Меня зовут Катя. Мне сорок один год. Я сижу на кухне в своей квартире, пью холодный чай, который забыла допить три часа назад, и смотрю, как пылинки танцуют в узком луче сентябрьского солнца. Оно светит ровно, по-осеннему, без жалости. И кажется, будто этот луч упирается прямо в экран моего ноутбука, который я закрыла минуту назад. Закрыла, потому что больше не могла смотреть. Потому что там, внутри этого устройства, которое я считала окном в мир, оказалась потайная дверь в чужую, параллельную жизнь. Жизнь человека, которого я, как мне казалось, знала. Анатолия.
Мы встретились год назад. Смешно, банально — общие друзья, вечеринка по случаю дня рождения Светки, моей подруги со времён института. Я шла туда без настроения. Сорок — не то чтобы круглый юбилей, но какая-то веха. А у меня… Ну, что у меня. Работа главным бухгалтером в небольшой фирме, которая держалась на мне и ещё на двух девочках. Квартира, которую почти выплатила. Кот Муся, вальяжный и требовательный. И тишина. Очень много тишины. Не пустой, нет. Я научилась её ценить — после брака, который рассыпался, как песочный замок, лет десять назад. Но иногда, особенно осенью, тишина начинала давить на барабанные перепонки, становилась осязаемой, как влажная простыня.
На вечеринке было шумно, пахло вином, сыром и дорогими духами. Я притулилась у балкона, курила (давно бросила, но в такие моменты брала одну у Светки), наблюдала, как смеются знакомые лица. И чувствовала себя невидимкой. Не грустно, а просто… прозрачно. Вот тогда ко мне подошёл он.
— Простите, — сказал он. Голос был негромкий, но очень чёткий, без сиплявинки. — Я вас обрекаю на одиночество. Ваш дым уходит на балкон, а вы тут стоите, как часовой. Можно присоединиться?
Я повернулась. Он был высокий, чуть сутулился, будто постоянно нагибался, чтобы рассмотреть что-то интересное. Волосы с проседью, коротко стриженные, но не «под ноль», а так, что седина блестела, как иней. Лицо… не красавец. Нос с горбинкой, морщины у глаз. Но глаза. Светло-серые, почти прозрачные. Смотрели прямо, без заигрывания, но с каким-то внутренним огоньком, как будто он только что узнал потрясающую новость и вот-вот ей поделится.
— Не курю, на самом деле, — брякнула я глупо, потушив сигарету.
— И я нет, — улыбнулся он. Улыбка была односторонней, левый уголок рта тянулся вверх сильнее. — Значит, мы оба самозванцы. Меня Толя зовут.
Так всё и началось. Неторопливо, как река осенью. Он не закидывал меня сообщениями сразу на следующий день. Написал через три: «Вспомнил про часового. Не замёрзли ли вы в своём карауле?» Мы стали переписываться. Потом пить кофе. Потом ужинать. Он был архитектором, вернее, владел небольшой мастерской. Не то чтобы очень успешной, но крепкой, с именем. Делал проекты частных домов, реставраций. Говорил о работе с горящими глазами, размахивая руками, рисуя в воздухе контуры. «Понимаешь, Кать, — говорил он, — дом — это не стены. Это история, которая ещё не написана. Я просто помогаю людям расставить знаки препинания».
Он казался… цельным. Не было в нём этой вечной мужской оглядки по сторонам, этого метания. Он знал, кто он, что любит (старые советские фильмы, пешие походы, правильно приготовленный кофе в турке), что ненавидит (пафос, необязательность, синтетические ткани). Был внимателен. Запоминал мелочи. Я как-то обмолвилась, что люблю пироги с брусникой, а в городе их нигде не найти. Через неделю он приехал с ещё тёплой, завёрнутой в полотенце шарлоткой. «Брусники не нашёл, — сказал виновато. — Но яблоки с корицей — это же тоже классика?» Он сидел на моём кухонном стуле, большой, немного неуклюжий, и смотрел, как я отламываю кусок. И в его взгляде было такое тёплое, немое одобрение, будто он построил для меня не дом, а вот этот простой пирог. И это было ценнее.
