– Аня, солнышко, ты должна быть благоразумной, – голос матери в трубке звучал мягко, но неумолимо. – Ты погубишь себе всю жизнь. Мы не позволим. Отец сказал: или он, или мы.
Анна сидела на полу съёмной квартиры, прижав телефон к уху так сильно, что ухо онемело. За окном моросил осенний дождь, такой же серый и безнадёжный, как всё, что происходило последние три недели. На журнальном столике лежал её мобильный, экран светился: неотправленное сообщение Максиму, набранное и стёртое уже раз десять.
– Мама, я его люблю, – прошептала она, и голос предательски дрогнул. – Он выживет. Врачи говорят, что будет жить.
– Жить, – передразнила мать, и в её интонации прозвучала такая горечь, будто она говорила о смерти. – Аня, ты понимаешь, что это значит? Ты видела его. Переломанный позвоночник, раздробленная нога. Ему двадцать пять лет, а он может навсегда остаться… Ты хочешь в двадцать лет стать сиделкой?
Это было три недели назад. А начиналось всё совсем иначе.
***
Анна встретила Максима в сентябре, когда приехала поступать в Воронежский университет на архитектурный факультет. Город казался ей огромным, шумным, пугающим после тихого районного центра, откуда она родом. В первый же день она умудрилась заблудиться, пытаясь найти общежитие, и простояла минут двадцать на перекрёстке, боясь спросить дорогу у прохожих.
– Потерялись? – услышала она над ухом мягкий баритон.
Обернувшись, она увидела высокого парня в джинсах и клетчатой рубашке, с рюкзаком за плечами. У него были светлые волосы, чуть длиннее, чем принято, и спокойные серые глаза, в которых плясали смешинки.
– Я… да. То есть нет. То есть общежитие номер три ищу, – выпалила Анна, краснея.
– Так вы в противоположную сторону идёте, – он улыбнулся. – Я как раз мимо проезжаю, подброшу, если не боитесь.
Она должна была отказаться. Мама тысячу раз твердила ей про незнакомых мужчин и опасности большого города. Но что-то в его улыбке было таким открытым, таким надёжным, что Анна кивнула.
Они ехали на его потрёпанном «Сапфире» (так он назвал свою старую иномарку, смеясь над её удивлённым видом), и он рассказывал про город: где лучшая шаурма, где дешёвые учебники, в каком парке красивее всего осенью. Максим работал программистом в небольшой IT-компании, снимал квартиру неподалёку от её общежития, а в свободное время, как выяснилось позже, ходил в спортзал, читал фантастику и умел готовить пасту карбонара так, что Анна, попробовав впервые через месяц после знакомства, решила, что это самое вкусное блюдо на свете.
Он попросил её номер телефона у самого общежития, застенчиво, словно школьник, и она дала, хотя сердце колотилось где-то в горле.
Первое свидание случилось через неделю. Максим повёл её в краеведческий музей, и Анна, которая терпеть не могла музеи (школьные экскурсии навсегда отбили охоту), вдруг обнаружила, что слушает его рассказы о старинных изразцах и купеческих особняках, открыв рот. Он говорил так увлечённо, с такими забавными подробностями, что история оживала.
– Как ты всё это знаешь? – спросила она, когда они вышли на улицу и он купил ей горячий чай в бумажном стаканчике.
– Читаю, – пожал он плечами. – Мне нравится понимать, как устроены вещи. Программы, здания, люди.
– И как устроены люди? – дерзко спросила Анна, и сама испугалась своей смелости.
Он посмотрел на неё долгим взглядом, в котором промелькнуло что-то серьёзное.
– Сложно, – сказал он тихо. – Но интересно. Особенно некоторые.
К ноябрю они были неразлучны. Анна открыла для себя, что значит быть с человеком, которому не нужно объяснять каждую свою мысль, который понимает с полуслова. Максим водил её в маленькие кафе, где официанты здоровались с ним за руку, учил её не бояться города, показывал, как прокладывать маршруты в незнакомых местах. Она приводила его в общежитие, и они сидели на её узкой койке, пока соседки по комнате хихикали за занавеской, и говорили обо всём: о её мечте проектировать красивые дома, о его планах открыть когда-нибудь свою студию, о том, как они съездят летом на море.
– Ты веришь в судьбу? – спросила она как-то вечером, когда они гуляли по осеннему парку, и опавшие листья шуршали под ногами.
– Не знаю, – честно ответил Максим. – Но если она существует, то в тот день, когда ты стояла на перекрёстке, она здорово постаралась.
Анна засмеялась и уткнулась ему в плечо. Ей было тепло, спокойно, правильно.
Первая любовь обрушилась на неё как снежный ком: внезапно, ошеломляюще. Она не думала ни о чём, кроме него. Засыпала с телефоном в руках, перечитывая его сообщения. Просыпалась от его звонков, когда он желал ей доброго утра. Подруга по общежитию, Лена, смеялась над ней: «Ты светишься, как лампочка. Даже ночью тебя видно».
В декабре Максим снял квартиру побольше и предложил ей переехать.
– Не насовсем, – поспешил он добавить, увидев её испуганный взгляд. – Просто… у тебя в общаге холодно, шумно. Ты можешь жить у меня, пока учишься. У меня есть отдельная комната, если хочешь. Без обязательств.
Но обязательства уже были. Невидимые, крепкие, сотканные из сотен мелочей: из его привычки заваривать ей утренний кофе, из её манеры поправлять ему воротник перед выходом, из их совместных походов в супермаркет, когда они спорили, какой йогурт лучше. Анна переехала через неделю, солгав родителям, что снимает комнату с подругой.
Зима в той квартире была самой счастливой в её жизни. Они лепили вареники на Новый год, потому что Максим внезапно оказался мастером по тесту. Смотрели старые фильмы, укутавшись в один плед. Она делала домашние задания, сидя у него на коленях за компьютером, а он проверял её чертежи и говорил: «Ты будешь лучшим архитектором. Я знаю».
– Откуда? – спрашивала она, и он целовал её в макушку.
– Просто знаю.
Весной он познакомил её со своей матерью, Валентиной Петровной. Худенькая женщина с усталым лицом и добрыми глазами приняла Анну настороженно, но потом, за чаем, оттаяла.
– Максим о тебе без конца говорит, – призналась она. – Аня то, Аня сё. Я уже думала, ты выдуманная.
– Я самая настоящая, – заверила её Анна, и Валентина Петровна улыбнулась впервые.
К лету они строили планы. Максим хотел поехать с ней на Чёрное море, в Крым, показать ей горы и настоящее южное солнце. Анна мечтала познакомить его с родителями, представить как своего парня, чтобы больше не лгать, не прятаться. Ей казалось, что жизнь только начинается, что всё самое главное, самое настоящее, впереди.
А потом случилось двадцатое июня.
