Не родись красивой 45
Кондрат рвал и метал. Что бы он ни делал— всё валилось из рук. В груди стояла такая тяжесть, будто огромный камень лег на сердце и не давал ни дышать, ни думать.
С тех пор, как он узнал, что Ольга ушла с Колькой в город, в нём будто что-то надломилось.Солнце стало слепее, ветер, холоднее, а работа, безрадостной.
Где бы он ни был, в конторе, в поле, дома,, мысли возвращались к одному: Ольга и Колька теперь вместе.
Эта мысль жгла, будто каленое железо.
Он ругал брата так, что иной раз даже сам вздрагивал от поднимающейся внутри ярости.
— Молокосос! Сопляк! Чёрт бы тебя побрал! — скрипел он зубами. — Покусился на Ольгу! Да как посмел?!
И чем больше он себя распалял, тем острее чувствовал яд в сердце. В адрес младшего брата у старшего не находилось ни одного хорошего слова.
«Ему бы под маткиной юбкой ещё лет пять сидеть…, думал Кондрат зло,, «А он, нет, возомнил себя взрослым».
Он вспоминал, как Колька ещё год назад ходил за ним по пятам, верил каждому его слову, смотрел с почтением — как младший брат на старшего. А теперь вдруг нашёл в себе смелость увести у него самое дорогое… самое светлое и желанное, что когда-либо было в его жизни.
«Дурак непутёвый…» — Кондрат придумывал Кольке всё новые прозвища. Призывал на его голову все небесные кары.
Но хуже было то, что злость на брата перемешивалась с такой же острой обидой на Ольгу.
Ольга… Она ведь не глупая, взрослая, рассудительная девица. Как могла она не понять, с кем связалась?
«Разве не видно, что Колька несамостоятельный? Детёныш, который заблудится в трёх соснах! Какой он мужик? Что он ей даст, чем защитит?…»
И когда он представлял Ольгу рядом с Колей, худенькую, светлую, опирающуюся на него, в сердце Кондрата поднималась невыносимая боль.
Иногда сквозь раздражение проскальзывала здравая мысль, которая говорила, что так нельзя. Что Ольгу и Кольку надо отпустить, не мучить себя мыслями, забыть.
Но в следующую же секунду все возвращалось и Кондрат ничего не мог с собой поделать.
Каждую ночь он ложился на свою жёсткую деревянную лавку и долго смотрел в темноту. И думал, думал до острой головной боли:
«Почему? Почему она выбрала его, а не меня? Почему ушла? Почему была так слепа?..»
И, отвернувшись к стене, шептал в тишину:
— Оленька… зачем же ты так?
Но вместо ответа была тишина — глухая, неподвижная.
В душе Кондрат ругал и мать, и отца за то, что позволили Кольке уйти в город, за то, что не удержали, не нашли нужных слов, чтобы остудить его глупую горячность.
Степан Михайлович, наблюдавший за Кондратом с прищуром опытного человека, наконец, однажды спросил:
— О чём ты постоянно думаешь? Посмотреть на тебя — так будто вселенскую задачу решаешь.
Председатель усмехнулся.
— Или, может, советская власть дала тебе секретное поручение, а я, старый дурак, в неведении хожу?
Кондрат вздрогнул.
— Да нет, что вы, Степан Михайлович… Это я так… о делах колхозных размышляю.
— О делах? — председатель поднял бровь, глядя на него пристально. — И что же ты там размышляешь?
— Да вот… думаю, удастся ли нам урожай собрать, как положено. Первый год всё-таки… коллективное хозяйство…
Степан Михайлович хмыкнул.
— А отчего же не получить? Люди работают хорошо. Отсеялись вовремя. Теперь от нас ничего не зависит. Но погода пока с милостью – и тепла даёт, и дождичка.
Он глянул на Кондрата внимательнее.
— Или у тебя другие соображения?
— Да нет… — выдохнул тот. — Всё так.