Я впустила его в свою жизнь. Медленно, осторожно, как выпускают дикого зверька из клетки. Потом быстрее. Он знал пароль от моей двери (я дала, потому что однажды заперлась изнутри, и мне пришлось вызывать МЧС, и было дико стыдно). Он кормил Мусю, когда я задерживалась. Он чинил протекающий кран, ворча, что у меня «руки растут не из плеч, а из… в общем, не оттуда». Он смеялся над моими шутками, даже плоскими. И я… я начала оживать. Тишина в квартире стала не давить, а обволакивать, уютной, потому что знала — скоро в неё ворвутся его шаги, его голос, запах его кожи — смесь мыла, дерева и чего-то ещё, неуловимого.
Через полгода я познакомила его с друзьями. Со Светкой и её вечно озабоченным мужем Сергеем. С моей лучшей подругой Леной, циничной и острой на язык, которая после встречи сказала: «Ну, внешне-то ничего. Не пустозвон. Но смотри, Кать, у меня нюх на подвохи». С коллегами с работы. Он входил в любую компанию легко. Не старался понравиться, не лебезил. Шутил к месту, слушал внимательно, мог поддержать разговор и о футболе с Сергеем, и о новой коллекции сумок со Светкой. Все были под впечатлением. Лена, правда, потом спрашивала: «А он никогда не злится? Никогда не бывает в плохом настроении? Как робот какой-то позитивный». Я отмахивалась: «У него работа творческая, он всю злость там оставляет».
А потом начались эти… микротрещины. Мелкие, почти невидимые.
Сначала была история с концертом. Я купила билеты на пианиста, о котором он много говорил. Дорогие, в первый ряд. Он обрадовался, но когда узнал цену, лицо как-то странно дрогнуло. «Зачем ты это сделала? Я бы и на галёрке послушал». В его голосе не было благодарности, было лёгкое раздражение. Я почувствовала себя неловко, будто совершила оплошность.
Потом — мой день рождения. Сорок один. Я не хотела шума, попросила просто поужинать вместе. Он согласился, но вечером позвонил за час: «Кошмар, Кать, сорвался дедлайн, клиент истерит. Не могу вырваться. Закажи себе суши, самые дорогие, за мой счёт, ладно?» Голос был искренне паническим. Я сказала: «Конечно, работа важнее». Села одна, заказала суши, съела два куска. Остальное отдала Мусе. Чувствовала себя старой, глупой и ужасно одинокой. Он примчался в полночь, с огромным букетом и вином. Обнимал, целовал, говорил, как я его терпеливая, какая я умница, что понимаю. И я понимала. Работа есть работа.
Он стал чаще «зависать» на телефоне. Не при мне, а уходя в другую комнату «позвонить по работе». Я как-то шутя спросила: «У тебя что, любовница?» Он замер на секунду, потом рассмеялся как-то сухо: «Да, Кать, целых три. Архитектурный надзор, сметчик и заказчик-скряга. Всех ревнуешь?» Шутка не зашла. Я почувствовала лёгкий холодок под ложечкой, но прогнала его. Паранойя. Ему сорок пять, у него своё дело, конечно, он много общается.
Он начал делать странные замечания. Одежды: «Эта кофта тебя полнит, знаешь?» О еде: «Ты же следишь за фигурой, а тут пирог на ночь». Сначала в шутку, потом… не совсем. Однажды мы смотрели фильм, и я разрыдалась в какой-то дурацкой мелодраматичной сцене. Он не обнял, а вздохнул: «Боже, Катя, ну это же такая клюква. Тебе не стыдно так примитивно реагировать?» Мне стало стыдно. До кома в горле.
Я сама себе оправдывала его. У него стресс, проект сложный. Я и правда стала носить мешковатые свитера. Перестала плакать при нём. Стала тише. Меньше шутить. Боялась сказать что-то «примитивное». Лена закатывала глаза: «Ты у нас стала какая-то затюканная. Он тебя что, дрессирует?» Я злилась на неё: «Ты просто его не понимаешь! Он человек глубокий, ему важна эстетика, гармония во всём». Лена только цокала языком.
Ночевал он у меня часто, но никогда — всю неделю подряд. Всегда находилась причина: то рано на объект с той стороны города, то встретить кого-то. Его зубная щётка лежала у меня, бритва, смена белья. Но не было ощущения, что он переехал. Как будто он был в долгом, длительном визите.