***
Звонок раздался среди ночи. Анна спала, уткнувшись Максиму в плечо, ей снилось море и горячий песок. Телефон завибрировал на тумбочке, и она нехотя потянулась к нему, думая, что это будильник. Но на экране высветился незнакомый номер.
– Алло? – пробормотала она, еще не проснувшись.
– Девушка, вы Анна? – голос был официальным, жёстким. – Вас записали как контактное лицо Максима Соловьёва. Произошла авария. Он в реанимации, областная больница. Приезжайте немедленно.
Дальше всё было как в тумане. Анна помнила, как тряслась в такси, зажав в руке телефон. Как вбежала в больницу, и запах – этот удушающий запах хлорки и чего-то сладковато-тошнотворного – ударил ей в лицо. Как медсестра с усталым лицом сказала: «Родственница? Ждите здесь».
Она провела в коридоре всю ночь. К утру приехала Валентина Петровна, бледная, с трясущимися руками, и они сидели рядом на жёсткой скамейке, не говоря ни слова.
Потом вышел врач.
– Он жив, – сказал он, и Анна почувствовала, как у неё подкосились ноги. – Но травмы серьёзные. Перелом позвоночника в двух местах, множественные переломы правой ноги, сотрясение мозга. Мы сделали операцию. Следующие сутки критические.
– Он будет ходить? – спросила Валентина Петровна дрожащим голосом.
Врач помолчал.
– Рано говорить. Сейчас главное, чтобы выжил.
Максим выжил. Но следующие две недели были адом. Анна приходила в больницу каждый день, иногда по два раза. Сидела у его постели, когда ему разрешали посетителей, держала за руку, когда он был в сознании, и смотрела на мониторы, когда он проваливался в тяжёлый, лекарственный сон. Он почти не говорил. Только смотрел на неё, и в его глазах была такая боль, что у Анны перехватывало дыхание.
– Останусь ли я инвалидом? – спросил он как-то, и голос его был чужим, хриплым.
– Нет, – твёрдо ответила Анна. – Врачи говорят, что ты будешь ходить. Нужна реабилитация, но ты справишься. Мы справимся.
Он кивнул, но она видела, что он не верит.
Родители Анны приехали на третью неделю. Они позвонили ей и потребовали встречи, и она, измотанная бессонными ночами и страхом, согласилась. Они встретились в кафе напротив больницы, и мать, Ольга Викторовна, сразу перешла в атаку.
– Мы всё узнали, – сказала она, и голос её был холоден. – Ты живёшь с этим мальчиком. Ты нам лгала все эти месяцы.
– Мама, я люблю его, – начала Анна, но мать подняла руку.
– Любовь. В девятнадцать лет ты не знаешь, что такое любовь. Ты знаешь, что такое влюблённость, ветер в голове.
– Ольга, не надо, – вмешался отец, Игорь Семёнович, но мать продолжала:
– Аня, ты видела его? Ты понимаешь, что он может остаться лежачим? Или в лучшем случае инвалидом на коляске? Ты хочешь в двадцать лет стать нянькой? Забыть про учёбу, про карьеру, про свою жизнь?
– Это и есть моя жизнь, – твёрдо сказала Анна. – С ним.
– Нет, – отец впервые заговорил жёстко. – Мы этого не допустим. Мы с матерью решили: либо ты порвёшь с ним, вернёшься домой, закончишь учёбу, либо… Аня, мы откажемся от тебя. Не будешь больше нашей дочерью.
Анна смотрела на них, и мир качался. Она видела страх в глазах матери, упрямство в лице отца. Они действительно боялись. Боялись за неё, за её будущее. Но их страх душил её саму.
– Подумай, солнышко, – мать взяла её за руку, и в её голосе зазвучали мольба и отчаяние. – Ты умная, красивая девочка. Впереди вся жизнь. Не губи себя. Мы оплатим тебе учёбу в Москве, в хорошем вузе. Ты устроишься, найдёшь достойного человека. А этот… он сам поймёт. Он не захочет тянуть тебя на дно.
Анна молча встала и вышла из кафе. Но семя сомнения было брошено.
***
Следующие дни она металась между больницей и съёмной квартирой. Максиму становилось лучше, он начал разговаривать больше, шутить через силу. Врачи говорили, что прогноз осторожно оптимистичный: он будет ходить, но нужна долгая реабилитация, может быть, годы. Нога срастётся, но останется хромота. Позвоночник… позвоночник тоже восстановится, но нужно время.
Родители звонили каждый день.
– Аня, ты подумала?
– Анечка, умоляю, одумайся.
– Игорь разговаривал с деканом. Тебя возьмут в московский институт со второго курса.
– У тебя ещё неделя, чтобы решить. Потом будет поздно.
Анна не спала ночами. Она пыталась представить свою жизнь дальше: она и Максим в той крохотной квартире, он на костылях, она бегает между учёбой и уходом за ним. Потом – реабилитация, долгая, выматывающая. Она бросает учёбу, начинает работать, чтобы оплачивать его лечение. Проходит год, два, пять. Ей двадцать пять, а она медсестра при любимом человеке, без образования, без перспектив.
Ей было стыдно за эти мысли. Стыдно до тошноты. Но они приходили снова и снова, неумолимые, как прибой.
Решение пришло в одно мгновение, в один страшный момент. Она пришла в больницу, поднялась на его этаж. В коридоре сидела Валентина Петровна. Она подняла на Анну глаза, и во взгляде её было что-то такое… не осуждение, нет. Усталость. Безнадёжность.
– Как он? – спросила Анна.
– Плохо спал. Спрашивал про тебя, – Валентина Петровна помолчала. – Анечка, я знаю, что твои родители хотят, чтобы ты уехала.
Анна замерла.
– Максим рассказал?
– Нет. Но я вижу. Я вижу, как ты смотришь на него. Ты боишься, – Валентина Петровна тяжело вздохнула. – Я не буду тебя уговаривать остаться. Ты молодая. У тебя всё впереди. Может быть, правда… может быть, так будет лучше.
– Что? – Анна не поверила своим ушам. – Вы хотите, чтобы я его бросила?
– Я хочу, чтобы ты была честна, – тихо ответила Валентина Петровна. – С ним и с собой. Если ты останешься, а потом не выдержишь и уйдёшь через полгода, через год… ему будет ещё больнее. Лучше сейчас.
Анна развернулась и пошла прочь. Она не зашла к Максиму. Вышла из больницы, села в маршрутку, приехала в квартиру. Села на пол, как в тот самый день, когда мать позвонила с ультиматумом, и уставилась в стену.
В её голове звучал голос Валентины Петровны: «Лучше сейчас».
Она взяла телефон. Набрала сообщение.
«Прости меня. Я не могу. Я слишком слабая для этого. Я тебя люблю, но я не справлюсь. Забудь меня. Пожалуйста, забудь».
Пальцы дрожали так, что она еле попала по кнопке «отправить».
