Обратная дорога из Новосибирска была другой. Тишина в нашем купе была уже не неловкой, а насыщенной, почти осязаемой, как после грозы, когда воздух чист и полон смысла. Мы отвоевали место в общей реальности, сокрушив общего врага, и теперь были связаны чем-то большим, чем контракт — соучастием в битве. Но напряжение дня требовало выхода. И когда проводница прошла с тележкой, предлагая чай, кофе и «прочее», Орлов неожиданно остановил её и купил небольшую бутылку красного вина и два пластиковых стаканчика. «Для снятия пост-стрессового синдрома, — пояснил он, ловя мой удивлённый взгляд. — Научно доказанная эффективность в малых дозах».
Мы разлили вино. Тёмно-рубиновое, оно казалось почти чёрным в полумраке вагона. Первый глоток обжёг горло, но сразу же разлился тёплой волной, ослабляя зажимы в плечах. Мы сидели друг напротив друга, и окно было теперь не щитом, а порталом в убегающую ночь, где мелькали редкие огни далёких деревень. Вино делало своё дело — стены окончательно рухнули.
«Спасибо, — сказала я первая, глядя на свой стаканчик. — За то, что там было. Я... я не знаю, что бы делала». Он отпил, помолчал. «Вы справились бы. Но зачем допускать лишний стресс, если можно его избежать? — Он вздохнул. — Маверин — старая болезнь. Я знал, что он начнёт атаку, но не думал, что так скоро и так... низко». В его голосе снова прозвучала усталость, но теперь она была не одинокой, а разделённой — он позволял мне её видеть.
«Вы говорили про вашу мать... — осторожно начала я. — В кулуарах. Мне... мне очень жаль». Он кивнул, глядя в темноту. «Она была гением. Но гением в мире, который ценит не гениев, а делецов. Она видела в ДНК музыку, поэзию. Маверин увидел в её записях — патент и прибыль. Он был её коллегой, почти другом. А когда она заболела и ослабла... он просто взял её идеи и подал как свои. Она не стала бороться. Не хватило сил. Просто... сломалась. Отказалась от науки. Угасла». Он произнёс это ровным голосом, но каждый звук был отточен, как лезвие. «Я поклялся тогда, что он никогда не коснётся ничего, что связано с её именем. И с теми, кто на моей стороне».
«На вашей стороне», — повторила я про себя. Эти слова согревали сильнее вина. Я отпила ещё. Вино развязывало язык. «А у меня... — вдруг сказала я, сама удивляясь своему порыву, — был свой Маверин. Не вор, а... разрушитель». Я никогда никому не рассказывала эту историю. Но сейчас, в этом качающемся купе, под стук колёс, это казалось правильным. «В бакалавриате. Я была влюблена в парня с параллельного потока. Талантливый, умный, красивый. Мы вместе делали проект. А в конце он... он просто вычеркнул моё имя из соавторов. Сказал декану, что я только данные вбивала, а идея и анализ — полностью его. Я не стала спорить. Потому что была в него влюблена и думала, что это какая-то ошибка, что он всё объяснит. А он просто получил премию и ушёл к другой».
Я говорила, и старая боль, казалось бы, давно забытая, снова ожила — не острая, а тупая, как синяк. «После этого я решила: больше никогда. Никогда не позволю чувствам встать между мной и моей работой. Наука — она честная. Либо правильно, либо нет. А люди... люди могут быть очень жестокими в своей слабости». Я закончила и почувствовала неловкость: зачем я всё это вывалила на него?
Орлов слушал, не перебивая. Потом медленно покачал головой. «Глупость», — произнёс он. Меня кольнуло. Но он продолжил. «Не ваша. Его. И ваша — только в том, что вы позволили одному слабому человеку сформировать вашу жизненную стратегию. Вы поступили как моя мать: отступили, вместо того чтобы драться. Наука честна, да. Но её делают люди. Со всеми их мерзостями и подлостями. Игнорировать этот факт — всё равно что изучать физику, игнорируя силу трения. Нереалистично».
Его слова не были упрёком. Это был диагноз. Точный и беспристрастный. «Так что же делать?» — спросила я почти шёпотом. «Драться, — просто сказал он. — Но драться умно. Иметь доказательства. Выбирать поле боя. И никогда, слышите, никогда не отдавать своё — ни идеи, ни сердце — тем, кто не заслуживает доверия. Доверие, Петрова, — это не эмоция. Это вывод, основанный на длительном наблюдении и анализе поступков».
Мы допили вино. Бутылка опустела. Ночь за окном стала абсолютно чёрной. В купе пахло вином, металлом и доверием, которое пахнет, как чистый, холодный воздух после долгого заточения. Мы больше не были профессором и аспиранткой. Мы были двумя солдатами, зализывающими раны и делящимися историями о том, как эти раны были получены. В его откровении была трагедия, в моём — мелодрама, но суть была одна: мы оба знали, что такое предательство, и мы оба построили вокруг себя высокие стены.
«Знаете, — сказал он, уже почти в темноте, — наш эксперимент... он изначально был основан на ложной предпосылке». Мое сердце ёкнуло. «Какой?» — «На том, что мы можем контролировать восприятие, оставаясь при этом абсолютно чужими людьми. Это невозможно. Любое длительное взаимодействие оставляет след. Меняет траекторию. Это закон физики». Он замолчал, и я не знала, что сказать. Закон физики. Не чувства, не эмоции — закон физики. Для него это, наверное, было высшей формой признания того, что между нами что-то изменилось.
Когда я, наконец, устроилась спать, повернувшись к стене, я долго лежала без сна. Его слова о доверии витали в темноте. Доверие как вывод. А какие выводы мы могли сделать друг о друге? Что он — человек слова, принципа и несгибаемой защиты своих. Что я — способна выстоять под ударом и не сломаться. Что мы оба, как ни странно, на одной стороне этой странной, начавшейся с лжи, но ставшей неожиданно реальной войны. И если доверие — это вывод, то мой вывод на данный момент был таков: я доверяю ему. Не как притворному бойфренду. А как человеку. И это было страшнее и прекраснее всего на свете.
💗 Если эта история затронула что-то внутри — ставьте лайк и подписывайтесь на канал "Скрытая любовь". Каждое ваше сердечко — как шепот поддержки, вдохновляющий на новые главы о чувствах, которых боятся вслух. Спасибо, что читаете, чувствуете и остаетесь рядом.
📖 Все главы произведения ищите здесь:
👉 https://dzen.ru/id/683960c8fe08f728dca8ba91