Телефонный звонок раздался в тот момент, когда Настя, стоя на кухне, закатывала рукава, чтобы начать замешивать тесто для пряников. В воздухе уже витал едва уловимый запах корицы и мандаринов. Артем, развалившись на диване с ноутбуком, вздохнул и потянулся к трубке. На экране горел номер «Мама».
— Алло, сынок? — голос Людмилы Петровны звучал бодро и властно, без предисловий. — Так, слушай сюда. Мы с отцом, Ольга с детьми и Сережа решили. Встречаем Новый год у вас. Это ж наконец-то у вас нормальная жилплощадь, а не та клетушка. Разместимся.
В комнате повисла тишина. Артем встретился взглядом с Настей, которая замерла у плиты, кухонным полотенцем в руке. Он видел, как по ее лицу пробежала тень панического раздражения.
— Мам, стоп, — Артем прикрыл глаза ладонью, пытаясь собраться с мыслями. — Мы что, обсуждали это? Мы с Настей планировали тихо, вдвоем…
— Что значит «тихо»? — перебила его Людмила Петровна. — Новый год — семейный праздник! Ты что, от семьи отказываешься? Я уже всем рассказала, что у нас будет праздник в новой просторной квартире у сына. Да и Настя у нас готовит отлично, не то что я, старая уже. Она справится.
Последняя фраза прозвучала с таким сладковатым оттенком, что у Артема похолодело внутри. Он знал эту интонацию. Это был не комплимент, а назначение на должность бесплатной кухарки и уборщицы.
— Мама, Настя не хочет весь праздник простоять у плиты. Да и места, честно, на всех не хватит…
— Врут твои три комнаты! — фальцет матери стал резче. — Диван раскладной, кресла, на полу матрасы детям. Весело будет! И не спорь. Мы приедем тридцатого числа, чтобы всё подготовить. До свидания, сынок, не болтай попусту.
Щелчок в трубке прозвучал как выстрел. Артем медленно опустил телефон на колени.
В кухне грохнула дверца шкафа. Настя, бледная, с яркими пятнами румянца на щеках, вышла в гостиную.
— Они снова? — спросила она глухо, обвивая себя руками, будто замерзла. — Опись приданого и продуктовую инвентаризацию тридцатого декабря устроят? А первого января я должна буду подавать на стол с улыбкой, пока твоя сестра будет комментировать мою фигуру, а брат спрашивать, когда же мы наконец купим нормальную машину?
— Насть, успокойся, — Артем встал, пытаясь подойти к ней, но она сделала шаг назад.
— Успокоюсь? Артем, я год ждала этого праздника. Год! Чтобы не мыть полы в вашей старой квартире, где нас десять человек, не оттирать жир со стен после твоего брата, не слушать, как я «не так» фарширую рыбу. Я хотела надеть свое новое платье и встретить Новый год с тобой, а не обслуживать твою семью, которая считает меня не женой, а прислугой с пропиской!
Глаза ее блестели от навернувшихся слез, но она сглотнула их.
— Ты слышал, что она сказала? «Настя справится». Я не служанка, Артем. Я не справлюсь. Или ты им позвонишь и скажешь «нет», или я тридцатого числа уеду к своей маме. И не факт, что вернусь.
Она развернулась и ушла в спальню, тихо прикрыв дверь.
Артем остался стоять посреди гостиной, в тишине, нарушаемой лишь тиканьем настенных часов. Пахнущая корицей предпраздничная идилия разбилась вдребезги за три минуты. С одной стороны — мать, семья, долг, чувство вины. С другой — жена, свой дом, свое счастье, которое они так долго выстраивали. И тихий, но отчетливый внутренний голос, который шептал: «Выбери. Сделай выбор сейчас».
Он посмотрел на телефон в своей руке. Потом на закрытую дверь спальни. Он должен был что-то сказать. Сделать что-то. Но слова застревали в горле комом, а ноги, казалось, приросли к полу.
В спальне было тихо. Слишком тихо.
Артем простоял в оцепенении несколько минут, уставившись в закрытую дверь спальни. Тишина оттуда была красноречивее любых криков. Он вздохнул, провел рукой по лицу и медленно опустился на диван. На экране ноутбука застыла статья о новогодних традициях. Ирония ситуации вызвала у него горькую усмешку.
Он взял телефон. Палец замер над иконкой вызова матери. Что он мог сказать? «Мама, мы передумали»? Это вызвало бы настоящий ураган. Он представил себе взвинченный, обиженный голос, поток упреков в черной неблагодарности, а затем — молчаливое давление со стороны отца и звонки от сестры. В его голове уже звучали фразы: «Мы тебя растили, а ты…», «Из-за какой-то…». Он сжал телефон так, что костяшки пальцев побелели, и отложил гаджет в сторону. Не сейчас. Надо дать Насте успокоиться, а самому все обдумать. Может, все не так страшно? Может, как-то удастся договориться?
Этот хлипкий самообман продержался два дня.
Тридцатого декабря, ближе к вечеру, Артем пытался наладить контакт. Настя перемещалась по квартире молча, отвечала односложно, ее лицо было закрытым маской вежливой отстраненности. Она пекла те самые пряники, но процесс, который обычно наполнял кухню смехом и суетой, теперь был похож на механический ритуал. Артем чувствовал себя предателем и ничего не мог с этим поделать.
Раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Не один короткий гудок, а длинная, нетерпеливая трель.
Сердце Артема упало куда-то в сапоги. Настя замерла с кондитерским шприцем в руке, и ее взгляд, полный немого вопроса и ужаса, встретился с его взглядом. Он не звонил. Он не сказал им «нет».
— Артем, открой! Это мы! — донесся из-за двери высокий, пронзительный голос его сестры Ольги.
Артем, словно лунатик, побрел в прихожую. Он щелкнул замком.
Дверь буквально распахнулась извне. На пороге, обвешанные сумками, пакетами и чемоданами, стояли его родные. Впереди — Людмила Петровна в новой пуховой шубке, с гордой, победной улыбкой. За ней — отец, Виктор Сергеевич, несущий огромную клетку с банками солений, и хмурый младший брат Сережа с гигантским рюкзаком. Сбоку юлила Ольга, а вокруг ног взрослых с визгом носились двое ее детей, семилетний Степан и пятилетняя Милана.
— Ну что стоишь, сынок, пропускай! Морозно! — бодро сказала Людмила Петровна, без лишних слов входя в прихожую и оглядываясь с видом ревизора. — Ух, действительно, просторненько. Я же говорила!
Дети, скинув ботинки, не развязывая шнурков, помчались вглубь квартиры.
— Класс! У вас телевизор на весь экран! — закричал Степан из гостиной.
— Мам, смотри, какие глупые прянички! — раздался тонкий голосок Миланы с кухни.
Настя, выйдя из кухни, остановилась в дверном проеме. На ней был простой домашний халат, в руках — все тот же шприц. Лицо стало абсолютно бесстрастным, маска застыла.
Ольга, разгружая вещи, бросила на нее быстрый взгляд и фыркнула.
— Мы думали, вы там шутите, что не ждете! — сказала она, обращаясь больше к Артему, чем к Насте. — Кого это вы, родная мать, будете на Новый год прогонять? Совесть есть? Мы ведь из-за вас с маршрутки слезли, такси брали, чтобы быстрее!
Людмила Петровна, сняв шубу и накинув ее на вешалку, прошла на кухню, бросив мимолетный кивок Насте.
