемпелях – и только тогда заметила то, чего не видела раньше.
Штемпели.
Каждая открытка была отправлена из другого города.
Первая – из Казани. Вторая – из Нижнего Новгорода. Третья – из Владимира. Ярославль, Кострома, Суздаль, Тверь, Рязань, Муром, Сергиев Посад... Я читала названия, и что-то щёлкало в голове. Что-то знакомое. Что-то из прошлого.
Казань. Мы ездили туда на третьем курсе. Втроём – я, Серёжа и его друг Глеб. Институтская практика. Две недели в августе, невыносимая жара, Волга, беляши на набережной. Мы жили в общежитии на окраине города, каждый вечер гуляли по Баумана, ели мороженое и смеялись так, что болел живот.
Нижний Новгород. Туда мы тоже ездили. На свадьбу Серёжиного двоюродного брата Кости. Глеб был свидетелем. Я помню – он произносил тост, и голос у него дрожал от волнения. Серёжа потом подшучивал над ним весь вечер.
Владимир. Экскурсия на выходные. Золотое кольцо. Глеб вёл машину, потому что у Серёжи болела спина после неудачного падения на футболе. Мы останавливались у каждого храма, фотографировались на фоне белокаменных стен. Я где-то до сих пор храню эти снимки – молодые, весёлые, бесконечно счастливые.
Я медленно опустилась на стул. Ноги вдруг перестали держать.
Все города. Все пятнадцать городов – это были места, где мы бывали втроём. Двадцать с лишним лет назад. Когда были молодыми и думали, что впереди – вечность.
Глеб?
Нет. Не может быть. Глеб – это Глеб. Друг Серёжи ещё с первого курса. Они познакомились на вступительных экзаменах, вместе сдавали математику, вместе ждали результатов. С тех пор не расставались. Тихий, молчаливый, надёжный как скала – так Серёжа его описывал. «Если Глеб сказал – значит, сделает. Если обещал – выполнит. На него можно положиться».
Он был на нашей свадьбе. Стоял рядом с Серёжей, держал кольца. Приходил на дни рождения – всегда с книгой в подарок, потому что знал, как я люблю читать. Помогал нам с переездом, когда мы купили эту квартиру восемнадцать лет назад. Таскал коробки молча, не жалуясь, хотя мы переезжали на пятый этаж без лифта.
А потом исчез. Года три назад. Или четыре? Я точно не помню. Серёжа говорил – много работы, командировки. Глеб устроился в строительную компанию, мотается по стране. Проектирует что-то, строит что-то. Я не вникала. Он звонил иногда, поздравлял с праздниками. Но видеться мы перестали.
На похороны он пришёл. Стоял в стороне, у самого забора, молчал. На нём было чёрное пальто, слишком лёгкое для октября. Я хотела подойти, сказать что-то, но вокруг было столько людей, столько слов, столько всего... А когда толпа разошлась, Глеба уже не было.
Командировки.
Он мотается по стране. Строительная компания. Объекты в разных городах.
В тех самых городах?
Я схватила телефон, нашла в контактах номер Глеба. Палец завис над кнопкой вызова. Что я ему скажу? «Привет, это ты пятнадцать лет присылал мне открытки?» А если нет? А если я ошибаюсь, и это кто-то другой, и Глеб подумает, что я сошла с ума от горя?
Но если да?
Если это правда он – что тогда?
***
Два дня я не могла решиться. Ходила на работу в библиотеку, расставляла книги по полкам, улыбалась читателям. Заполняла карточки, штамповала формуляры, отвечала на вопросы. «Да, у нас есть Ремарк. Второй стеллаж слева. Нет, Достоевского разобрали, будет через неделю».
А в голове крутилось одно и то же: Глеб. Открытки. Пятнадцать лет.
Зачем?
Зачем человек будет пятнадцать лет присылать открытки чужой жене? Три слова без подписи. «Загадай за меня». Что это значит? О чём он просил загадать? О чём молчал всё это время?
Во время обеденного перерыва я сидела в подсобке и пыталась вспомнить его. Восстановить в памяти каждую встречу, каждый разговор. Искала что-то особенное – взгляд, жест, слово. Но Глеб на самом деле всегда был фоном. Надёжным, незаметным фоном. Серёжа шутил, Серёжа говорил, Серёжа был центром любой компании. А Глеб просто был рядом. Молчал. Улыбался своей сдержанной, чуть кривоватой улыбкой. Помогал.