Потом она взяла сумку, сложила вещи и уехала. Домой, к родителям. Через неделю она подала документы на перевод в Москву. Максиму больше не писала. Номер его заблокировала.
Он пытался дозвониться. Писал сообщения, сначала растерянные, потом злые, потом отчаянные. Анна не читала. Просто удаляла, не открывая. Потом сообщения прекратились.
Она уехала в Москву в августе. И началась другая жизнь.
***
Прошло двенадцать лет.
Анна стояла у окна своей квартиры в центре Москвы и смотрела на огни города. Квартира была куплена в ипотеку, после десяти лет работы в крупном архитектурном бюро. Она стала тем, кем мечтала: успешным архитектором. Её проекты печатали в журналах. Её приглашали на конференции. У неё была карьера, деньги, уважение коллег.
И пустота внутри, огромная, ноющая, как незажившая рана.
За двенадцать лет у неё было трое мужчин. Первого, Олега, она встретила на третьем курсе. Он был добрым, заботливым, надёжным. Через полгода он сделал ей предложение. Она сказала «да», потому что так было правильно. Но через три месяца помолвка распалась: Анна не могла заставить себя его любить. Когда он касался её, она чувствовала только пустоту.
Второй, Дмитрий, был полной противоположностью: яркий, эмоциональный, успешный бизнесмен. Он закидывал её цветами, возил в рестораны, на курорты. С ним она пыталась оглушить себя, забыться. Не получилось. Они расстались через год, и Дмитрий, уходя, сказал: «Ты не здесь. Я не знаю, где ты, но точно не здесь, не со мной».
Третьего, Андрея, она даже не любила. Просто была с ним, потому что так надо, потому что родители спрашивали: «Аня, тебе тридцать один, когда ты уже остепенишься?». Андрей был коллегой, хорошим специалистом. Они встречались полгода, спали вместе иногда, но это было механически, без чувств. Он ушёл сам, сказав: «Ты как робот. Я не могу».
Анна не спорила.
Она знала, что с ней. Знала точно. Часть её осталась в той больничной палате, в той съёмной квартире, в том июньском дне двенадцать лет назад. Она предала первую любовь. Предала самое чистое, что у неё было. И теперь расплачивалась за это каждый день.
Иногда, поздно ночью, она открывала старые фотографии на компьютере. Они с Максимом в парке. Он целует её в щёку, она смеётся. Они на кухне, лепят вареники, измазанные мукой. Он спит на диване, обняв её, и лицо его спокойное, счастливое.
Она плакала, глядя на эти фотографии. Тихо, без звука. Потом закрывала папку и ложилась спать, зная, что ей приснится тот самый коридор, тот самый взгляд Валентины Петровны, та самая кнопка «отправить».
Однажды, лет пять назад, она попыталась найти его в социальных сетях. Набрала имя: Максим Соловьёв, Воронеж. Нашлось несколько страниц. На одной была старая фотография, его профиль. Страница была мертвая, последняя запись датировалась годом их расставания. Анна смотрела на экран, и руки тряслись. Написать? Попросить прощения?
Она закрыла страницу, не написав ничего.
Прощения она не заслуживала.
Родители, конечно, были довольны. Мать часто приезжала к ней в Москву, ахала над квартирой, хвасталась перед знакомыми: «Наша Аня архитектор, в столице живёт, свою квартиру купила!». Отец молчал больше, но однажды, когда они втроём сидели за столом, он сказал вдруг:
– Мы правильно поступили тогда. Ты же видишь.
Анна промолчала. Внутри что-то сжалось в ледяной ком. Правильно. Её карьера, её квартира, её мёртвая, пустая жизнь. Правильно.
Она налила себе вина и выпила залпом.
***
Встреча произошла совершенно случайно. Настолько случайно, что Анна потом долго думала: а может, это всё-таки судьба?
Её коллега, Марина, устраивала день рождения. Сорок лет, юбилей, ресторан, гости. Анна не хотела идти: она давно перестала любить шумные компании. Но Марина настояла.
– Аня, ты совсем одичала. Работа, дом, работа. Хоть развейся немного.
Анна пришла. Ресторан был приличный, в центре, народу много. Она поздравила Марину, вручила подарок, села за столик в углу и налила себе вина. Планировала просидеть час для приличия и уйти.
И тут он вошёл.
Анна увидела его сразу, хотя он был через весь зал. Высокий, чуть пополневший, волосы короче, чем раньше. Он разговаривал с кем-то, улыбался, и она не видела его лица, только профиль. Но она узнала его мгновенно. По посадке головы, по жесту, которым он провёл рукой по волосам.
Максим.
Бокал выпал из её рук и разбился. Осколки, вино, суета. Официант подбежал, Марина забеспокоилась:
– Аня, ты в порядке?
– Да. Извините. Я просто… неловко, – пробормотала она и встала. – Выйду на минутку.
Она шла к выходу, не глядя по сторонам, и почти добралась до двери, когда услышала:
– Аня?
Голос. Его голос. Она замерла, а потом медленно обернулась.
Максим стоял в двух шагах. Смотрел на неё, и лицо его было белым, как мел. В глазах – шок, недоверие.
– Это… правда ты? – спросил он хрипло.
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
Они стояли так, посреди ресторана, и вокруг них шумела жизнь: смех, музыка, чокание бокалов. Но для них двоих весь мир сузился до этих двух шагов, до этого взгляда.
– Выйдем? – наконец попросил он. – Поговорим?
Она снова кивнула.
Они вышли на улицу. Был тёплый июньский вечер, прохожие спешили мимо, но Анна ничего не видела. Они отошли в сторонку, к стене дома, и он достал сигарету, закурил. Руки его дрожали.
– Я бросил давно, – сказал он, глядя на сигарету. – Но сейчас… чёрт.
– Ты здесь живёшь? – выдавила Анна.
– Переехал три года назад. Работаю в одной IT-компании. А ты… ты всё это время в Москве?
– Да.
Молчание. Долгое, тяжёлое.
– Почему ты здесь? На дне рождения Марины? – спросила Анна, просто чтобы что-то сказать.
– Она жена моего друга. Коллеги по работе. Я не знал, что ты… что мы столкнёмся, – он затянулся, выдохнул дым. – Господи. Двенадцать лет.
– Двенадцать, – эхом повторила Анна.
Он повернулся к ней, и она впервые за эти минуты посмотрела ему в глаза. В них была боль, старая, глубокая, но не та, что двенадцать лет назад. Эта боль была притуплённой, затянувшейся.
– Ты получил моё сообщение? – спросила она тихо.
– Да. Получил, – он усмехнулся, и в усмешке этой было столько горечи, что Анна вздрогнула. – Лежал в больнице, думал, что схожу с ума от боли, а тут телефон завибрировал. Я так обрадовался, думал, ты пишешь, что скоро придёшь. А там… «Забудь меня».