— Так, дорогая, покажи, где у тебя кастрюли побольше. Сейчас быстро соберемся, ужин надо готовить. Оля, иди сюда, поможешь. Виктор, ты со Сережей диван в гостиной расстелешь, они там спать будут. Артем, зачем стол в углу? Передвинь его к центру, надо места больше.
Она говорила спокойно, уверенно, как полководец, отдающий приказы на хорошо знакомой местности. Это была не просьба. Это было распоряжение.
Артем открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли. Он видел, как Настя медленно, очень медленно повернулась и ушла обратно на кухню. Ее плечи были неестественно прямыми.
— Мама, — наконец выдавил он, — мы не договаривались…
— Что значит не договаривались? — обернулась к нему Людмила Петровна, и в ее глазах вспыхнули знакомые стальные искорки. — Я тебе три дня назад сказала. Ты не стал возражать. Молчание — знак согласия. И не начинай, сынок. Все приехали, устали, дети рады. Не порти праздник.
Она взяла с полки большую кастрюлю и поставила ее на плиту со звонким стуком.
В этот момент со стороны спальни донесся громкий шум, будто что-то упало, и довольный визг Миланы. Настя резко вышла из кухни и быстрыми шагами направилась в сторону комнат. Ее лицо было белым как мел.
Артем, наконец сдвинувшись с места, пошел за ней.
В спальне на полу возле комода валялась фарфоровая шкатулка — подарок Настиной бабушки. Рядом с ней сидела Милана и пыталась надеть на себя Настины бусы.
— Девочка, это не твои вещи, — сказала Настя тихим, ровным, страшным голосом. — Выйди, пожалуйста, из комнаты.
— Она просто ребенок, чего ты? — появилась в дверях Ольга. — Миланочка, иди к маме. Тетя Настя жадная.
Настя ничего не ответила. Она просто посмотрела на Артема. В этом взгляде не было уже ни злости, ни упрека. Там была пустота и лед. Она молча подобрала осколки шкатулки, положила их на комод, развернулась и, обойдя всех, вышла в коридор. Через мгновение Артем услышал щелчок защелки ванной комнаты.
Он остался стоять посреди своего дома, который в одно мгновение превратился в шумный, неуправляемый общежитие. Воздух наполнился чужими голосами, стуком посуды, топотом детских ног и запахом чужой верхней одежды. Приказной голос матери доносился с кухни: «Оля, лук режь мельче! Артем, ты что застыл? Тащи сумки!».
Он облокотился о косяк двери, чувствуя, как нарастает волна абсолютного бессилия. Они ворвались без спроса, заняли пространство, сломали вещь, унизили его жену, а он… он просто стоял и смотрел. Слова, которые он должен был сказать на пороге, так и не были произнесены. И теперь он чувствовал себя не хозяином, а гостем, и очень неуместным, в своем же доме.
Тихий стук из ванной превратился в мерный, монотонный звук. Настя, судя по всему, сидела там, прижавшись лбом к двери. И этот тихий стук бился в такт его собственному сердцу, нагнетая чувство вины, которое вот-вот должно было найти выход.
Утро тридцать первого декабря началось не с боя курантов, а с грохота кастрюль и громкого, недовольного голоса Людмилы Петровны. Артем, спавший на раскладном диване в гостиной, открыл глаза и на секунду не понял, где находится. Затем все вернулось: запах чужих духов, храп отца на соседнем матрасе, детский шепот из-за угла. Его дом превратился в проходной двор.
На кухне царил ад. Повсюду были расставлены привезенные банки с соленьями, пакеты с продуктами, кастрюли разного калибра. Настя, бледная, с тёмными кругами под глазами, молча нарезала овощи для салата. Её движения были точными и резкими. Казалось, она режет не морковь, а собственное терпение, которое таяло с каждым сантиметром.
Людмила Петровна и Ольга занимали центральное пространство у плиты. Они что-то бурно обсуждали, перекрывая друг друга.
— Я тебе говорю, свекровь нужно пассеровать отдельно, иначе весь салат будет в масле, — поучающе говорила Ольга, заглядывая через плечо Насти. — Ты у нас, Настенька, всё на диете стараешься, а салат — он должен быть сытным.
— Пусть делает, как умеет, — отмахнулась Людмила Петровна, закладывая в свою огромную кастрюлю куриные окорочка. — Потом поправим, если что. Артем любит мой салат с жареными грибами. Ты грибы купила, Настя?
— Нет, — коротко ответила Настя, не отрываясь от доски. — У нас в меню был другой салат.
— Какой «другой»? — удивленно подняла брови свекровь. — Новый год — это традиции. А у нас в семье салат с грибами. Оль, сбегай в магазин, тут на углу, купи шампиньонов. И сметаны пожирнее.
Настя глубоко вдохнула, сжимая ручку ножа.
—Людмила Петровна, меню мы с Артемом обсудили. Там нет салата с грибами. И сметана у нас уже есть.
— Ну, обсудили-обсудили, — фыркнула Ольга, принимаясь мыть уже чистую сковороду, которую Настя поставила на сушилку. — Теперь мы здесь, и мы вносим коррективы. Не дерзи маме, она старше.
От этих слов Настя замерла. Она медленно положила нож, повернулась и облокотилась о стол, глядя на женщин.
— Я не держу. Я говорю, что в моем доме я планировала готовить по-своему. Вы — гости. Вы могли бы предложить помощь, а не переделывать всё с нуля.
В кухне наступила тишина, нарушаемая лишь шипением курицы в кастрюле Людмилы Петровны. Та отложила ложку, вытерла руки о фартук и посмотрела на невестку с холодным, оценивающим взглядом.
— «В моем доме»… Милая, пока ты за мужа замужем, это общий дом. И семья мужа — это не «гости». Это семья. Или у вас в семье так не принято — помогать, подсказывать?
— У нас в семье принято договариваться и уважать чужой труд, — голос Насти начал дрожать от сдерживаемых эмоций. — Я встала в семь утра, чтобы начать готовить. Я не просила помощи. Я хотела сделать всё сама. А вы… вы просто оттираете за мной, как будто я грязная, и ставите свою посуду. Я тут хозяйка или нет?
— Ой, какая вспыльчивая! — закатила глаза Ольга. — Мама, не обращай внимания. У неё, наверное, критические дни. Насть, дай нам место у плиты, а то ты всё равно медленно копаешься. Мы быстрее управимся. Иди лучше пол в коридоре протри, дети из прихожей снег натащили.
Это стало последней каплей. Настя резко выпрямилась. Её глаза горели.
— Я не буду мыть полы, пока вы тут хозяйничаете! Вы уже всё захватили! Вы даже бульон мой вылили!
Она указала на пустую кастрюлю, стоявшую в раковине. Утром она поставила варить прозрачный бульон для заливного. Теперь кастрюля была пуста.
Людмила Петровна не смутилась.
— А что там было выливать? Вода и кости. Я полезный бульон на окорочках сварю. Настоящий. Для моих мужчин.
В этот момент в кухню, привлеченный громкими голосами, зашел Артем. Он видел, как Настя трясется, видел самодовольные лица матери и сестры.
— Что происходит? — спросил он, пытаясь встать между ними.
— Твоя жена не в духе, — с нарочитой грустью сказала Людмила Петровна. — Мы стараемся, помогаем, а она нам сцены устраивает. Я тебя на ногах выносила, ночей не спала, а ты из-за неё на мать голос повышаешь?