Однажды – это было лет десять назад – мы втроём ездили на дачу к Серёжиным родителям. Помогали с урожаем. Глеб весь день копал картошку, таскал вёдра, колол дрова. К вечеру руки у него были в мозолях. Я случайно заметила, когда он мыл посуду.
– Больно? – спросила я.
Он посмотрел на свои ладони, пожал плечами.
– Нормально.
– Давай йодом обработаю.
– Не надо.
Он всегда так. «Нормально». «Не надо». «Справлюсь». Никогда не просил помощи, никогда не жаловался, никогда не говорил о себе. Я даже не знала, есть ли у него кто-то. Семья, девушка, жена. Серёжа как-то упоминал, что Глеб «сам по себе», но подробностей не было.
А может, Серёжа на самом деле знал. Знал и молчал.
На третий день я не выдержала.
Позвонила не Глебу – Зое Степановне, соседке снизу. Она работала на почте сорок лет, знала всех почтальонов района, все правила и все лазейки.
– Зоя Степановна, у меня странный вопрос. Можно как-то узнать, кто отправлял письмо? По штемпелю?
– Ниночка, деточка, да какое там! Это ж не посылка, не заказное. Обычная открытка – бросил в ящик и всё. Штемпель только город показывает, откуда отправлено. А кто бросил – никак не узнаешь.
Я так и знала. Тупик.
– А что случилось-то? – Зоя Степановна всегда была любопытной.
– Да ничего. Загадка одна не даёт покоя.
– Ты бы лучше отдохнула, Ниночка. Два месяца всего прошло. Тяжело тебе, я понимаю. Серёженька такой хороший был человек, такой внимательный. Всегда здоровался, всегда спрашивал, как дела. Царствие небесное...
Я быстро попрощалась и положила трубку. Не хотела слушать про Серёжу. Не сейчас. Не так.
Вечером я снова разложила открытки на столе. Смотрела на них, пока не заболели глаза. Пыталась найти ещё какую-то подсказку, ещё какой-то знак.
И нашла.
На самой первой открытке – из Казани – в углу была крошечная пометка. Настолько маленькая, что я раньше не замечала. Карандашом, едва видно. Дата. Не та, что на штемпеле. Другая.
12 августа.
Двенадцатое августа. День, когда мы приехали в Казань. Двадцать два года назад. Я помнила эту дату, потому что на следующий день было моё двадцатилетие. Мы праздновали в маленьком кафе на Баумана – торт, свечи, шампанское. Серёжа подарил мне книгу – томик Ахматовой в бархатной обложке. Я до сих пор её храню.
А Глеб...
Глеб подарил серёжки.
Маленькие серебряные капельки. Я помню – Серёжа вручил мне коробочку и сказал: «Это тебе». А я и не спросила, от кого именно. Просто обрадовалась. Надела их сразу, не снимая.
Я машинально коснулась уха. Серёжки были на месте – я носила их каждый день. Двадцать два года. Они стали частью меня, как родинка или шрам. Я думала, их подарил Серёжа. Все эти годы думала – его подарок.
А теперь...
Господи.
Всё это время.
Я снова взяла телефон. На этот раз палец не дрогнул.
***
Глеб ответил после третьего гудка.
– Нина?
Его голос был таким же, как я помнила. Низкий, спокойный, чуть глуховатый. Голос человека, который не привык много говорить.
– Нам надо поговорить, – сказала я. – Ты можешь приехать?
Пауза. Долгая, тяжёлая. Я слышала его дыхание на том конце. Ровное, размеренное. Ждала.
– Ты узнала.
Это был не вопрос. Утверждение. Он знал, что я позвоню. Ждал этого.
– Да, – сказала я. – Я узнала.
– Приеду завтра. После шести. Раньше не смогу – работа.
Он положил трубку, не попрощавшись. Как всегда. Глеб никогда не тратил слов попусту. Не прощался, не здоровался по десять раз, не переспрашивал очевидное. Просто говорил – и делал.
Ночью я не спала. Сидела на кухне, пила чай чашку за чашкой и смотрела на открытки. Пятнадцать лет. Пятнадцать новых годов. Пятнадцать раз он садился в поезд или машину, ехал в город, где мы когда-то были вместе, покупал открытку, писал три слова и отправлял мне.
