Всё началось с обычной, хотя и невыносимой, мигреневой боли. Сентябрьской ночью 2016 года Лени, разрываясь между желанием принять очередную таблетку и надеждой перетерпеть, перевернулась на кровати в тщетной попытке уснуть. И в этот миг случилось нечто, навсегда изменившее её понимание реальности: плотно задернутые шторы её спальни вдруг перестали быть преградой для потока тёплого, живого, золотого света. Это был не блик фар и не галлюцинация — свет имел физическую плотность и сознательное намерение, он приглашал.
В этом свете Лени увидела тоннель. И не просто проход, а пространство, которое она с изумлением узнала как часть самой себя. Энергия, исходящая оттуда, была настолько пронизана безусловной любовью и покоем, что вся боль отступила мгновенно и бесследно, оставив лишь ощущение невесомости. Она мысленно спросила своих духовных проводников, её ли это свет и её ли этот путь. Ответом было немое, радостное кивание — без малейшего намёка на оценку или осуждение, какой бы выбор она ни сделала.
За тоннелем угадывалась золотая комната, а у её входа, словно у подиума, стояла фигура из того же сияющего вещества
— золотой мужчина с длинной бородой. Позади него теснились узнаваемые и любимые силуэты — все те, кого она потеряла при жизни. Их лица излучали такую тоску и такую гордость, что это невозможно было вынести. И в следующий миг пространство спальны взорвалось, превратившись в необъятное пространство гигантского стадиона.
Это был не стадион, который мы знаем. Его трибуны, отгороженные невидимым барьером, ломились от существ, от душ. И в этом пространстве царила абсолютное, оглушительное столпотворение — не хаос, а ликование такой силы, что его можно было сравнить лишь с истерией поклонников, впервые увидевших «Битлз». Эти тысячи сущностей кричали, тянулись, стремились ближе — и объектом их всеобщего, безумного обожания была она. Лени. Они приветствовали её как триумфатора, как самого дорогого гостя, как героя, вернувшегося с самой трудной войны.
И тогда пришло понимание, холодной и ясной волной накрывшее всё ликование. Они ждали её, чтобы она вписала своё имя в некий «Зал славы жизни», в реестр тех, кто отважился на самую сложную миссию во вселенной — родиться и прожить жизнь на Земле. «Здесь так трудно, что каждого из нас будут чествовать просто за сам факт прибытия», — пронзила её мысль. И это осознание обрушилось на неё не чувством гордости, а всепоглощающим, жгучим стыдом. Её, которую здесь встречали как легенду, которая всю свою земную жизнь считала её чередой ошибок и страданий, которую она так часто ненавидела и проклинала.
Этот стыд стал точкой возврата. Ещё до того, как она успела приблизиться к месту, где нужно было оставить свой автограф, она почувствовала, что не может сделать этот шаг и остаться. Её потянуло назад, медленно и неотвратимо. И что самое удивительное — в этот момент не было ни паники, ни отчаяния от ухода из того дивного мира. Было лишь тихое решение. Она возвращалась не потому, что её выгнали, а потому, что сама выбрала свою незавершённую историю там, внизу.
Очнувшись в своей постели, она обнаружила, что золотой свет не исчез. Он наполнял комнату ещё добрых полчаса, как материальное доказательство случившегося, как прощальное объятие. Лени лежала, купаясь в этом сиянии, впитывая последние крупицы того беспредельного покоя, пока не погрузилась в сон без боли. С той ночи её отношение к смерти перестало быть страхом. Она превратилась в тихое, почти радостное ожидание возвращения домой, в тот золотой свет, на тот стадион, где тебя помнят, ценят и ждут, даже когда ты сам себя забыл.
Что это было — прорыв в запредельное или сложнейшая проекция сознания?
Наука говорит о выбросе нейрохимикатов при мигрени, способных породить ярчайшие видения. Но может ли химия мозга создать столь сложный, иерархичный и эмоционально выверенный сценарий — целую мифологию индивидуального признания? Мозг, спасаясь от боли, обычно генерирует хаос, а не безукоризненную драматургию путешествия героя. Или, быть может, Лени на миг приоткрыла то, что всегда находится рядом, — реальность, где наша жизнь является самым рискованным и самым почётным квестом, а мы сами, даже в самые тёмные свои минуты, — объектом немого восхищения тех, кто наблюдает за нашей битвой со стороны, с трибун того невидимого, вечно ликующего стадиона.