Это была привычная, отточенная манипуляция. Артем почувствовал, как его накрывает волной старой, детской вины.
— Мама, никто не повышает голос… — начал он беспомощно.
— А она повышает! — вставила Ольга. — Нас, родных, за грязнуль каких-то считает! Мы всей семьей праздник хотим, а она нам про «свой дом» и «свои правила» лекции читает. Небось, свои родители не учат, как со свекровью разговаривать?
Настя посмотрела на Артема. В её взгляде была мольба, последняя надежда, что он наконец заступится, произнесёт те самые слова, которые поставили бы всё на свои места. Слова «мама, это наш дом, и здесь главная Настя». Но Артем, раздавленный грузом семейных обязательств и манипуляций, лишь опустил глаза.
— Насть, давай не будем… — пробормотал он. — Все устали, нервы… Давайте как-нибудь…
Настя прочла в его опущенных глазах капитуляцию. Надежда погасла, уступив место ледяному, окончательному разочарованию. Она медленно сняла фартук, повесила его на спинку стула.
— Хорошо, — сказала она тихо, но очень чётко. — Вы хотите готовить? Готовьте. Вы хотите мыть полы? Мойте. Вы хотите, чтобы я не дерзила? Я ухожу.
И, не глядя ни на кого, она вышла из кухни, оставив за собой гробовую тишину.
Людмила Петровна первой нарушила молчание, удовлетворенно хмыкнув.
— Ну, поостынет в своей комнатке. Настроение испортила, конечно. Артем, не кисни. Иди накрой на стол. Праздник же, всё-таки.
Но Артем не мог пошевелиться. Он смотрел на пустой дверной проём, где только что стояла его жена. Фраза «я ухожу» висела в воздухе, и он с ужасом понимал, что она может означать не только уход с кухни. Он чувствовал, как последние опоры их общего мира, который они с Настей строили три года, с треском рушатся под натиском его же родни. И он, как главный виновник этого обрушения, просто стоял и смотрел.
Новый год пришёл в квартиру Артема и Насти без радости. Он прокрался сквозь густую, липкую атмосферу обиды и неловкости.
Настя не вышла к праздничному столу. Артем, изображая на лице каменную маску, пытался уговорить её, стучал в дверь спальни, но в ответ слышал только глухое: «Оставь меня». В конце концов, он отступил, чувствуя себя предателем вдвойне: и перед женой, и перед семьёй, которая уже уселась за накрытый стол и ждала начала.
Стол ломился от яств, но почти все блюда были приготовлены Людмилой Петровной и Ольгой. Настяны пряники лежали в стороне, на отдельной тарелочке, нетронутые, как чужие и ненужные.
— Ну что ж, — торжественно начала Людмила Петровна, поднимая бокал с шампанским. — С наступающим Новым годом, родные! Пусть в этом доме всегда будет светло и уютно, пусть семья будет дружной и крепкой! За нас!
Все чокнулись, кроме Артема. Он машинально поднял бокал, но не притронулся к нему. Его взгляд был прикован к закрытой двери спальни.
Первые полчаса прошли в тяжёлом, вымученном разговоре о погоде, политике и ценах. Виктор Сергеевич и Сережа больше молчали, уплетая салаты. Дети болтали о подарках. Но по мере того, как бутылки пустели, языки развязывались.
— А ведь хорошо у вас тут, сынок, — с расстановкой сказала Людмила Петровна, обводя взглядом гостиную. — Просторно. Светло. Не то что наша хрущёвка. Молодцы. Хотя, конечно, ипотека — это кабала на десятилетия. Интересно, как вы с двумя кредитами справляетесь? Машина ведь тоже в кредите?
— Справляемся, — сухо ответил Артем, наливая себе коньяку. Горькая жидкость должна была приглушить гложущее чувство стыда.
— Ну, «справляемся»… — протянула Ольга, скептически хмыкнув. — Я мимо вашего дома в октябре ездила, так окна у вас до десяти вечера тёмные были. Экономите на свете, да? И Настя в той же шубе третий год ходит. Красиво, конечно, но уже не модно.
Артем сжал кулаки под столом.
— Нам хватает. Нас всё устраивает. Наши финансовые дела — это наше личное дело.
— Ой, какие секреты от родной семьи! — фальшиво удивилась Людмила Петровна, обмакивая кусок селёдки под шубой в сметану. — Мы же не чужие. Мы переживаем. Вот, например, дети. Когда уже? Тебе тридцать, Насте двадцать восемь. Часики-то тикают. А вы в кредитах по уши, с ребёнком не потяните. Недальновидно как-то.
Артем чувствовал, как красная пелена застилает глаза. Он сделал большой глоток коньяку.
— Мама, хватит. Мы не обсуждали с тобой ни наши планы на детей, ни наши финансы. Давай просто посидим.
— Как это — хватит? — голос свекрови стал резче, сладковатая интонация испарилась. — Я мать, мне небезразлично, как мой сын живёт! В погоне за статусом квартиру побольше взял, машину новую, а о будущем не думает! И о семье не думает! Мы приехали — а нас тут чуть ли не за дверь выставляют! Это твоя жена тебя так научила? Родителей за людей не считать?
Тишина в спальне была звенящей. Артем знал — Настя слышит каждое слово.
— При чём тут Настя? — сквозь зубы процедил он. — Это ты вломилась к нам без спроса!
— Вломилась? — Людмила Петровна ударила ладонью по столу, зазвенела посуда. — Я ВЛОМИЛАСЬ в квартиру, на которую мы с отцом давали деньги? Первый взнос, между прочим, был наш! Мы от своих пенсий отрывали! Так что это, можно сказать, больше наша квартира, чем ваша! И мы имеем полное моральное право здесь собираться, когда захотим!
В гостиной повисла мёртвая тишина. Даже дети замолчали, чувствуя накал. Виктор Сергеевич потупился. Сережа ухмыльнулся. Ольга смотрела на брата с вызовом.
Артем остолбенел. Он смотрел на мать, не веря своим ушам. Они давали им триста тысяч на ремонт в их старой однушке пять лет назад. Подарком. На праздник. Ни о каком «первом взносе» речи не шло. Это была наглая, циничная ложь, призванная поставить его на место и унизить окончательно.
Дверь в спальню тихо открылась.
Настя стояла на пороге. Она была бледной, как полотно, но глаза её горели холодным, абсолютным огнём. Она смотрела не на свекровь, а на Артема.
— Значит, я тут прислуга? — её голос был тихим, но каждое слово падало, как отточенная сталь. — В вашей квартире? Обсуживаю вашу семью за ваш счёт? Я так понимаю?
— Насть… — попытался начать Артем, но слов не находилось. Его мир рушился со страшным треском.
— Молчи, Артем, — она произнесла это без злости, с бесконечной усталостью. — Всё понятно. Абсолютно всё.
Людмила Петровна, оправившись от неожиданного появления невестки, фыркнула.
— Ну, наконец-то вышла из своей берлоги. А то некрасиво получается — семья за столом, а ты дуешься, как ребёнок.
Это было последней каплей. В Артеме что-то надломилось, порвалось. Всё, что копилось годами — давление, манипуляции, чувство вины, беспомощность, а главное — боль за ту женщину, которую он любил и которую довёл до такого состояния, — вырвалось наружу. Он медленно поднялся. Его движения были спокойными, но в них была стальная решимость, которой он сам в себе не знал.
Он посмотрел на мать. Прямо в глаза.