И вот, сегодняшнее утро. Он ушёл рано, сказал, что едет в область, на стройку, связь может пропадать. Поцеловал в лоб. Я осталась одна с выходным. Решила разобрать почту. Потом как-то само собой потянуло посмотреть… не знаю даже что. Просто зайти в ту соцсеть, где мы не были друзьями. У меня там был аккаунт, заведённый ещё для старой работы, пустой, без фото. Я им не пользовалась. И мне вдруг в голову пришло: а есть ли он там? Просто из любопытства. Вбила в поиск имя и фамилию. Анатолий Волков.
Сердце ёкнуло. Он есть. Аватарка — его фото, профессиональное, в очках, смотрит слегка свысока. Я кликнула. Страница открыта. И я села. Потому что у меня в ушах зазвенело.
«Убеждённый холостяк. Архитектор, путешественник, ценитель свободы и здравого смысла. Не связан узами. Не верю в институт брака. Моя жена — моя работа, мои дети — мои проекты. Всё остальное — временное и добровольное украшение жизни. Никаких обязательств, только искренность (по возможности). Люблю умных женщин, которые знают себе цену и не строят иллюзий».
Это было написано в графе «О себе». Ярко, чётко, как манифест.
Я скролила ниже. Фотографии. Много. Он на фоне своих объектов, с панорамными видами гор, за столиком в дорогих ресторанах. Один. Или в компании других людей, мужчин и женщин. Со мной — ни одной. Ни одного намёка. Даты постов… Вчера. Позавчера. Неделю назад. Когда он писал мне, что «завалили, горюю в чертежах», он выкладывал фото с ужина в грузинском ресторане с подписью: «Холостяцкий ужин. Только шашлык, только хардкор. Никаких разговоров о будущем». Под постом от трёх дней назад, где он запечатлён с бокалом вина на каком-то rooftop-баре, комментарий от какой-то девушки с моделью лица: «Скучаю по нашим беседам, Толь». Его ответ: «Всё впереди, красотка. Холостяк всегда на связи».
Я читала и не понимала. Руки стали ледяными, а лицо — горячим. Я проверяла даты, сопоставляла. Тот день, когда он пропал с моего дня рождения? Пост: «Сам себе праздник. Лучшее общество — это ты сам. И стейк medium rare». Фото идеального стейка.
Я зажмурилась, потом снова открыла глаза. Нет, это не кошмар. Это реальность. Аккаунт был жив, активен. Подписчиков — несколько тысяч. Он был… популярен. Этаким мачо-интеллектуалом, философом свободы.
Я ничего не почувствовала сначала. Пустоту. Как будто меня выскребли изнутри большой ложкой. Потом подкатила тошнота. Я добежала до ванной и стояла, держась за раковину, глядя в своё отражение. Женщина сорока одного года, в растянутом домашнем свитере (который «полнит»), с растрёпанными волосами, широко открытыми глазами. Глупая. Наивная. Временное украшение.
Я не плакала. Я позвонила ему. Рука не дрожала, странно. Гудки. Долго. Потом его голос, спокойный, слегка усталый: «Кать? Я на объекте, шумно. Всё хорошо?»
— Толь, — мой голос звучал чужо, ровно. — У меня вопрос. Есть у тебя аккаунт в «ВКонтакте»?
Пауза. Не долгая, но ощутимая.
— В каком? Ну, вроде был когда-то старый, я не пользуюсь. Зачем?
— Не в этом, — сказала я. — В другом. Там у тебя написано, что ты убеждённый холостяк. Что я — временное украшение. И фото со стейком в мой день рождения.
Молчание. Не было даже дыхания. Потом слышу фоновый шум — будто он отошёл куда-то.
— Ты следишь за мной? — спросил он. Не с изумлением, а с холодной, мгновенно проступившей брезгливостью.
— Я просто нашла. Случайно.
— Случайно, — повторил он с лёгкой усмешкой. — Понимаешь, Катя, это просто… игра такая. Для сети. Имидж. Моя мастерская работает на определённый круг клиентов. Свободный художник, философ. Это привлекает. Это не имеет ничего общего с нашей реальной жизнью.
— Нашей реальной жизнью? — я рассмеялась, и смех вышел сиплым, страшным. — А какая у нас реальная жизнь, Толя? Ты у меня ночуешь, но живёшь где? Ты знаком с моими друзьями, но где твои? Ты говоришь, что ценишь меня, а в сети пишешь, что не веришь в отношения? Где правда?
