Я помню день, когда Алиса впервые назвала меня мамой. Ей было восемь лет. Мы пекли печенье, и она, вся в муке, вдруг обняла меня за талию и прошептала: «Мама Оля».
Я заплакала от счастья. Родных детей у меня не было — врачи ставили бесплодие. А тут — готовая дочка. Смешливая, ласковая, с огромными серыми глазами, как у моего мужа, Сережи.
Её родная мать, Марина, бросила их, когда Алисе было три года. Уехала в Турцию с аниматором, оставив записку: «Я молодая, я жить хочу, а вы — якорь».
Сережа тогда почернел от горя. Он тянул дочку один, пока не встретил меня. Я полюбила их обоих. Сразу. Безусловно.
Прошло десять лет.
Алисе исполнилось восемнадцать. Мы с Сережей устроили ей шикарный праздник. Я подарила ей золотой браслет, о котором она мечтала. Сережа — новый айфон.
В тот вечер она была счастлива. Обнимала нас, говорила, что мы лучшие родители в мире.
А через неделю раздался звонок.
— Алло? — подняла трубку Алиса.
А потом её лицо изменилось.
— Мама? — прошептала она.
Марина. «Кукушка» вернулась.
Она приехала загорелая, вульгарная, в дешевых стразах. Сказала, что «осознала ошибки», что «кровь не водица», и что она хочет «наладить отношения».
Я была не против. Все-таки мать. Пусть общаются.
Но я не знала, что Марина вернулась не за дочерью. А за квадратными метрами.
За эти десять лет мы с Сережей многого добились. У нас была хорошая трехкомнатная квартира в центре. Просторная, светлая, с дизайнерским ремонтом.
Марина быстро сориентировалась. Она начала обрабатывать Алису.
Сначала это были мелочи. «Ой, а почему мачеха тебе такое платье купила? Оно же тебя полнит. Она тебе завидует». «А почему папа на тебя голос повысил? Она его настроила».
Вода камень точит. Алиса, у которой в восемнадцать лет гормоны и ветер в голове, начала меняться.
Она стала грубить. Перестала помогать по дому. Стала запираться в своей комнате и часами болтать с «мамочкой».
Апофеоз наступил вчера.
Сережа уехал в командировку на неделю. Я пришла с работы уставшая, с пакетами продуктов.
В прихожей стояли чужие чемоданы. Леопардовые, огромные.
Из кухни доносился смех.
Я заглянула туда. За моим столом, на моем стуле, пила кофе из моей любимой чашки Марина. Алиса сидела рядом и восторженно смотрела ей в рот.
— О, явилась, — лениво протянула Марина. — Прислуга пришла.
— Что здесь происходит? — спросила я, ставя пакеты на пол.
— Мама поживет у нас, — заявила Алиса с вызовом. — Ей негде жить. Она рассталась со своим турком.
— Алиса, это нужно было обсудить со мной и папой, — спокойно сказала я. — И вообще, у нас не гостиница.
— Это моя квартира тоже! — взвизгнула Алиса. — Я тут прописана! Я имею право приводить кого хочу! А ты... ты вообще тут никто! Ты мне не мать, а просто прислуга!
Эти слова ударили как пощечина.
Десять лет.
Десять лет я лечила ей ангины. Ходила на родительские собрания. Шила костюмы на утренники. Утешала, когда бросил первый мальчик. Готовила её любимую лазанью.
И теперь я — прислуга?
— Прислуга? — переспросила я тихо.
— Да! — Алиса вскочила. — Ты просто удачно подвернулась папе, чтобы нянчить меня! А теперь я выросла. И хочу жить с настоящей мамой! Так что... может, ты съедешь? К своей маме, например? А мы тут с папой и мамой будем жить семьей.
Марина сидела и ухмылялась, помешивая ложечкой сахар.
— Девочка права, — сказала она. — Уйди по-хорошему. Не мешай воссоединению семьи.
Я посмотрела на них. На Алису, в глазах которой горел фанатичный огонь глупости. На Марину, в глазах которой горел калькулятор.
Мне стало их жаль.
Я достала телефон.
— Кому звонишь? Папочке жаловаться? — фыркнула Алиса. — Он меня любит, он меня не выгонит!
— Нет, — сказала я. — Я звоню в полицию.
— В полицию? — Марина поперхнулась кофе. — Ты одурела?
— Нисколько. В моей квартире находится посторонний человек, который отказывается уходить.
— В какой твоей?! — заорала Алиса. — Это папина квартира! Мы тут прописаны!