— Мама, — сказал он громко и чётко, перекрывая возможные возражения. — Уезжайте к себе праздновать. Сейчас. Собирайте вещи и уезжайте.
В комнате ахнули. Людмила Петровна остолбенела, её рот приоткрылся от изумления.
— Что?.. Ты что сказал, неблагодарный?..
— Я сказал — уезжайте, — повторил Артем, и его голос уже дрожал от ярости, которую он больше не мог сдерживать. — Вы приехали без приглашения. Вы унижали мою жену в её же доме. Вы сломали её вещи. Вы устроили здесь бардак и считаете, что вам всё позволено! Вы только что заявили, что это ваша квартира? Так вот — нет. Это НАША с Настей квартира. А вы в ней — незваные и неуважаемые гости. И моя жена не будет служанкой у вас на Новый год. Никогда больше. Понятно?
Тишина стала абсолютной. Впервые в жизни Людмила Петровна не нашла, что сказать. Она просто смотрела на сына широко раскрытыми глазами, в которых читались шок, непонимание и рождающаяся ярость.
Артем обернулся к Насте. В её глазах, полных слёз, он наконец-то увидел не разочарование, а что-то другое. Что-то хрупкое и почти утраченное — надежду.
Но триумф длился лишь секунду. Лицо Людмилы Петровны исказила гримаса бешенства.
— Ах так?! — прошипела она, вставая. — Так ты нас выгоняешь? Ночью? В Новый год? Ну хорошо, сынок. Ты пожалеешь об этом. Очень пожалеешь. Ольга, Виктор, Сережа — собираемся! Пусть живут здесь в своём свинарнике вдвоём! Посмотрим, как они без семьи пропадут!
Началась суматоха. Слова, произнесённые Артемом, стали точкой невозврата. Мост был сожжён. И он, стоя посреди хаоса, который сам же и вызвал, понимал, что обратной дороги нет.
Тишина после взрыва гнева Артема длилась недолго. Её сменила буря. Людмила Петровна, сначала ошеломлённая, пришла в себя с разрушительной силой. Её рыдания были громкими, театральными и полными ярости.
— Внуков на улицу выставляешь! Родную мать! В Новый год! — голосила она, хватая свою шубу, но не надевая, а размахивая ею, как знаменем. — Да я тебя, гадёныша, на руках носила! Я для тебя всё! А ты… из-за этой…!
Ольга тут же подхватила мать под руку, бросая на брата взгляды, полные ненависти.
— Ты слышал, что ты сказал, Артём? Ты вообще в своём уме? Из-за ссоры с женой мать на улицу? Папа, скажи ему что-нибудь!
Виктор Сергеевич, мрачный и подавленный, молча копошился с чемоданами, избегая встречи с глазами сына. Сережа, смартфон в руке, уже снимал происходящее, ехидная ухмылка не сходила с его лица. Дети, испуганные криками, притихли в углу.
Настя не двигалась с места. Она стояла у двери спальни, её руки были крепко сцеплены, будто она держала себя за плечи, чтобы не разлететься на куски. Она смотрела на этот хаос, и в её глазах отражалось не торжество, а глубокая усталость и что-то вроде жалости.
Артем пытался сохранить твёрдость, но внутри всё дрожало. Фраза была произнесена, мост сожжён. Теперь нужно было довести дело до конца, иначе это превратилось бы в фарс.
— Я помогу вам собраться, — сказал он глухо, подходя к прихожей. — Вызовите такси.
— Такси? — взвизгнула Людмила Петровна. — Куда? В ночь? Мы никуда не поедем! Это наш дом! Ты не имеешь права нас выгонять! Мы остаёмся, и всё! Ложись спать, если хочешь, а утром будем решать, как жить дальше!
Она демонстративно бросила шубу на пол и направилась обратно в гостиную, с намерением усесться на диван.
Артем почувствовал, как почва уходит из-под ног. Они отказывались уезжать. Угрозы не подействовали. Силового выдворения он, конечно, произвести не мог. В голове мелькнула мысль — сдаться. Пусть останутся. Перетерпеть ещё два дня. Но тогда он навсегда потеряет Настю. Это он понимал абсолютно чётко. Он видел её взгляд.
Он вытащил из кармана телефон. Руки дрожали. Он набрал короткий номер — 102.
— Что ты делаешь? — прошипела Ольга.
— Вызываю полицию, — ответил Артем, и его собственный голос показался ему чужим, спокойным до металлического оттенка. — Сообщаю о нарушении общественного порядка и о непрошеных гостях, отказывающихся покинуть чужое жилище.
В трубке уже раздавались гудки. Услышав это, Людмила Петровна издала звук, средний между визгом и стоном.
— Полицию?! На мать?! Да ты… Да я тебя… Воспитать не успели, недолюбили!
— Алло, дежурная часть? — сказал Артем, отвернувшись. Ему пришлось дважды сглатывать ком в горле, чтобы голос звучал внятно. Он назвал адрес, объяснил ситуацию: «Нежданные родственники, приехали без предупреждения, устроили скандал, отказываются уездить, мешают проживанию». Фраза «моя мать» не слетела с его языка. Он сказал: «Гражданка Петрова Людмила».
Пока он говорил, в квартире стояла ледяная тишина. Даже дети не шелохнулись. Реальность происходящего, символизируемая этим звонком, наконец проникла в сознание всех присутствующих.
Через двадцать минут, которые показались вечностью, раздался звонок в домофон. Артем спустился, чтобы открыть подъезд. Настя так и не пошевелилась, словно превратилась в статую из льда и боли.
В квартиру вошли двое полицейских — мужчина лет сорока с усталым, опытным лицом и молодая женщина-сержант. Их взгляды сразу оценили обстановку: праздничный стол, собранные чемоданы, заплаканное, разгневанное лицо пожилой женщины, бледные лица остальных.
— В чём дело? Кто вызывал? — спросил старший, представившись участковым уполномоченным Никифоровым.
Артем шагнул вперёд.
—Я. Артём Петров. Владелец этой квартиры. Эти люди… мои родственники. Они приехали без моего согласия и согласия моей жены тридцатого декабря и отказываются покинуть помещение, мешая нашему нормальному проживанию. Прошу их выдворять.
— Он врёт! — завопила Людмила Петровна, но её голос потерял былую мощь, в нём появилась истеричная нота. — Он выгоняет на улицу мать! В Новый год! Мы приехали в гости! А эта… его жена, настропалила его против семьи! Мы давали деньги на эту квартиру! Она наша!
Участковый Никифоров поднял руку, останавливая поток слов. Его лицо не выражало ничего, кроме профессиональной усталости.
—Спокойно, гражданка. Давайте по порядку. Документы на квартиру есть?
Артем молча подал папку с документами, которую заранее достал из сейфа. Свидетельство о регистрации права было на его имя и Настино.
Полицейский бегло изучил.
—Вы здесь прописаны? — обратился он к Людмиле Петровне.
— Нет, но…
— Значит, вы находитесь в квартире на праве временного пребывания по приглашению собственников. Если собственники просят вас удалиться, вы обязаны это сделать. Независимо от степени родства и времени суток.
— Но он — мой сын! Это морально! Это безнравственно! — всхлипнула она.
— Закон, гражданка Петрова, не оперирует понятиями «морально» или «аморально» в данном случае, — сухо заметила сержант. — Есть право собственности и правила проживания. Если вы отказываетесь уйти добровольно, мы составим протокол о нарушении общественного порядка и административное задержание. Вам это надо? В праздник? С детьми?