– Прости, – прошептала Анна, и слёзы хлынули неудержимо. – Прости, прости, прости.
– Не надо, – он отвернулся. – Не надо сейчас.
Но она не могла остановиться.
– Максим, я была такой слабой. Родители давили на меня каждый день, говорили, что я погублю себе жизнь, что ты останешься инвалидом, что я стану сиделкой. Твоя мама тоже… она сказала, что лучше сейчас, чем потом. И я не выдержала. Я испугалась. Мне было девятнадцать, и я так боялась, что не справлюсь, что подведу тебя, что…
– Стоп, – он поднял руку. – Мама сказала это?
– Да. В больнице. Сказала, что если я не уверена, лучше уйти сразу.
Максим выругался негромко.
– Она мне потом призналась. Лет через пять. Сказала, что хотела тебя испытать. Проверить, настоящая ли ты. Я тогда с ней полгода не разговаривал.
Анна застыла.
– Испытать?
– Она думала, что если ты любишь по-настоящему, то эти слова тебя только разозлят, заставят остаться назло. А если ты засомневаешься… значит, и правда лучше сейчас, – он горько усмехнулся. – Психология.
– Господи, – Анна закрыла лицо руками. – Господи. И я… я провалила этот тест.
– Да, – он докурил сигарету, бросил окурок, растер ногой. – Провалила.
Она плакала, уже не сдерживаясь. Плакала от стыда, от боли, от всех этих двенадцати лет, проведённых в аду самобичевания.
– Я не прожила ни дня, чтобы не думать об этом, – призналась она сквозь слёзы. – Ни одного дня. Я строила карьеру, зарабатывала деньги, встречалась с мужчинами, но всё это было пустым. Я умерла в тот день, когда отправила то сообщение. Я предала тебя. Предала нас.
Максим молчал. Потом вздохнул, и это был такой тяжёлый, измученный вздох, что Анна почувствовала, как у неё ёкнуло сердце.
– Знаешь, что самое страшное? – сказал он тихо. – Я не удивился. Когда получил твоё сообщение, первая мысль была: «Я так и знал». Потому что видел твои глаза в последние дни. Видел страх. Ты смотрела на меня, как на труп.
– Нет! – выдохнула Анна. – Я просто…
– Боялась. Я знаю. И я понимаю. Девятнадцать лет, родители грозятся отречься, парень может стать инвалидом. Я понимаю, – он посмотрел на неё, и во взгляде промелькнуло что-то похожее на жалость. – Но понимание не отменяет боли. Первые полгода я тебя ненавидел. Всерьёз. Лежал на реабилитации, учился заново ходить, и думал только о том, как ты меня бросила. Злость помогала. Я буквально ходить начал из злости: назло тебе, назло врачам, которые говорили, что буду хромать всю жизнь.
– Ты хромаешь? – спросила Анна, и он кивнул.
– Немного. Особенно когда устаю. Но хожу. Даже бегаю иногда. Правда, недолго, – он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. – Я выжил, Аня. Встал. Пошёл. Переехал в Москву, устроился на хорошую работу. Живу нормально. Даже встречался с женщинами.
– Женился? – спросила она, и сердце сжалось.
– Нет. Почти, один раз. Но не срослось. Она хорошая была, только… не ты.
Анна уставилась на него.
– Что?
Максим отвернулся, и она увидела, как напряглись его плечи.
– Я пытался тебя забыть. Честно пытался. Стёр все фотографии, выбросил все вещи, которые напоминали. Удалил страницу в соцсетях, чтобы ты не нашла, если вдруг захочешь. Встречался с другими. Но в какой-то момент понял, что бесполезно. Ты въелась мне под кожу. Как шрам. Как эта чёртова хромота. Часть меня.
Анна не верила тому, что слышит.
– Ты не имеешь права говорить мне это, – прошептала она. – Не после того, что я сделала.
– Знаю, – он наконец повернулся к ней, и лицо его было измученным. – Я и сам не понимаю, почему говорю. Наверное, потому что держал это в себе двенадцать лет. И вот ты стоишь передо мной. Живая. Настоящая. И я… – он запнулся. – И эта дыра внутри, которая болела все эти годы, она вдруг перестала ныть. Просто потому, что ты рядом.
Они стояли молча. Город шумел вокруг, в ресторане играла музыка, но для них не было ничего, кроме этого момента.
– Что нам теперь делать? – спросила Анна беспомощно.
– Не знаю, – честно ответил Максим. – Я не знаю, можно ли что-то сделать с прошлым. Можно ли его исправить. Наверное, нет. Но сегодня я увидел тебя, и мне захотелось… просто поговорить. Не кричать, не обвинять. Просто поговорить.
– Давай поговорим, – Анна шагнула к нему. – Давай просто… попробуем.
Он кивнул.
– У меня машина здесь. Могу подвезти тебя домой. Поговорим по дороге.
Они сели в его машину, новую иномарку, совсем не похожую на старый «Сапфир». Максим завёл мотор, но не тронулся с места.
– Куда едем? – спросил он.
Анна назвала адрес. Он кивнул и вырулил на дорогу.
Первые минуты они молчали. Потом Анна спросила:
– Расскажи. Как ты жил эти годы?
И он рассказал. Медленно, с паузами, выбирая слова. Рассказал про реабилитацию, которая длилась два года. Про боль, которая была не только физической, но и душевной. Про то, как мать буквально выходила его, заставляла каждый день делать упражнения, когда ему хотелось только лежать и смотреть в потолок. Про то, как он вернулся к программированию, сначала работал удалённо, потом снова пошёл в офис. Про переезд в Москву, про новую работу, хорошую зарплату. Про женщину по имени Оксана, с которой он встречался три года, и которая даже согласилась выйти за него замуж, но за неделю до свадьбы сказала: «Ты не любишь меня. Ты любишь призрак».
– Она была права, – сказал Максим, остановившись на светофоре. – Я пытался. Но не мог.
– Мне жаль, – прошептала Анна.
– Мне тоже.
Он спросил про её жизнь, и она рассказала. Про учёбу в Москве, про первые работы, про карьеру. Про трёх мужчин, с которыми пыталась построить отношения. Про пустоту, которая росла с каждым годом. Про бессонные ночи, когда она смотрела на их старые фотографии и ненавидела себя.
– Родители гордятся мной, – сказала она с горечью. – Говорят, что всё правильно сделали. А я… я живу в аду, Максим. Красивом, дорогом аду.
Он промолчал.
Когда они подъехали к её дому, он заглушил мотор и повернулся к ней.
– Анна, я не знаю, что будет дальше. Не знаю, смогу ли я тебя простить. Не знаю, смогу ли ты простить себя. Но знаешь, что я понял за эти годы? Жизнь слишком коротка, чтобы жить в прошлом. Я потратил двенадцать лет на то, чтобы ненавидеть тебя, а потом просто жить с этой дырой внутри. Может быть, пора попробовать что-то другое.