И вот тут наступил момент истины.
— Алиса, — сказала я очень четко. — Ты, кажется, забыла одну деталь. Эту квартиру купила я. За два года до брака с твоим отцом. На деньги от продажи бабушкиного дома и свои накопления. Твой папа пришел сюда жить с одним чемоданом и долгами за старую машину.
Алиса замерла. Она открыла рот, но не издала ни звука.
Она не знала. Сережа никогда не акцентировал на этом внимание. Мы жили как семья, все было общее. Но документы — вещь упрямая.
— Ты врешь! — наконец выдавила она. — Папа сказал...
— Папа сказал, что это *наш* дом, — поправила я. — В моральном смысле. Но в юридическом — он мой. Вы с папой только прописаны. Без права собственности.
Я положила на стол телефон, где уже шел вызов на «112».
— Алло, полиция? — сказала я в трубку, глядя прямо в глаза Марине. — У меня незаконное проникновение в жилище. Адрес...
Марина вскочила так резко, что стул упал.
— Не надо полицию! — зашипела она. — Психопатка! Пошли, доча, отсюда. Тут аура плохая.
Она схватила свою леопардовую сумку.
— Мама, ты уходишь? — Алиса растерянно смотрела на неё. — А как же...
— А так же! — рявкнула «любящая мать». — Не видишь, эта стерва всё просчитала! Ничего нам тут не светит! Пошли, снимем гостиницу.
— У меня нет денег на гостиницу... — пролепетала Алиса.
— У меня тоже! Ты же сказала, папа богатый, что мы тут жить будем!
Они начали ругаться прямо в коридоре. «Любовь» испарилась за секунду, как только исчезла перспектива халявного жилья.
В итоге Марина ушла одна, хлопнув дверью. Алиса осталась стоять посреди кухни.
Она смотрела на меня. В глазах уже не было вызова. Был страх.
— Мам Оль... — начала она.
— Нет, Алиса, — я подняла руку. — Я же не мать. Я прислуга. А у прислуги выходной.
Я пошла в спальню и начала собирать её вещи.
— Что ты делаешь? — она побежала за мной. — Ты меня выгоняешь? Мне же восемнадцать только!
— Вот именно. Ты совершеннолетняя. Ты хотела взрослой жизни? Получай. Ты предала меня, Алиса. Ты хотела выгнать меня из моего же дома. Ради женщины, которая бросила тебя, как котенка.
Я выставила её чемодан в коридор.
— Иди к маме. Вы же семья.
— Но ей некуда идти! Она сказала, будет искать хостел!
— Отлично. В хостелах весело. Жизненный опыт.
Я выставила Алису за дверь.
Она плакала. Звонила в звонок. Кричала «прости».
Я не открыла.
Через два дня вернулся Сережа.
Алиса встретила его у подъезда (она жила эти два дня у подружки). Наплела с три короба, конечно.
Он зашел домой мрачный.
— Оля, это правда? Ты выгнала дочь?
Я молча налила ему чай. И рассказала всё. Как было. Слово в слово. Про «прислугу». Про «съезжай к своей маме». Про Марину в леопарде.
Сережа слушал и бледнел. Он знал характер своей бывшей. И знал, что я врать не буду.
— Она... она правда так сказала? "Прислуга"?
— Правда, Сереж.
Он закрыл лицо руками.
— Прости меня, Оля. Это я виноват. Избаловал. Упустил.
Алиса живет сейчас в общежитии колледжа. Я настояла, чтобы Сережа не снимал ей квартиру.
— Она должна понять цену деньгам и отношениям, — сказала я. — Если ты сейчас дашь ей всё на блюдечке, она вырастет монстром, как Марина.
Сережа согласился. Он дает ей деньги только на еду. Скромно.
Алиса иногда звонит. Тихо поздравляет с праздниками. Я отвечаю вежливо, но холодно.
«Спасибо, Алиса. И тебя».
Никаких «доченька». Никаких пирогов.
Я простила? Наверное, нет.
Может, со временем, рана затянется. Но шрам останется. Шрам в форме слова «прислуга».
ОТ АВТОРА:
Друзья, эта история о границах любви. Где та черта, после которой "они же дети" перестает работать? Правильно ли поступила героиня, выгнав дочь в 18 лет в общежитие? Или надо было понять и простить, списав на юношеский максимализм?
Напишите, что думаете. И не забудьте ЛАЙК, если история зацепила за живое. Ваша Вера.