Слово «задержание» подействовало как ушат ледяной воды. Ольга ахнула. Виктор Сергеевич наконец поднял голову.
—Люда, хватит. Собираемся. Позор… — прохрипел он.
Процесс сборов под наблюдением полиции был самым унизительным в жизни Артема. Он чувствовал себя палачом и предателем одновременно. Родные, молча, с ненавистью бросая на него взгляды, упаковывали свои вещи. Участковый Никифоров, пока они собирались, отдельно поговорил с Артемом, спросил, не хочет ли он писать заявление о клевете (насчёт денег на квартиру) или о порче имущества (сломанная шкатулка). Артем, мотаясь как в тумане, отказался. Ему хотелось только одного — чтобы это кончилось.
Когда последняя сумка была вынесена в прихожую, Людмила Петровна остановилась перед сыном. Слёз уже не было. Была только ледяная, беспредельная ненависть.
—Запомни этот день, Артём. Ты переступил черту. Семьи у тебя больше нет. Живи со своей змеёй. И помни — мы этого так не оставим.
Она вышла, не оглянувшись. За ней потянулись остальные. Сержант жестом показала Артему подойти к дверям.
—Документы, пожалуйста. Отметим, что инцидент исчерпан. И совет на будущее: если начнутся угрозы, звонки, оскорбления в соцсетях — собирайте всё. Скриншоты, записи. Пригодятся. С наступающим.
Дверь закрылась. Щелчок замка прозвучал оглушительно громко в абсолютной тишине.
Артем обернулся. Квартира была пуста и невероятно тиха. Только следы вторжения: сдвинутая мебель, грязная посуда на столе, пятно от пролитого вина на скатерти, запах чужих духов и табака. И Настя. Она всё так же стояла у двери спальни, но теперь её плечи содрогались от беззвучных рыданий.
Он сделал шаг к ней, но ноги подкосились. Он опустился на пол в прихожей, прислонившись спиной к стене. Силы, которые держали его последние часы, покинули его разом. Не было чувства победы. Не было облегчения. Была только огромная, всепоглощающая пустота, пронизанная стыдом и горем. Они остались одни. Выиграли битву за свой дом. Но какой ценой?
В гостиной, на экране телевизора, уже шли новогодние гуляния, и диктор весело кричал: «С Новым годом, друзья!». Ирония была настолько горькой, что Артем закрыл лицо руками. Праздник был мёртв.
Первое января началось в гробовой тишине. Артем очнулся на полу в прихожей, с одеревеневшей спиной и тяжёлой, свинцовой головой. Свет нового дня, пробивавшийся сквозь щели штор, казался чужим и недобрым. Он поднялся, костяшки пальцев побелели от того, с какой силой он сжимал их всю ночь во сне.
В спальне Настя лежала, уставившись в потолок. Она не спала. Когда он зашёл, она лишь перевела на него пустой взгляд.
— Насть… — начал он, но голос сорвался в шёпот.
—Не надо, — тихо ответила она. — Ничего не надо говорить.
Они существовали в квартире как два призрака, осторожно обходя друг друга. Разгребали последствия праздника, которого не было. Артем молча выносил мусор — горы упаковок, обёрток, недоеденную, ненавистную теперь еду. Настя механически мыла посуду, её руки в резиновых перчатках были похожи на руки автомата. Звук льющейся воды и звон тарелок были единственными звуками, нарушающими тишину.
Первая ласточка прилетела днём. Сообщение в общем семейном чате, откуда Артема ещё не успели исключить. От Ольги.
«Всем доброго утра и с наступившим. У нас, к сожалению, праздник не задался. Брат, на которого мы все молились, в новогоднюю ночь ВЫГНАЛ НА УЛИЦУ нашу маму, папу, меня с маленькими детьми и Сережу. Вызвал на нас полицию, как на бандитов. Потому что его жена (та самая, которую мы всегда принимали как родную) не захотела готовить для семьи и настроила его против нас. Мама в шоке, у неё давление. Дети плачут. Мы ночь в гостинице ночевали, денег нет. Позор и стыд. Молитесь за нашу семью».
Под сообщением тут же выстроился шеренгой возмущённый комментарий от тёти Гали, двоюродной сестры отца и прочих родственников, которых Артем видел раз в пять лет на поминках. «Ужас!», «Какой кошмар!», «Артём, опомнись!», «Знаем мы этих невесток, развалюх семейных!».
Артем смотрел на экран, и его тошнило. Он не стал ничего писать в ответ. Просто вышел из чата. Но это было только начало.
Вечером позвонил его друг детства, Димка. Голос был неловким, смущённым.
—Артём, привет… С Новым годом… Слушай, я тут от Ленки (своей жены) слышал… Это правда, ты маму свою на улицу выгнал? И полицию? Брат, да ты что, с катушек съехал?
Артем попытался что-то объяснить, но слова звучали неубедительно даже для него самого. «Они сами приехали… Устраивали скандал… Оскорбляли Настю…». Димка выслушал и вздохнул: «Ну, семейные дела… Но мать-то… Как-то жёстко, братан. Ладно, выздоравливай».
Он положил трубку, чувствуя себя прокажённым.
На следующий день Настя, выйдя в магазин, встретила соседку с пятого этажа, Марью Ивановну. Та, всегда приветливая, на этот раз смерила её ледяным взглядом и, не поздоровавшись, прошла мимо, громко цокнув каблуками.
— Что это было? — спросила Настя, вернувшись домой, и в её голосе впервые за двое суток прозвучала не апатия, а недоумение.
—Ничего, — буркнул Артем, но она потребовала ответа.
Он показал ей скриншот из семейного чата. Настя прочитала, её лицо побелело, затем покраснело от гнева.
—Они… Они же врут! Как они могут?! Они всё перевернули с ног на голову!
— Они мстят, — тупо сказал Артем. — Так всегда бывает. Кто громче крикнет, тот и прав.
Третьего января Настя зашла в Одноклассники, куда её добавила Ольга несколько лет назад. На странице сестры мужа красовался новый альбом. «Наше разбитое Новогодье». Фотографии: заплаканные дети в машине (снятые крупным планом), Людмила Петровна с трагическим выражением лица, сидящая на кровати в номере бюджетной гостиницы, общий грустный снимок семьи. И подпись: «Когда родная кровь предаёт. Сын выгнал маму на мороз, потому что его новая хозяйка не захотела делиться кровом. Низкий поклон тем, кто поддержал и приютил. Добро всегда вернётся. А зло… зло будет наказано».
Под постом — сотни лайков и комментариев. «Держитесь!», «Какой ужас!», «Сынок-то ваш, видно, не мужчина, раз баба вертит!», «Таких невесток на кол!».
Настя выронила телефон. Её трясло.
—Они… они выставили нас извергами на всеобщее обозрение? Они используют детей?.. Артем, посмотри!
Артем смотрел. Каждый комментарий был как удар хлыста. Он видел лица знакомых, друзей родителей, которые писали гневные отповеди, не разобравшись. Он чувствовал, как вокруг них с Настей сжимается кольцо всеобщего осуждения. Их маленькая крепость, отвоеванная такой страшной ценой, оказалась осаждённой не снаружи, а изнутри — ядом лжи и сплетен.
Настя разрыдалась. Впервые за эти дни — не тихо, а громко, надрывно, захлёбываясь.
—Я не выдержу! Я не могу! Все вокруг думают, что я какая-то стерва, семейный демон! Мы же защищались! Мы же правы!