– Что именно? – спросила Анна, и сердце бешено заколотилось.
– Давай просто… встретимся ещё раз. Сходим в кафе, поговорим. Как старые знакомые. Без прошлого. Просто два человека, которые когда-то много значили друг для друга.
– Можно так? – прошептала она.
– Не знаю. Попробуем?
Она кивнула, не веря, что это происходит наяву.
– Попробуем.
Он записал её номер, она – его. Они попрощались неловко, без объятий, и Анна вышла из машины. Поднялась в квартиру, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Ноги подкашивались.
Максим. Живой. Здесь. Простил? Нет, не простил. Но готов говорить.
Это было больше, чем она заслуживала.
***
Они встретились через неделю. Максим написал ей: «Свободна в субботу? Могу предложить то же кафе, где покупал тебе чай после музея. Помнишь?». Анна помнила. Помнила каждую деталь того дня.
Кафе оказалось на том же месте, только ремонт сделали. Анна пришла раньше, села за столик у окна, заказала кофе. Руки дрожали. Она пыталась успокоиться: это просто встреча. Просто разговор. Ничего больше.
Максим вошёл ровно в назначенное время. Он был в джинсах и свитере, выглядел спокойным, но Анна заметила, как он чуть прихрамывает на правую ногу. Сердце сжалось от боли.
– Привет, – сказал он, садясь напротив.
– Привет.
Они заказали кофе и пирожные, и первые минуты говорили о пустяках: о погоде, о работе, о Москве. Потом Максим вдруг спросил:
– Ты счастлива?
Анна замерла.
– Нет, – честно ответила она. – А ты?
– Тоже нет, – он помешал кофе ложечкой. – Но я хотя бы пытался. Ты… ты просто существуешь, как мне показалось в прошлый раз.
– Я наказываю себя, – тихо призналась Анна. – Каждый день. Потому что так правильно.
– Почему правильно?
– Потому что я этого заслуживаю. За то, что сделала.
Максим отложил ложечку и посмотрел на неё долгим взглядом.
– Знаешь, что мне сказал психолог, к которому я ходил после реабилитации? Что прощение – это не награда за хорошее поведение. Это освобождение. Для обоих. Я долго не понимал, что он имеет в виду. Думал, если прощу тебя, значит, предам сам себя, ту боль, через которую прошёл. Но потом дошло: я не могу простить тебя, пока сам не отпущу эту злость. А ты не можешь простить себя, пока держишься за вину.
– Я не имею права себя прощать, – упрямо сказала Анна.
– Почему?
– Потому что я разрушила твою жизнь!
– Нет, – твёрдо возразил Максим. – Ты разрушила наши отношения. Это не то же самое. Моя жизнь продолжилась. Была трудной, была болезненной, но продолжилась. Я встал, пошёл, построил карьеру. Живу. А ты… ты застряла в том дне двенадцать лет назад.
Анна молчала. Внутри что-то ломалось.
– Ты знаешь, о чём я жалею больше всего? – продолжил Максим. – Не о том, что ты ушла. А о том, что мы не поговорили. По-настоящему. Ты просто прислала сообщение и исчезла. Я бы хотел услышать твой голос. Услышать, что ты боишься. Может быть, тогда я бы понял. Может быть, отпустил бы сам.
– Ты бы отпустил? – недоверчиво спросила Анна.
– Не знаю. Наверное, нет. Наверное, уговаривал бы остаться. Но хотя бы мы бы честно поговорили. А так… ты просто сбежала. И я остался с этой незаконченностью. С вопросом: почему?
Анна сглотнула ком в горле.
– Я боялась посмотреть тебе в глаза. Боялась, что не выдержу и останусь. А родители… они бы выполнили свою угрозу. Отец уже начал оформлять документы, чтобы лишить меня наследства. Мама плакала каждую ночь. Я была между вами, и мне казалось, что я разорвусь.
– И ты выбрала их.
– Да. И это была самая большая ошибка моей жизни.
Они сидели молча, допивая остывший кофе. Потом Максим сказал:
– Я не могу вернуть нам те двенадцать лет. Не могу сказать: давай начнём всё сначала, как будто ничего не было. Это было. Эта рана всё ещё болит. Но знаешь, что я чувствую, когда вижу тебя? Не злость. Не ненависть. Просто… тоску. Тоску по тому, что могло быть.
– Я тоже, – прошептала Анна. – Каждый день.
Он протянул руку через стол, и она осторожно коснулась его пальцев. Прикосновение обожгло.
– Давай попробуем узнать друг друга заново, – предложил Максим. – Не как Аня и Макс двенадцатилетней давности. А как те люди, которые мы сейчас. Со всеми шрамами, со всей болью. Просто попробуем.
– А если не получится? – спросила Анна, и голос её дрогнул.
– Тогда хотя бы мы узнаем. И сможем наконец закрыть эту страницу.
Анна кивнула, не в силах говорить.
Они встречались каждую неделю после этого. Ходили в кафе, гуляли по паркам, ездили в музеи. Говорили обо всём: о работе, о книгах, о фильмах, о жизни. Иногда всплывало прошлое, и тогда разговор становился тяжёлым, болезненным. Но они продолжали.
Максим рассказал ей про операции, которые перенёс. Их было пять. Про боль, которая до сих пор возвращается в дождливую погоду. Про страх, что никогда не будет прежним. Про злость на весь мир, которая помогла выжить, но потом чуть не уничтожила его самого.
Анна рассказала про бессонные ночи, про попытки забыться в работе, про пустые отношения, в которых она искала хоть что-то похожее на то, что было с ним. Про чувство вины, которое съедало её изнутри. Про то, как она ходила к психологу три года, но так и не смогла себя простить.
– Знаешь, что самое страшное? – призналась она однажды, когда они сидели на скамейке в парке. – Родители так и не поняли, что сделали. Мама до сих пор говорит: «Мы спасли тебя». А я хочу кричать: от чего вы меня спасли? От счастья?
– Ты им говорила?
– Пыталась. Лет пять назад. Но мама расплакалась, сказала, что я неблагодарная, что они всю жизнь для меня положили. И я замолчала. Просто поняла, что бесполезно.
Максим взял её за руку.
– Когда-нибудь придётся сказать. По-настоящему.
– Знаю, – Анна сжала его пальцы. – Боюсь.
– Я буду рядом. Если захочешь.
Она посмотрела на него, и в глазах блеснули слёзы.
– Правда?
– Правда.
Прошло три месяца. Анна чувствовала, как постепенно оттаивает. Как будто ледяной панцирь, в котором она жила двенадцать лет, начал трескаться. С Максимом было легко. Не так, как раньше, не с той юношеской беззаботностью. Но по-другому хорошо: спокойно, глубоко, по-взрослому.