«Загадай за меня».
О чём он просил загадать? О счастье? О любви? Обо мне?
И почему молчал?
Я знала ответ. Серёжа. Его друг. Мой муж. Глеб никогда бы не переступил эту черту. Никогда бы не сказал ни слова, пока Серёжа был жив. Это было бы предательством – и дружбы, и себя.
Но Серёжи больше нет.
И Глеб написал: «Пора узнать, кто я».
Мне было страшно. Не Глеба – себя. Того, что я почувствую, когда увижу его. Того, что скажу. Того, что уже не смогу забыть.
Серёжа. Мой муж. Больше двадцати лет вместе, если считать с того дня, когда он впервые взял меня за руку. Я любила его – по-настоящему, без оговорок. Он был моим миром, моим домом, моим смыслом. И вот его нет. А я сижу на кухне посреди ночи и думаю о другом мужчине.
Это предательство?
Нет. Нет, это не предательство. Серёжа ушёл. Его не вернуть. Я плакала два месяца, не могла спать, не могла есть. Похудела на семь килограммов. Коллеги смотрели с жалостью, соседи вздыхали, знакомые говорили пустые слова утешения. «Время лечит». «Он бы хотел, чтобы ты жила дальше». «Держись».
А я – живая. И имею право знать правду.
Имею право выбирать.
***
На следующий день я работала как в тумане. Путала книги, забывала имена читателей, дважды ставила не тот штамп. Марина Павловна посмотрела на меня с подозрением, но ничего не сказала. Она вообще редко что-то говорила – сидела за своей стойкой, как сова в гнезде, и следила за порядком.
В пять я отпросилась домой. Сказала – голова болит. Марина Павловна кивнула, не отрывая глаз от компьютера.
Дома я переоделась, убрала разбросанные вещи, вымыла посуду. Суетилась по квартире, не находя себе места. Часы на стене тикали медленно, как будто издевались.
Глеб пришёл ровно в шесть. Минута в минуту. Я открыла дверь и несколько секунд мы просто смотрели друг на друга.
Он постарел. Виски совсем седые – раньше были только отдельные нити, а теперь белое почти полностью вытеснило тёмное. Морщины у глаз стали глубже, резче. Лицо осунулось, скулы проступили острее. Но взгляд тот же – тёмный, внимательный, спокойный. Тот самый взгляд, который я не замечала все эти годы.
– Проходи.
Он вошёл, снял куртку – тёмно-синюю, на молнии, совсем простую. Разулся у порога, аккуратно поставил ботинки. Я провела его на кухню – в комнату почему-то не хотелось. Там стоял наш с Серёжей диван, висели наши с Серёжей фотографии. Кухня казалась нейтральной территорией. Безопасной.
Мы сели друг напротив друга. Между нами на столе лежали открытки. Все пятнадцать. Я специально их разложила – хотела, чтобы он видел.
– Чай? Кофе?
– Нет. Спасибо.
Молчание. Он смотрел на открытки, я – на него. Ждала.
– Это ты, – сказала я наконец. Не спросила. Сказала.
– Да.
Одно слово. Никаких оправданий, никаких объяснений. Просто – да.
– Почему?
Глеб помолчал. Долго. Потёр переносицу – жест, который я помнила. Он всегда так делал, когда собирался с мыслями. Потом поднял глаза – и я увидела в них то, чего не видела раньше. Боль. Старую, выдержанную, как хорошее вино. Боль, которую он носил в себе двадцать с лишним лет.
– Потому что не мог иначе.
– Не понимаю.
– Нина, – он произнёс моё имя медленно, как будто пробуя на вкус. – На самом деле я влюбился в тебя тогда, в Казани. В твой день рождения. Ты сидела в том кафе, и Серёга рассказывал какую-то историю, и ты смеялась. Запрокинула голову и смеялась – так громко, так открыто. Я смотрел на тебя и понимал, что пропал. Что буду любить тебя всю жизнь. И что никогда не скажу об этом.
Я молчала. Не могла найти слов. Они как будто застряли где-то в горле, не желая выходить наружу.
– Серёга был моим другом. Лучшим другом. Первым настоящим другом в моей жизни. До него я был один – всегда один, с самого детства. А он... он принял меня таким, какой я есть. Молчаливого, странного, неловкого. Не пытался переделать. Просто дружил.