— Правда в том, — его голос стал тихим, острым, как лезвие, — что ты взрослая женщина. И должна понимать, что у каждого есть право на личное пространство. На свою игру. Я не давал тебе никаких обещаний. Мы просто встречаемся. И тебе это нравилось, пока ты не полезла, куда не следует. Ты разрушаешь то, что есть, своими же руками. Истерикой и недоверием.
Я слушала и понимала, что он прав. В каком-то извращённом смысле. Он не клялся в вечной любви. Не говорил «давай поженимся». Он был внимателен, ласков, но… да, слова «я тебя люблю» звучали редко, и я сама их первой не говорила, боясь спугнуть. Я строила иллюзию сама. На его аккаунте была не ложь, а просто… другая правда. Та, которую он считал нужным показать миру. А я была частью тихой, домашней, постыдной правды, которую надо было прятать.
— Значит, для тебя это игра, — прошептала я.
— Всё — игра, Катя. И ты в неё играла с удовольствием. А теперь, когда увидела правила, напечатанные на коробке, обиделась. Будь взрослее.
Он сказал это так спокойно, так разумно. Будто объяснял ребёнку, почему небо синее. И в этот момент во мне что-то сломалось. Не с грохотом, а с тихим, печальным щелчком. Как закрывается крошечный замочек на давно забытой шкатулке.
— Я поняла, — сказала я. — Прости, что отвлекла. Удачи на объекте.
И положила трубку.
Он перезвонил через десять минут. Я не стала брать. Потом ещё. Потом пришло сообщение: «Катя, не надо драмы. Давай вечером поговорим спокойно. Ты всё неправильно поняла».
Я выключила телефон.
Вот и всё. Завязка, развитие, кульминация. Всё уместилось в один телефонный разговор. Не было криков, битья посуды. Была ледяная, кристальная ясность. Я была «временным украшением». И мой срок годности, судя по всему, истёк в тот момент, когда я перестала быть удобной, не задающей вопросов декорацией.
Дальше началось самое трудное. Не побег. Побег — это когда ты бежишь от чего-то страшного. А у меня было ощущение, что я осталась в чём-то страшном. В этой самой тишине, которая теперь снова стала давить, но в сто раз сильнее. Потому что теперь она была наполнена эхом его слов, его смеха, запахом его кожи. Каждый угол квартиры кричал о нём. Зубная щётка в стакане. Запасная пара кроссовок в прихожей. Книга по архитектуре на тумбочке.
Первые дни были похожи на тяжёлый грипп. Я не плакала. Я лежала на диване, уставившись в потолок, и Муся тыкался мордой мне в руку, требуя еды. Я вставала, кормила её, наливала себе воды и снова ложилась. Тело болело, как после драки. Стыд. Это было самое сильное чувство. Стыд за свою глупость, за свою наивность. Мне сорок один, а я повелась, как девочка, на красивые слова и пироги. Я представляла, как он теперь рассказывает своим друзьям по сети: «Представляешь, та, которой за сорок, вдруг решила, что мы семья! Устроила сцену! Пришлось охлаждать пыл». И они смеются.
Лена примчалась на третий день, слопала дверь. Увидела меня, всё поняла без слов. Сказала только: «Сука». Потом она убрала все его вещи в чёрный мусорный пакет, вынесла в мусоропровод. Помыла полы с хлоркой, как после покойника. Заварила крепкий чай, поставила передо мной: «Пей. Будешь жить». Я спросила: «Как я могла быть такой слепой?» Лена вздохнула: «Не ты была слепой, Кать. Он был хорошим актёром. И ты очень хотела верить в спектакль. Это не преступление».
Но чувствовала я себя преступницей. Предательницей самой себя. Я анализировала каждый момент, каждую фразу. Эти «шутки» о моей внешности, эти обесценивания моих эмоций… Это же была классика. Медленное, плавное вытравливание моей уверенности, чтобы я держалась за крохи его внимания и не смела задавать вопросы. И ведь сработало.
Я вышла на работу через неделю. Девчонки в офисе смотрели на меня с жалостью, но ничего не спрашивали. Я погрузилась в цифры, в отчёты, в балансы. Там была ясность. Два плюс два всегда равнялось четырём. Не «по возможности», как его искренность.