Однажды вечером он пригласил её к себе домой. Сказал, что приготовит ужин. Анна пришла с бутылкой вина и букетом цветов. Квартира у него была небольшая, уютная, с книжными полками до потолка.
– Как раньше, – улыбнулась Анна, оглядывая стеллажи.
– Привычка, – он принял цветы, поставил в вазу. – Садись, сейчас покормлю.
Он готовил пасту карбонара. Ту самую. Анна сидела на кухне, смотрела, как он колдует у плиты, и сердце щемило от нежности. Он повзрослел, в волосах появилась седина, морщинки у глаз. Но всё равно был её Максимом.
Они поужинали, выпили вина, говорили о мелочах. Потом сидели на диване, и между ними было совсем мало места. Анна чувствовала тепло его тела, запах его одеколона, и внутри всё сжималось от желания прикоснуться, обнять, прижаться.
– Максим, – позвала она тихо.
– Да?
– Я скучала по тебе. Каждый день. Двенадцать лет.
Он повернулся к ней, и в глазах его было столько всего: боль, нежность, страх.
– Я тоже, – сказал он хрипло. – Господи, как я скучал.
Он поцеловал её. Осторожно, медленно, будто боялся, что она исчезнет. Анна ответила на поцелуй, и слёзы покатились по щекам. Они целовались и плакали, и это было одновременно самым грустным и самым счастливым моментом её жизни.
– Я не знаю, смогу ли тебя простить до конца, – прошептал Максим, прижав её лоб к своему. – Но я знаю, что не хочу больше жить без тебя.
– Я не заслуживаю этого шанса, – всхлипнула Анна.
– Может быть. Но я даю его. Потому что люблю. Всё ещё. Несмотря ни на что.
Они провели эту ночь вместе. Утром Анна проснулась в его объятиях и впервые за двенадцать лет почувствовала себя целой.
***
Родители узнали через месяц. Анна не собиралась скрывать, но и говорить первой не спешила. Сказала мать, как обычно, позвонив среди недели.
– Аня, у меня для тебя новость. Соседи Ирины Петровны, помнишь, её сын архитектор? Он в Москву переехал. Ирина просила твой номер передать, говорит, хороший мальчик, перспективный. Может, познакомитесь?
– Мама, не надо, – спокойно сказала Анна. – У меня есть кто-то.
В трубке повисла тишина.
– Кто? – наконец спросила мать.
– Максим.
Ещё одна пауза, более долгая.
– Какой Максим? – голос матери стал ледяным.
– Соловьёв. Тот самый.
– Анна, ты шутишь.
– Нет. Мы снова вместе. Три месяца уже.
Мать закричала. Анна отодвинула телефон от уха и спокойно ждала, пока поток слов схлынет. Потом услышала голос отца:
– Аня, ты понимаешь, что делаешь? Этот человек… он же инвалид!
– Он не инвалид, папа, – ровно ответила Анна. – Он хромает немного, но работает, живёт нормальной жизнью. И я его люблю. Люблю так же, как двенадцать лет назад.
– Мы не позволим!
– Я не спрашиваю разрешения. Мне тридцать один год. У меня своя квартира, своя работа, своя жизнь. Я сообщаю вам факт.
Мать вырвала трубку у отца.
– Мы тебя вычеркнем! Как тогда грозились!
– Вычёркивайте, – спокойно сказала Анна. – Я выбираю его. Тогда, двенадцать лет назад, я выбрала вас и погубила нам обоим жизнь. Теперь выбираю его. И себя.
Она положила трубку. Руки тряслись, но внутри была удивительная ясность. Впервые за все эти годы она сделала то, что нужно ей, а не им.
Максим, когда она рассказала, обнял её крепко.
– Они простят. Рано или поздно.
– Может быть, – Анна прижалась к его груди. – А может, нет. Но это уже не важно. Важно, что мы вместе.
Они начали жить вместе ещё через два месяца. Максим переехал к ней, потому что квартира у Анны была больше. Они обустраивали быт, спорили из-за мелочей, мирились, учились быть вместе заново. Это было не просто. Слишком много боли между ними, слишком много шрамов. Но они пытались.
Однажды, через полгода после их воссоединения, Максим вдруг сказал:
– Выходи за меня замуж.
Они сидели на кухне, она резала овощи для салата, он ставил чайник. Анна замерла с ножом в руке.
– Что?
– Выходи за меня, – он повернулся к ней, и лицо его было серьёзным. – Я не хочу терять тебя снова. Хочу, чтобы ты была моей женой.
– Максим, я… – Анна опустила нож. – А если мне снова станет страшно?
Он подошёл, взял её за руки.
– Тогда я просто буду держать крепче. Как и ты меня.
Она смотрела на него сквозь слёзы.
– Я не заслуживаю этого.
– Заслуживаешь. Потому что ты прошла через ад, чтобы вернуться. Потому что ты не сдалась, не смирилась с той пустой жизнью. Потому что ты здесь, со мной, и это всё, что мне нужно.
Анна кивнула, не в силах говорить. Он поцеловал её, и она почувствовала, как годы тяжести, годы вины наконец начали отступать. Не исчезли, нет. Шрамы остались. Но они больше не кровоточили.
– Да, – прошептала она. – Да, выйду.
Они поженились тихо, без пышной свадьбы. Только близкие друзья, его мать, которая плакала и обнимала Анну, прося прощения за те слова двенадцатилетней давности. Родители Анны не приехали. Мать прислала короткое сообщение: «Ты делаешь ошибку. Но ты взрослая. Твой выбор».
Анна прочитала и удалила. Когда-нибудь, может быть, они помирятся. Может быть, родители поймут. А может, нет. Но это уже не определяло её жизнь.
В день свадьбы, когда гости разошлись, они остались вдвоём в своей квартире. Сидели на диване, обнявшись, и Анна вдруг спросила:
– Ты правда простил меня?
Максим помолчал.
– Не до конца. Наверное, никогда не прощу до конца. Та боль всё ещё есть. Но я живу с ней. И люблю тебя. Эти две вещи как-то уживаются.
– Мне жаль, – прошептала она. – Так жаль.
– Знаю. И это тоже часть прощения. Твоя боль за то, что ты сделала. Моя боль за то, что пережил. Мы несём это вместе теперь. Так честнее.
Она повернулась к нему, посмотрела в глаза.
– А если я снова облажаюсь? Сделаю что-то неправильно?
– Тогда мы поговорим. Не будем молчать, не будем бежать. Просто поговорим. Вот в чём разница между нами тогда и нами сейчас. Мы выросли. Мы знаем, что молчание убивает.
Анна кивнула и прижалась к нему сильнее. За окном шумел вечерний город, где-то внизу смеялись люди, проезжали машины. Жизнь продолжалась. Их жизнь. Вторая попытка.