Артем попытался её обнять, но она оттолкнула его.
—Нет! Это твоя семья! Твоя мама! И теперь из-за них на нас все тычут пальцем! Как жить? На работу выходить? По улице ходить?
В этот момент зазвонил её телефон. Незнакомый номер. Настя, всхлипывая, ответила.
—Алло? Да, это я… Что?.. Кто вы?.. Что за компенсация?.. Вы что, угрожаете?..
Она побледнела ещё больше и бросила трубку, как раскалённый уголь.
—Это… Это какой-то мужской голос. Сказал: «За мать ответите, стервы. Мы вас найдём». И бросил.
Паника, холодная и бездонная, накрыла их с головой. Это был уже не просто чёрный пиар. Это были угрозы.
Вечером, когда они сидели в полумраке, не в силах ни есть, ни говорить, позвонила Оксана, подруга Насти и, по счастливой случайности, юрист по семейному праву. Настя, с трудом выговаривая слова, сквозь слёзы рассказала ей всё. С самого начала. Про непрошенный визит, про сломанную шкатулку, про кухонные войны, про деньги, про полицию и про пост в соцсетях.
Оксана слушала молча, лишь иногда задавая уточняющие вопросы. Когда Настя закончила, в трубке раздался её спокойный, деловой голос.
—Насть, выдохни. Слушай меня внимательно. Они совершили несколько ошибок. Огромных. Во-первых, угрозы по телефону — это уже статья. Номер записан? Во-вторых, пост в соцсетях с ложными сведениями, порочащими вашу честь и достоинство, — это клевета. В-третьих, их история про «деньги на квартиру» без единого доказательства — просто бред. Вы с Артёмом взрослые люди и собственники. Вы имели полное право не пускать их и выдворить.
— Но все им верят… — прошептала Настя.
— Плевать, — чётко сказала Оксана. — Мнение зевак в соцсетях ничего не решает. Решает закон. Вам нужно перестать быть жертвами. Собирайте всё. Всё! Скриншоты этого поста и всех комментариев. Запись этого звонка с угрозами, если есть. Сохраните историю звонков. Распечатайте и подшейте объяснения участкового, если осталась копия. Зафиксируйте факт порчи имущества — сфотографируйте сломанную шкатулку. Вы строите досье. Потом мы решим, как им этим досье по голове съездить. Хватит лить сопли. Включайте голову.
Разговор с Оксаной стал первым лучом света в этом туннеле беспросветного позора и страха. Когда Настя передала суть разговора Артему, в его глазах тоже мелькнула искра — не ярости, а решимости. Страх и апатия стали отступать, уступая место другому чувству — холодной, сосредоточенной злости.
Он взял свой ноутбук и начал методично, как научили на работе, сохранять скриншоты. Каждый оскорбительный комментарий, каждый лайк под постом Ольги. Он нашёл в памяти телефона номер того злосчастного звонка. Настя сходила в спальню и сфотографировала осколки фарфоровой шкатулки на фоне газеты с сегодняшней датой.
Они ещё не знали, что будут с этим делать. Но они перестали просто плакать и прятаться. Они начали собирать оружие для войны, которую им навязали. И впервые за много дней, ложась спать, они не отвернулись друг от друга. Артем осторожно обнял Настю, и она, после мгновения напряжения, прижалась к нему. Они были вдвоём против всего мира, который ополчился на них из-за лжи. И это «вдвоём» начинало обретать силу.
Тишина после бурных первых дней января была обманчивой. Она висела в квартире не как передышка, а как напряжение перед новым ударом. Артем и Настя, следуя совету Оксаны, превратились в методичных архивариусов собственного кошмара. Папка с надписью «Досье» на жёстком диске пополнялась ежедневно: скриншоты поста Ольги и комментариев, фотография осколков шкатулки, аудиозапись повторного звонка от неизвестного (Настя установила программу для записи разговоров), распечатка объяснений участкового Никифорова, который любезно предоставил копию по электронной почте.
Каждый вечер они просматривали сводки с «поля боя». Ольга периодически подогревала интерес к посту, добавляя новые детали: «мать слегла с гипертоническим кризом», «дети до сих пор вздрагивают при виде полицейских машин». Артем научился не читать комментарии, лишь бесстрастно сохранял их. Он чувствовал, как внутри растёт не ярость, а холодное, упругое сопротивление, похожее на стальную пружину.
Удар, которого они ждали, пришёл не через соцсети. Его принёс почтальон пятого января. Официальный конверт с отметкой «Заказное с уведомлением». В левом углу — знакомый, бисерный почерк Людмилы Петровны.
Настя вскрыла конверт дрожащими руками. Внутри лежало несколько листов бумаги. Не распечатка, а именно рукописный текст, аккуратный, выведенный с нажимом, будто каждое слово вбивалось гвоздём. Заголовок: «ПРЕТЕНЗИЯ».
— Артем, — голос Насти сорвался. — Смотри.
Они сели за кухонный стол, который уже не ассоциировался с праздником, а стал штабом. Артем читал вслух, и с каждым словом его голос становился всё бесцветнее.
«Я, Петрова Людмила Сергеевна, мать Артёма Петрова, в связи с произошедшими событиями в ночь с 31 декабря на 1 января, требую:
1. Возместить затраты на гостиницу для меня, моего мужа, дочери с двумя несовершеннолетними детьми и сына — в размере 15 000 рублей.
2. Компенсировать моральный вред, причинённый публичным оскорблением, выдворением и шоковым состоянием — 100 000 рублей.
3. Вернуть сумму в размере 300 000 рублей, которую мы с мужем передали вам в 2018 году на первоначальный взнос за квартиру, с учётом инфляции. Или, как вариант, признать за нами право на долю в указанной квартире.
В случае отказа оставляю за собой право обратиться в суд для защиты своих законных прав и интересов.»
Внизу стояла размашистая подпись и дата.
В квартире стало душно. Артем отодвинул листок, будто он был испачкан чем-то отвратительным.
—Они… Они с ума сошли. Какая доля? Какие сто тысяч? Они же подарили эти деньги! Мы же им на юбилей потом телевизор такой же стоимости подарили!
— Это не имеет значения, — тихо сказала Настя. Её глаза бегали по строчкам. — Они хотят денег. Или хотят нас запугать. Оксана говорила, что без расписки это дар. Но они всё равно идут ва-банк.
— Что будем делать? — спросил Артем, и в его голосе вновь прозвучала та самая беспомощность, которую он так ненавидел в себе.
Настя посмотрела на него. И в её взгляде не было уже ни упрёка, ни паники. Был холодный расчёт.
—Будем делать то, что должна делать нормальная семья, на которую напали. Защищаться. По-взрослому. Записывайся к Оксане на консультацию. Не по телефону, а лично. Сегодня.
Офис Оксаны находился в деловом центре, и его стерильная, деловая атмосфера сразу выдернула их из трясины домашних переживаний. Оксана, в элегантном костюме, выслушала их, не перебивая, изучая принесённую папку с документами и ту самую претензию.
— Ну что ж, — сказала она наконец, откладывая бумаги. — Коллеги из отделов по работе с особо одарёнными родственниками. План у них, в общем-то, стандартный: шантаж, давление на чувство вины, попытка материальной компенсации. Хорошо, что вы всё фиксировали.
— Они же ничего не добьются? — спросил Артем. — Эти триста тысяч… Мы не брали их взаймы!