Он пытался связаться. Присылал цветы на работу — я отдавала их уборщице. Писал длинные письма, где объяснял, что я всё преувеличиваю, что он ценит то, что у нас было, но я «задушила» его своими претензиями. Что он, конечно, был не прав с этим аккаунтом, но я вторглась в его частную жизнь. Газовая лампа работала на полную. Я не отвечала. Потом письма стали злее: «Ты пожалеешь об этом. Таких, как я, не найти. Останешься одна со своим котом и бухгалтерскими отчётами». Это было уже почти откровенно. Я не пожалела. Мне было страшно, но не жалко.
Прошла осень. Наступила зима. Я снова научилась спать всю ночь, не просыпаясь от тоски. Стала ходить на йогу. Позволила Лене настроить мне профиль в приложении для знакомств, выбрала самые смешные свои фото, где я улыбаюсь глазами. Ни с кем не встречалась, но болтала иногда. Это было как физиотерапия для ампутированной конечности — болезненно, но необходимо.
А потом, спустя почти год, я узнала о его карме.
Случайно. Совершенно случайно. Листала ленту в той самой соцсети, где у меня был пустой аккаунт. Зашла посмотреть, как поживает племянница. И вдруг — всплывает пост от одного из тех, на кого я когда-то, в пору помешательства, подписалась, чтобы следить за кругом его общения. Это был какой-то его «друг по свободе», такой же мачо-философ. Пост был ядовитый, полный злорадства.
«Вот так всегда заканчивают те, кто думает, что умнее всех. “Гений” Волков, строивший дома для избранных, похоже, достроился. Банкротство мастерской, суды с заказчиками, долги по кредитам. Говорят, последний проект в элитном посёлке обернулся полным крахом из-за его же “гениальных” расчётов, которые не выдержали первой же зимы. Стены поплыли, дорогие материалы отвалились. Теперь наш “убеждённый холостяк” убеждённо скрывается от кредиторов. Ирония судьбы: хотел свободы от обязательств — получил их в тройном размере. Кто следующий на пьедестале разбитых кумиров?»
Под постом — скриншоты гневных отзывов, фото с трещинами на стене дома, который я узнала — он показывал мне его эскизы, говорил, что это будет его лучшая работа.
Я сидела и смотрела на экран. Ждала, когда нахлынет злорадство. Оно не пришло. Пришло что-то другое. Грустное, тихое понимание. Как будто я увидела законченное уравнение. Его жадность (он всегда брал дорого, хвастался, как «разводил» заказчиков на доплаты), его уверенность в своей непогрешимости, его цинизм, с которым он относился ко всему, кроме своей гениальности — всё это сложилось в одну формулу. Формулу краха.
Он построил свой мир на песке имиджа, презрения к обязательствам и эксплуатации чужих чувств. И этот мир рухнул под ним с самой первой серьёзной бури. Финансовой, профессиональной. Теперь он был не «убеждённым холостяком», а просто банкротом, которого ищут коллекторы. Его «свобода» обернулась самой жёсткой клеткой — долгами и всеобщим презрением.
Я закрыла ноутбук. Встала, подошла к окну. Шёл снег. Тот самый, первый, пушистый. Муся мурлыкала на подоконнике, следя за падающими хлопьями.
Я не чувствовала радости. Не чувствовала даже особого облегчения. Было ощущение… справедливости. Немой, безличной, как закон физики. Ты сеешь ветер — пожинаешь бурю. Он посеял ложь, пренебрежение, цинизм. И пожалуйста — получил. Всё честно.
Я больше никогда о нём не слышала. Не искала. Знаю, что он где-то есть. Наверное, строит новую легенду для новой аудитории. Или пытается выкарабкаться. Мне уже всё равно.
Моя жизнь потихоньку наладилась. Я не стала другим человеком. Просто вернулась к себе. К той, что была до него, но с одним новым, важным знанием. Я научилась слышать тишину внутри себя, а не ждать, пока её заполнит чей-то чужой голос. И если уж впускать кого-то, то только того, кто не боится показать свои правила игры сразу. На коробке.
Снег за окном ложился ровным, чистым полотном. Стирая следы прошедшего дня. Я сделала глоток холодного чая. Он был горьковатым, но освежающим.
Дорогой читатель, вот такая история приключилась в моей жизни.
А как думаешь ты — в какой именно момент, по-твоему, я перестала быть жертвой его игры и начала, сама того не понимая, выздоравливать? В момент, когда нашла аккаунт? Когда положила трубку? Или может, позже, когда выбросила его зубную щётку? Мне до сих пор интересно это понять.