– Ты знаешь, о чём я думаю? – спросила она тихо. – О том, что если бы тогда, двенадцать лет назад, мне кто-то сказал, что я получу второй шанс, я бы не поверила. Думала, что такое бывает только в книжках.
– Может, мы и есть книжка, – усмехнулся Максим. – Со счастливым концом.
– Это не конец, – возразила Анна. – Это начало. Начало того, что должно было случиться тогда.
– Нет, – мягко поправил он. – Это начало чего-то нового. Не того, что было. Того, что есть. Мы не можем вернуться в ту точку. Но можем идти дальше. Отсюда.
Она подняла голову, посмотрела на него.
– Ты стал мудрым.
– Боль учит, – просто ответил Максим. – К сожалению.
Они сидели в тишине, и Анна думала о том странном пути, который привёл их сюда. О той девятнадцатилетней девочке, которая испугалась и сбежала. О том мальчике, который лежал в больнице и получил сообщение-приговор. О двенадцати годах пустоты, боли, самобичевания. О случайной встрече в ресторане, которая всё изменила.
Может быть, это и правда была судьба. Или просто невероятное везение. А может, жизнь давала им урок: что любовь не всегда побеждает с первого раза. Что иногда нужно упасть, разбиться, собрать осколки и научиться ходить заново. Чтобы понять, что действительно важно.
– Максим, – позвала она.
– М?
– Спасибо.
– За что?
– За то, что дал мне этот шанс. За то, что не хлопнул дверью, когда увидел меня в том ресторане. За то, что захотел попробовать. Я знаю, как это было для тебя трудно.
Он поцеловал её в макушку.
– Знаешь, в чём секрет? Я не давал тебе шанс. Я давал нам шанс. Обоим. Потому что я тоже застрял в том дне. Тоже не жил по-настоящему. Просто существовал. И когда увидел тебя, понял: либо мы попробуем это починить, либо так и останемся сломанными до конца жизни. Выбор был простой.
Анна улыбнулась сквозь слёзы.
– Простой, говоришь.
– Ну, относительно, – он тоже улыбнулся. – Первые недели я просыпался и думал: что я делаю? Зачем снова впускаю её в жизнь? Она же предала меня. Но потом вспоминал твои глаза, когда ты рассказывала про те двенадцать лет. И понимал: ты наказала себя сильнее, чем я мог бы наказать. Ты жила в клетке, которую сама себе построила. И мне захотелось тебя оттуда вытащить. Не из жалости. Просто потому, что люблю.
– Даже после всего?
– Даже после всего.
Они снова замолчали. Анна чувствовала, как усталость навалилась на неё. Долгий день, эмоции, слёзы, счастье – всё это вымотало. Она зевнула, и Максим засмеялся.
– Устала?
– Очень. Но не хочу спать. Боюсь проснуться и понять, что это сон.
– Не сон, – он крепче обнял её. – Я здесь. Ты здесь. Мы здесь. И никуда не денемся.
Они всё-таки заснули на диване, так и не дойдя до кровати. Проснулись среди ночи, затёкшие и смеющиеся над собой. Перебрались в спальню, легли обнявшись, и Анна, засыпая, думала: это и есть счастье. Не громкое, не яркое. Тихое, повседневное, с затёкшими ногами и глупым смехом. Счастье второго шанса, который они почти упустили.
Утром Максим готовил завтрак, а Анна смотрела на обручальное кольцо на своей руке. Простое, без камней, но для неё оно значило больше, чем все бриллианты мира. Это было символом прощения. Не полного, не абсолютного. Но достаточного, чтобы начать заново.
– О чём задумалась? – спросил Максим, ставя перед ней тарелку с омлетом.
– О том, что расскажу нашим детям, когда они спросят, как мы познакомились.
Он замер с чашкой кофе в руке.
– Детям?
– Да, – Анна посмотрела на него. – Если ты хочешь. Я хочу. Хочу семью. Настоящую. С тобой.
Максим медленно опустил чашку, сел напротив.
– Я тоже хочу, – сказал он тихо. – Но ты понимаешь, что это будет значить? Что мы окончательно двинулись дальше. Что строим что-то новое, не оглядываясь назад.
– Да, – твёрдо ответила Анна. – Понимаю. И готова.
Он протянул руку, и она вложила в неё свою. Они сидели так, держась за руки над столом, и на лице Максима появилась улыбка. Настоящая, без тени боли.
– Тогда давай, – сказал он. – Давай построим эту семью. Ту, которую мы должны были построить тогда, но не смогли. Построим сейчас. Лучше поздно, чем никогда.
– Лучше поздно, чем никогда, – повторила Анна, и слёзы снова подступили к горлу.
Они ели завтрак, строили планы. Говорили о том, сколько детей хотят, где будут жить, как назовут первенца. Говорили о будущем, которое казалось невозможным ещё полгода назад. И Анна чувствовала, как внутри неё, там, где двенадцать лет была пустота, начинает расти что-то новое. Надежда. Вера. Любовь.
Не та юношеская, безоглядная любовь двадцатилетних. Взрослая, прошедшая через боль и потери. Любовь, которая знает цену ошибкам. Любовь, которая выбирает оставаться даже тогда, когда страшно.
– Знаешь, что самое странное? – сказала Анна, допивая кофе. – Я благодарна за эти двенадцать лет.
Максим удивлённо поднял бровь.
– Серьёзно?
– Да. Потому что они научили меня ценить это, – она обвела рукой кухню, его, их. – Тогда, в двадцать лет, я принимала тебя как должное. Думала, что любовь – это просто. Что достаточно чувствовать, и всё будет хорошо. Не понимала, что любовь – это выбор. Каждый день. Особенно когда трудно. Я сделала неправильный выбор. И заплатила за это. Но теперь знаю цену правильному.
Максим кивнул.
– Я тоже благодарен. Как бы странно это ни звучало. Потому что та боль сделала меня сильнее. Я научился жить без тебя. Выжил. Встал. И теперь я с тобой не из слабости, не потому что боюсь остаться один. А потому что хочу. Выбираю. Это другое.
Они посмотрели друг на друга, и в этом взгляде было полное понимание. Два человека, прошедшие через ад, нашедшие друг друга на другом конце. Не целые, нет. Со шрамами, с болью, с воспоминаниями, которые никогда не сотрутся. Но живые. И вместе.
– Тогда давай жить, – предложила Анна. – По-настоящему. Не в прошлом, не в будущем. Здесь и сейчас.
– Давай, – согласился Максим.
Они встали, обнялись посреди кухни. За окном начинался обычный московский день. Машины, люди, суета. Но для них двоих этот день был особенным. Первым днём их новой, второй жизни.
***
Прошло ещё несколько месяцев. Анна, как и обещала, позвонила родителям. Поговорила с ними серьёзно, по-взрослому. Сказала, что любит их, но не может жить по их сценарию. Что приглашает их в свою жизнь, но только если они примут её выбор. Мать долго молчала, потом сказала:
– Мы подумаем.