Глеб замолчал. Взял одну из открыток – ту самую, первую, из Казани. Повертел в руках.
– Я видел, как вы смотрите друг на друга. Видел, что это настоящее. Не мог встать между вами. Не имел права.
– Но открытки...
– Это было моё. Единственное моё, – он положил открытку обратно. – Раз в год – три слова. Напоминание, что я существую. Что думаю о тебе. Что загадываю желание в новогоднюю ночь – и оно всегда одно.
– Какое?
Он улыбнулся. Странной, горькой улыбкой. Уголки губ поднялись едва заметно, а в глазах – ничего похожего на радость.
– Чтобы ты была счастлива.
Я почувствовала, как защипало в глазах. Не от жалости – от чего-то другого. От осознания. Пятнадцать лет человек любил меня молча. Ездил по городам нашей юности. Писал три слова. И ничего не просил взамен.
– Почему из этих городов? – спросила я. Голос дрогнул.
– Потому что там мы были вместе. Ты, я и Серёга. Это было самое счастливое время в моей жизни, – он помолчал. – Я возвращался туда, и мне казалось... казалось, что хотя бы на секунду всё по-прежнему. Что мы молодые, и впереди целая жизнь, и ты смеёшься где-то рядом. Я покупал открытку, писал эти три слова и чувствовал... связь. Тонкую ниточку, которая соединяет меня с тобой.
– Всё это время... – я не смогла договорить.
– Всё это время.
Я коснулась серёжки. Маленькой серебряной капельки. Подарок, который двадцать два года был рядом. Молчаливый. Верный. Терпеливый.
– Серёжки, – сказала я. – Те серебряные серёжки на мой день рождения в Казани. Это был твой подарок.
Глеб не отвёл взгляда.
– Да.
– Почему ты не сказал?
– А зачем? Ты была счастлива. Серёга был счастлив. Этого достаточно.
Я коснулась уха снова. Капелька холодила пальцы. Двадцать два года я носила его подарок, думая, что он от Серёжи. И Серёжа знал. Конечно, знал. Потому и шутил про открытки. Потому и не говорил правду.
– Серёжа знал, что это ты? Открытки?
– Да. С самого начала. Я попросил его передать серёжки. Сказать, что от него. Он согласился.
– Но почему?
– Потому что понимал. Он всегда всё понимал, Нина. Видел меня насквозь. Знал, что я... что я люблю тебя. И не осуждал. Не злился. Просто... принимал. Как принимал всё в этой жизни.
Я вспомнила Серёжу. Его улыбку. Его смех. Его спокойную уверенность в том, что всё будет хорошо. Он никогда не ревновал, никогда не подозревал. Даже когда я допоздна задерживалась на работе. Даже когда коллеги-мужчины звонили по рабочим вопросам. «Ты – моя, – говорил он. – И я это знаю. Остальное неважно».
Теперь я понимала. Он знал про Глеба. Знал и верил – в меня, в нашу любовь, в то, что ничего не изменится. И был прав. Ничего не изменилось. До самого конца.
Мы замолчали. За окном темнело. Декабрьский вечер наползал на город, зажигались фонари один за другим. Жёлтые пятна света ложились на снег, на машины, на голые ветки деревьев.
– И что теперь? – спросила я наконец.
Глеб посмотрел на меня. Долго, внимательно. Без надежды – просто смотрел. Как человек, который привык ждать и ничего не ждать одновременно.
– Теперь – ничего. Я сказал правду. Ты имела право знать. Но я не прошу ничего взамен, Нина. Не жду. Серёга был моим другом. Ты была его женой. Это не изменится.
– А если я хочу, чтобы изменилось?
Слова вырвались сами. Я сама не знала, что скажу их, – пока не сказала. Они повисли в воздухе между нами, странные и неожиданные, как первый снег.
Глеб замер.
– Что?
– Я не знаю, Глеб. Честно – не знаю. Я любила Серёжу. Люблю его память. Но он ушёл. И ты... – я запнулась, подбирая слова. – Ты ждал пятнадцать лет. Ты ездил по городам, где мы были молодыми. Ты не предал друга, не сказал ни слова, пока он был жив. Это... это много значит.
– Нина...