— Конечно, нет, — уверенно сказала Оксана. — Гражданский кодекс, статья 572. Дарение. Если нет письменного договора займа или расписки с чёткими условиями возврата, считается, что средства были подарены. А подарки, как известно, назад не берут. Их требование о возврате — юридически ничтожно. То же самое с «долей». Оснований для признания права собственности у них ноль.
— А моральный вред? И гостиница? — спросила Настя.
— С моральным вредом интереснее, — Оксана откинулась на спинку кресла. — Они могут попробовать подать иск. Но суду нужно будет доказать, что вред был причинён именно вашими незаконными действиями. А ваши действия были законны. Вы — собственники, вы имели право не пускать в дом посторонних и требовать их удаления. Обращение в полицию — ваше законное право. Факт порчи вашего имущества их ребёнком и оскорбления в ваш адрес, которые у вас, я вижу, зафиксированы, сыграет против них. А их публикация в соцсетях… — юрист едва заметно улыбнулась. — Это вообще подарок для нас. Это клевета, распространение порочащих сведений, не соответствующих действительности. Статья 128.1 УК РФ. И ещё административная ответственность за оскорбление.
Артем и Настя переглянулись. Слова Оксаны были не просто утешением. Они были чёткими, ясными инструкциями, картой, на которой были обозначены не только их позиции, но и минные поля противника.
— Что нам делать? — спросил Артем уже другим тоном — твёрдым, деловым.
— На выбор: стратегия защиты или нападения, — сказала Оксана. — Первое: можно просто проигнорировать эту претензию, а если они подадут иск — выиграть его в суде, предоставив все собранные вами доказательства. Это долго, нервно, но скорее всего, успешно. Второе: перейти в контратаку. Написать на них встречное заявление. В полицию — по факту клеветы в соцсетях и угроз по телефону. А также иск о компенсации морального вреда уже вам — за те же самые клевету, вторжение в частную жизнь, порчу имущества. Сумму можно заявить символическую, но сама подача иска сильно охладит их пыл.
— Они сойдут с ума, — прошептала Настя. — Это будет война на уничтожение.
— Войну начали не вы, — холодно заметила Оксана. — Вы пытались выставить их за дверь. Они начали публичную травлю и вымогательство денег. Сейчас у вас есть моральное и юридическое право дать им понять, что у каждой медали есть обратная сторона, и она может очень больно ударить.
Дорога домой была молчаливой, но это было другое молчание. Не гнетущее, а сосредоточенное. Они пили кофе на кухне, и Настя первая нарушила тишину.
— Я не хочу просто отбиваться, — сказала она, глядя на тёмную поверхность стола. — Я устала быть мишенью. Они считают, что могут всё: вломиться, нагадить, оклеветать, потребовать денег. И всё это — потому что «семья». Если мы просто выиграем их иск, они спишут это на несправедливый суд и будут ненавидеть нас ещё больше. Но будут бояться.
— Ты хочешь подать встречный иск? — спросил Артем.
— Я хочу, чтобы они поняли, что у нас есть зубы, — твёрдо ответила Настя. — Не просто чтобы отгрызться, а чтобы они почувствовали укус. Чтобы в следующий раз, прежде чем писать гадости в интернете или требовать деньги, они задумались. Да, это война. Но я не хочу жить в ожидании следующего их выпада.
Артем долго смотрел на неё. Он видел в её глазах не злобу, а усталую, горькую решимость. Ту самую решимость, которая появилась у него в новогоднюю ночь, но потом была размыта чувством вины. Теперь она вернулась, окрепшая и закалённая.
— Хорошо, — сказал он. — Значит, нападение. Но не ради мести. Ради… установления границ. Раз и навсегда.
Он взял телефон и написал Оксане: «Мы выбираем второй вариант. Готовим встречные заявления. Просим вас представлять наши интересы».
Ответ пришёл почти мгновенно: «Правильное решение. Завтра высылаю вам проект ответа на их претензию для вручения. И список документов для сбора в суд. Готовьтесь, будет непросто».
Артем поставил телефон на стол. Рука не дрожала. Впервые за много дней он чувствовал не боль и не страх, а нечто вроде контроля. Пусть хрупкого, пусть иллюзорного, но контроля над ситуацией. Они больше не были загнанными в угол жертвами. Они стали сторонами в процессе. Со своими правами, доказательствами и адвокатом. Это было страшно, но это было честно.
Настя положила свою ладонь поверх его руки.
—Вместе, — сказала она просто.
— Вместе, — кивнул он.
За окном темнело. В их квартире горел свет — не праздничный, а рабочий, упрямый. Они сидели за столом, заваленным теперь не праздничными блюдами, а бумагами. Они готовились к новой битве. Но на этот раз они знали правила и держали в руках своё оружие.
Официальный ответ на претензию Людмилы Петровны, составленный Оксаной, был вручён под роспись. Это был холодный, лаконичный документ на фирменном бланке. В нём, со ссылками на статьи Гражданского кодекса, объяснялось, что требования о возврате безвозмездно переданных средств и признании доли не имеют под собой законных оснований, а компенсация расходов на гостиницу может быть рассмотрена только после предоставления подтверждающих документов и… встречного иска о возмещении ущерба за порчу имущества.
Тишина со стороны родни после этого длилась неделю. Было ощущение, будто они, не ожидая такого чёткого, профессионального отпора, затаились, чтобы перегруппироваться. Артем и Настя использовали эту паузу, чтобы собрать все документы для встречного заявления в полицию о клевете и в суд о компенсации морального вреда. Процесс этот был болезненным — вновь и вновь перебирать оскорбления, распечатывать скриншоты, описывать унижения. Но теперь это делалось не с ощущением жертвы, а с чувством стратегической необходимости.
Именно в этот момент Оксана предложила нестандартный ход.
—Суд — это долго, дорого и публично. Есть вариант досудебного урегулирования с участием медиатора. По сути — организованная встреча, где каждый скажет всё, что наболело, но в цивилизованных рамках, с адвокатами. Ваша мать, судя по всему, человек, для которого важна репутация. Перспектива публичного суда, где будут озвучены все её посты и ваши доказательства, может её испугать. Это шанс поставить точку.
После мучительных раздумий Артем и Настя согласились. Они не хотели суда. Они хотели, чтобы это кончилось.
Встреча была назначена в нейтральном месте — в конференц-зале одного из бизнес-центров. Когда Артем и Настя вошли в него в сопровождении Оксаны, их семья уже сидела за длинным столом. Людмила Петровна, выглядевшая постаревшей и натянутой как струна, её муж Виктор, мрачный и потухший, Ольга со злым, испуганным лицом и Сережа, скучающе уставившийся в телефон. Их адвокат, немолодой мужчина в потёртом пиджаке, что-то тихо говорил им. По другую сторону стола сидел нейтральный медиатор — женщина с добрым, но непроницаемым лицом.
Атмосфера была ледяной. Артем почувствовал, как сжимается желудок, но он взял себя в руки. Они сели напротив.
Медиатор объяснила правила: говорит каждый, без перебиваний. Начинает сторона, выдвинувшая первоначальные претензии.
Людмила Петровна начала. Голос её дрожал, но не от слёз, а от сдерживаемой ярости. Она говорила о сыновьем долге, о чёрной неблагодарности, о том, как её вышвырнули в ночь, как она пережила унижение. Но её речь была вызубренной, лишённой той эмоциональной мощи, что была в новогоднюю ночь. Она словно отталкивалась от заранее подготовленных тезисов своего адвоката, который беспокойно ерзал на стуле, когда она вновь заговорила про «деньги на квартиру».