Это был не отказ, но и не согласие. Анна приняла это. Она сделала шаг. Остальное зависело от них.
Максим встретился со своей матерью, и она впервые за много лет увидела его по-настоящему счастливым. Валентина Петровна плакала, обнимая Анну, и шептала:
– Прости меня, деточка. Я была дурой. Хотела как лучше, а получилось… Прости.
Анна прощала. Она вообще научилась прощать. Мать Максима. Родителей. Себя. Понемногу, по капле, отпускала вину, которая гнула её к земле двенадцать лет.
Она поняла, что прощение – это не одномоментный акт. Это процесс. Долгий, болезненный, но необходимый. Каждый день она просыпалась и выбирала: жить в прошлом или строить будущее. И каждый день выбирала будущее.
Они с Максимом ездили в Воронеж. Гуляли по тем местам, где встретились когда-то. Парк, музей, то самое кафе. Это было странно и больно, но нужно. Они прощались с прошлым. Благодарили его за уроки. И отпускали.
– Помнишь, ты хотел показать мне море? – спросила Анна, когда они сидели на скамейке в парке.
– Помню. Мы так и не съездили.
– Давай съездим этим летом. Закончим то, что начали двенадцать лет назад.
Максим улыбнулся.
– Давай. Крым, горы, солнце. Как мечтали.
И они поехали. В июне, ровно через год после их повторной встречи. Стояли на берегу моря, и Максим обнимал её со спины, и они смотрели на закат. Всё было так, как они мечтали когда-то. Только они сами были другими.
– Вот мы и добрались, – тихо сказала Анна.
– Добрались, – согласился Максим. – Долгим путём. Но добрались.
Она повернулась к нему, обняла за шею.
– Я люблю тебя. Люблю так сильно, что иногда страшно. Что снова что-то сломается.
– А я буду чинить, – он поцеловал её. – Снова и снова. Сколько нужно.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Они целовались на берегу моря, и волны накатывали на песок, и солнце садилось за горизонт. Это был их момент. Их вторая попытка. Их второй шанс, который они почти упустили, но всё-таки поймали.
Жизнь не сложилась как сказка. В сказках герои живут долго и счастливо после первого поцелуя. В реальности всё сложнее. В реальности бывают ошибки, предательства, годы боли. Но в реальности бывает и прощение. Бывают вторые шансы. Бывает любовь, которая выживает даже тогда, когда кажется, что всё кончено.
Анна и Максим знали это. И были готовы к трудностям. К тому, что не всё будет гладко. К тому, что прошлое будет иногда возвращаться, болью отзываться в сердце. Но они были готовы идти через это. Вместе.
Потому что научились главному: настоящая любовь – это не про то, чтобы быть вместе, когда легко. Это про то, чтобы оставаться вместе, когда тяжело. Про то, чтобы выбирать друг друга каждый день. Даже когда страшно.
Они вернулись домой из Крыма загорелые, счастливые, полные планов. Обустраивали квартиру, готовились к расширению семьи. Через полгода Анна узнала, что беременна. Максим, услышав новость, заплакал. Просто обнял её и заплакал от счастья.
– У нас будет ребёнок, – шептал он, и голос его дрожал. – Наш ребёнок.
– Да, – Анна гладила его по голове. – Наш. То, что должно было быть давным-давно.
– Нет, – он поднял голову, посмотрел на неё. – Не то, что должно было быть. То, что есть. Здесь и сейчас. Наше.
Родители Анны узнали о беременности и неожиданно приехали. Мать плакала, обнимая дочь, и впервые за много лет призналась:
– Может, мы и правда ошиблись тогда. Может, нужно было тебя отпустить. Ты бы прошла через трудности, но была бы счастлива. А так… ты страдала. И мы виноваты.
– Мама, прошлое не изменить, – тихо сказала Анна. – Но можно изменить будущее. Вы хотите быть бабушкой и дедушкой нашему ребёнку?
Мать кивнула, не в силах говорить. Отец неловко обнял Максима.
– Прости, сынок. Мы просто боялись за неё. Боялись, что не справишься, что она не справится. Оказалось, справились. Оба.
Максим пожал ему руку.
– Вы же родители. Хотели лучшего. Просто ошиблись в том, что лучшее. Бывает.
Семья срасталась медленно, но верно. Шрамы никуда не делись, но они превратились из кровоточащих ран в просто напоминания о прошлом. Болезненные, но не смертельные.
Когда у Анны и Максима родилась дочка, они назвали её Надеждой. Потому что она и правда была их надеждой. Символом того, что жизнь даёт вторые шансы. Что любовь сильнее страха. Что никогда не поздно исправить ошибку.
Анна держала дочку на руках и думала о той девятнадцатилетней девочке, которая когда-то испугалась и убежала. Хотелось вернуться в прошлое, обнять ту девочку и сказать: «Не бойся. Всё будет хорошо. Не сейчас, не скоро. Через двенадцать лет. Но будет».
Но прошлое не изменишь. Можно только жить дальше. С верой, что даже разбитое можно склеить. Что даже потерянное можно найти. Что у любви есть второй шанс, если ты готов за него бороться.
– О чём думаешь? – спросил Максим, садясь рядом на кровати.
– О нас. О том, через что прошли. О том, что мы здесь, – Анна посмотрела на него. – А если бы мы не встретились тогда, в ресторане? Прошли бы мимо?
– Не знаю, – честно ответил Максим. – Может быть. А может, встретились бы позже. Где-то ещё. Я верю, что если что-то должно случиться, оно случится.
– Судьба?
– Или просто упрямство, – он улыбнулся. – Наше общее упрямство. Мы оба не сдались. Ты продолжала жить, хоть и было больно. Я продолжал жить, хоть и было больно. И в итоге нашли друг друга. Может, в этом и есть весь секрет: не сдаваться. Даже когда кажется, что всё кончено.
Анна кивнула. Надежда зашевелилась у неё на руках, и они оба посмотрели на дочку. Крошечное существо, которое ничего не знало об их истории. О боли, о расставании, о двенадцати годах пустоты. Для неё они были просто мамой и папой. Любящими, счастливыми.
– Когда она вырастет, – тихо сказала Анна, – я расскажу ей нашу историю. Настоящую. Чтобы она знала: ошибки не приговор. Можно упасть и встать. Можно потерять и найти. Главное – не бояться второго шанса.
– Расскажем вместе, – согласился Максим, обнимая её за плечи. – И скажем, что самое страшное – это не ошибиться. Самое страшное – не попытаться исправить.
Они сидели втроём на кровати, и в комнате было тихо и спокойно. Первая любовь, предательство, годы боли, невероятная встреча – всё это было позади. Впереди была жизнь. Настоящая, не идеальная, со своими трудностями. Но их жизнь. Вместе.
И это было всё, что им нужно.