– Я не говорю о любви. Не сейчас. Может, никогда. Я не знаю, что чувствую. Мне нужно время. Но... – я посмотрела на открытки. Пятнадцать маленьких прямоугольников, пятнадцать лет молчаливой верности. – Но я хочу, чтобы ты больше не молчал. Хочу знать тебя. Настоящего. Того, кто пишет «загадай за меня» и ничего не ждёт в ответ.
Глеб долго молчал. Потом встал, подошёл к окну. Стоял спиной ко мне, смотрел на фонари. Плечи напряжены, руки сжаты в кулаки. Я видела, как он борется с собой. Как пытается поверить.
– Ты уверена?
– Нет. Но хочу попробовать.
Он обернулся. В его глазах было что-то новое – осторожная, робкая надежда. Как у человека, который столько лет смотрел на закрытую дверь и вдруг увидел, что она приоткрылась. Совсем чуть-чуть. На щёлочку.
– Тогда... – он запнулся, подбирая слова. – Тогда приходи. В Казань.
– В Казань?
– Там открылся новый ресторан. На набережной. Рядом с тем местом, где мы ели беляши. Помнишь? То кафе, где стояли пластиковые столики, и хозяйка всегда давала нам добавку.
Я помнила. Жара, август, Волга. Тесто горячее, пальцы в масле, салфетки заканчиваются, а мы смеёмся и не можем остановиться.
– У меня там объект. Еду туда послезавтра, буду неделю. Приезжай на выходные. Просто... поговорим. Погуляем. Вспомним.
– А потом?
– Потом будет потом.
Он не улыбнулся. Глеб вообще редко улыбался – я только сейчас это заметила. Но в его голосе было что-то тёплое. Что-то, чего я раньше не слышала.
Или не хотела слышать.
– Хорошо, – сказала я. – Приеду.
***
Глеб ушёл через час. Мы пили чай – он всё-таки согласился – и разговаривали о чём-то незначительном. Погода, работа, общие знакомые. Кто куда переехал, кто женился, кто развёлся. Двадцать лет жизни, спрессованные в полчаса разговора. Как будто между нами не было пятнадцати лет открыток. Как будто всё только начиналось.
Может, так и было.
Когда дверь за ним закрылась, я долго стояла в коридоре. Смотрела на крючок, где висела его куртка ещё минуту назад. На коврик, где стояли его ботинки. Пыталась осознать то, что произошло.
Потом вернулась на кухню. Собрала открытки обратно в коробку – четырнадцать штук. Убрала на полку. Налила себе ещё чаю – чашки три за вечер, но сна всё равно не было.
На столе осталась только одна. Последняя. С припиской.
«Загадай за меня. Пора узнать, кто я».
Теперь я знала.
И от этого знания мне не было больно. Не было стыдно. Не было страшно. Было... тихо. Как будто что-то внутри наконец встало на место. Как пазл, который годами лежал недособранным, и вот – последний кусочек.
Серёжа ушёл. Но оставил мне память. Любовь. Годы счастья, которое никто не отнимет.
И друга, который ждал всю жизнь.
Я подошла к окну. За стеклом падал снег – густой, пушистый, настоящий. Белые хлопья кружились в свете фонарей, ложились на подоконник, на крыши машин, на чёрные ветки деревьев. Город медленно укутывался в белое, становился тише, мягче.
Новый год через неделю.
Впервые за два месяца я подумала о нём без тоски. Без страха пустого дома, пустого стола, пустой жизни. Может, поеду в Казань. Может, останусь дома. Может, позвоню Глебу и скажу, что передумала.
Но что-то подсказывало – не передумаю.
Потому что теперь у меня было, о чём загадать.
Я коснулась серёжки – маленькой серебряной капельки, которая столько лет была рядом и ничего не просила взамен.
Как человек, который её подарил.
– Загадай за меня, – прошептала я в тёмное окно.
И впервые за долгое время улыбнулась.
Снег за окном падал всё гуще. Фонари светили всё ярче. Город засыпал, укрываясь белым покрывалом.
А я стояла у окна и думала о Казани. О беляшах на набережной. О смехе, который был таким громким и открытым, что в него можно было влюбиться.
И о человеке, который влюбился – и ждал все эти годы.
Теперь ждать не нужно.
Теперь – всё только начинается.