Потом слово дали Артему. Он не смотрел на мать. Он смотрел на лежащую перед ним папку.
—Я не буду говорить о долге и благодарности, — начал он тихо, и все замолчали, чтобы расслышать. — Я буду говорить о фактах. Тридцатого декабря вы, без нашего согласия, приехали в нашу квартиру. Вы позволили детям бесконтрольно бегать по чужому дому, и была разбита семейная реликвия моей жены. Вы захватили кухню, оскорбляли Настю, называя её работу «неправильной», вылили её бульон, чтобы приготовить свой. Вы требовали, чтобы она мыла полы. Всё это произошло в первый же вечер. Вы вели себя не как гости, а как оккупанты.
Он делал паузы, давая словам упасть.
—В новогоднюю ночь, за столом, вы, Людмила Сергеевна, публично заявили, что квартира больше ваша, чем наша, так как вы давали деньги на первый взнос. Это была ложь, направленная на унижение. После этого я попросил вас уехать. Вы отказались. Я вызвал полицию, потому что иного законного способа защитить свой дом и достоинство жены у меня не было. После этого вы начали информационную войну: оклеветали нас в соцсетях, выставив монстрами, натравили родственников. Кто-то из вашего круга даже позволил себе угрозы по телефону. А затем вы прислали письмо с требованием денег и доли в квартире.
Он открыл папку.
—У меня здесь зафиксировано всё: фотография разбитой вещи, скриншоты поста вашей дочери с оскорбительными комментариями, запись угроз, копия вашей претензии. У участкового есть объяснение о законности моих действий в ту ночь. Наш адвокат уже подготовил встречные заявления в полицию и суд. Мы пришли сюда сегодня не потому, что мы виноваты. Мы пришли, потому что устали от войны. Но мы готовы вести её дальше, если вы этого хотите. До конца.
В зале повисла тишина, которую можно было потрогать. Лицо Людмилы Петровны было серым. Её адвокат что-то срочно записывал в блокнот.
Потом заговорила Настя. Она говорила ещё тише, но её было слышно отчётливо.
—Я никогда не была против вашей семьи, Людмила Сергеевна. Я была против неуважения. Мне не нужна была служанка на кухне. Мне нужно было, чтобы вы увидели во мне жену вашего сына, а не бесплатную рабочую силу. Когда вы сказали про «вашу квартиру», вы убили во мне последние надежды на нормальные отношения. Вы хотели поставить меня на место. Вы его поставили. Теперь между нами — вот этот стол. И закон.
Слово взяла Оксана. Кратко, как на лекции, она изложила юридические перспективы: высокая вероятность возбуждения уголовного дела за клевету, бессмысленность иска о деньгах, неизбежность встречного иска о моральном вреде с хорошими шансами на выигрыш. Она не угрожала. Она констатировала.
Адвокат противоположной стороны, выслушав, с тяжёлым вздохом повернулся к своим клиентам и заговорил с ними шёпотом. Было видно, как меняется выражение их лиц. Гнев и уверенность сменялись растерянностью, а затем — страхом. Страхом перед бюрократической машиной, перед публичным разбирательством, перед статьёй в уголовном деле.
Медиатор предложила перерыв. Когда все вернулись, Людмила Петровна выглядела сломленной. Театральность исчезла. Остался лишь озлобленный, испуганный человек.
—Чего вы хотите? — хрипло спросила она, глядя в стол.
— Мы хотим, чтобы это прекратилось, — сказал Артем. — Окончательно. Вы отзываете свою претензию. Ольга удаляет тот пост и все связанные с ним комментарии, публично, не стирая, а с объяснением, что информация не соответствовала действительности. Мы, со своей стороны, не подаём встречных исков. Мы заключаем письменное соглашение о том, что все претензии сторон считаются урегулированными. И устанавливаем правила на будущее. Визиты — только по предварительному согласованию. Никакой критики нашей жизни, нашего выбора, нашего дома. Никаких обсуждений наших финансов и планов на детей. Никогда.
— Вы диктуете нам условия? — попыталась было вставить Ольга, но её голос звучал слабо.
— Нет, — холодно ответила Настя. — Мы устанавливаем границы. Которые должны были быть всегда.
Адвокат Людмилы Петровны снова что-то сказал ей на ухо. Она закрыла глаза, потом кивнула, один раз, резко. Без достоинства. С видом человека, вынужденного капитулировать.
Процесс составления и подписания мирового соглашения занял ещё час. Каждое слово выверялось. Было странно видеть, как семейные отношения упаковываются в сухие юридические формулировки. Но это было необходимо. Когда последний экземпляр был подписан, Артем почувствовал не радость, а пустоту. Пустоту, в которой, однако, больше не было боли.
Родня ушла, не прощаясь и не глядя на них. Оксана и медиатор собрали бумаги. Когда они остались одни в пустом конференц-зале, Настя вздохнула и опустила голову на стол.
—Всё? Это конец?
—Это начало, — поправил её Артем. — Начало жизни по-другому.
Эпилог. Год спустя.
Тридцать первого декабря в их квартире пахло мандаринами и имбирным печеньем. Настя, в красивом домашнем платье, расставляла на столе тарелки. На две было. Тихо играла музыка.
Артем наливал в бокалы сок. Он выглядел спокойнее, взрослее. Год прошёл в тишине. Пост Ольги был удалён, правда, без всяких объяснений. Угроз больше не поступало. Изредка звонил отец, сухо спрашивал о делах, говорил о погоде. Это было тяжело, но терпимо. Они с Настей ходили к психологу, учились заново выстраивать доверие, которое было так жестоко подорвано. Это была работа, но она приносила плоды.
Ровно в восемь вечера зазвонил телефон. На экране — «Мама». Артем и Настя переглянулись. Он взял трубку, включил громкую связь.
— Алло?
—Сынок… — голос Людмилы Петровны звучал непривычно тихо, без интонаций прошлого. — Здравствуй. С… наступающим.
—С наступающим, — нейтрально ответил Артем.
—Как… дела?
—Всё нормально. У вас?
—Да ничего… — пауза. — Ну, ладно. Не буду мешать. Поздравляю.
—Спасибо. И вас.
Связь прервалась. Звонок длился тридцать секунд. Это был не звонок примирения. Это был звонок-напоминание. Напоминание о границах, о дистанции, о том, что было и что никогда уже не будет прежним. В нём не было ни любви, ни ненависти. Была лишь осторожная, холодная вежливость — максимум, на что они теперь были способны.
Артем поставил телефон. Настя подошла и обняла его сзади, положив голову ему на спину.
—Всё хорошо? — спросила она.
—Да, — ответил он, и это была правда. — Всё как должно быть.
Они сели за стол. Зажгли свечи. За окном начинался снегопад, и огни большого города мерцали в новогоднюю ночь. В их доме было тихо. Не мёртвой тишиной января прошлого года, а мирной, глубокой, выстраданной тишиной. Они подняли бокалы.
—За нас, — тихо сказала Настя.
—За нас, — повторил Артем.
Они выпили. Вкус был сладким и чуть горьковатым, как и сама жизнь. Они не выиграли счастливый конец. Они выиграли право на свой собственный сюжет. Без навязчивых родственников, без унижений, без служанок на кухне. Просто двое людей в их доме, который наконец-то стал крепостью не от кого-то, а для кого-то. Для них самих. И это было самое честное и самое трудное приобретение в их жизни.