Степан Михайлович посмотрел хмуро:
— Не верю я тебе, Кондрат. Всю неделю ходишь сам не свой. Хмурый, забывчивый. Что тебя гложет?
Кондрат сжал пальцы.
— Да нет…, пробормотал он, это я так, Степан Михайлович. Не обращайте внимания.
Председатель настаивать не стал. Только вздохнул и хлопнул Кондрата по плечу:
— Ладно. Дело твоё.
Теперь Кондрат старался держать себя в руках. На людях держался смело, лицо казалось спокойным.
А внутри всё гудело.
Он буквально тонул в догадках: где сейчас Ольга и Колька, что делают, как живут, как устроились? И самое главное: стали ли они мужем и женой?
Хотя до этой мысли Кондрат не смел дотронуться.
Она была, как каленое железо. Только начни думать, и она опалит всю душу.
От одного намека у него стучало в висках, воздуха не хватало.
Кондрат твёрдо решил: Ольга не глупая. Она не станет выходить за Кольку. Он убеждал себя в этом снова и снова. И верил.
Жить с этими метаниями становилось невыносимо.
Нужно было ехать в город. Найти их. Узнать всё, увидеть своими глазами.
Мать говорила, что они пошли к дядьке Игнату.
Он не хотел видеть брата. Не хотел слышать его имени.
Его интересовала только Оля.
Только её судьба.
Фрол с Евдокией давно замечали, что Кондрата что-то гнетёт. Да чего там замечали — знали наверняка.
Евдокия тяжело вздыхала, замешивая тесто.
— Женить его надо…Ненужные мысли из головы выветрятся.
— Да как же ты его женишь? — отвечал Фрол. — Он же ни на какую девку не смотрит. Сошёлся свет клином на этой Ольге. А она… ну что Ольга? Худющая, бледная… хотя, признаюсь, красивая. Но хозяйка из неё — никакая. Намучается с ней Колька… да что Колька — вон Кондратка с ума сходит.
Фрол сел на лавку, прикурил «козью ногу». Дым мягко поплыл по избе.
— Поговори ты с ним, Фрол, — не унималась Евдокия. — Клин клином вышибают. Сосватали бы ему какую-нибудь хорошую девку. Он парень видный, работящий — любая за него пойдёт.
—Девка-то пойдёт,, ворчал Фрол,, да только нужна ли она нашему Кондратке? Он же, мать, глухой стал ко всем. Кроме этой… барышни.
Однако, в глубине души он понимал: разговор нужен. Дело назрело.
Повод вскоре нашёлся.
Всем семейством пошли на усад — полоть и окучивать картошку. Земля была тёплая, мягкая, податливая. Тяпки заиграли в руках, оставляли после себя ровные окученные ряды.
Кондрат работал молча. Морщина, что пролегла у него над бровями, стала еще глубже. Явно, тяжелые мысли его не отпускали.
Фрол выждал немного, выбирая момент, потом тихо, сказал:
— Ну что, Кондрат… с матерью думали — к осени бы тебя женить.
Кондрат будто споткнулся.
Тяпка застыла в воздухе.
Он обернулся резко, взгляд стал острый, как нож.
— А я, батя, жениться не собираюсь.
Фрол даже брови приподнял от такого оборота.
— Так а чего тут собираться-то? Ты девку выбери, а свадьбу по осени и сыграем. Дел-то…
—Нет, батя, произнёс Кондрат с холодной решимостью, жениться я не буду.
Фрол удивился:
— Как так? Время пришло. Чего тянуть? Сам выберешь девку или мы тебе сосватаем?
Кондрат зыркнул на отца так, что казалось — ещё одно слово, и он взорвётся.
— Я жениться не собираюсь, — отчеканил он, и снова взялся за работу. Тяпка заиграла у него в руках быстро, юрко.
Фрол вздохнул тяжело. Он и не ожидал другого ответа, но какая-то тихая надежда всё же теплилась.
— Далась вам эта барыня… — сорвалось у него с губ.
Слова эти прозвучали грубее, чем он хотел.
Кондрат бросил на отца тяжелый взгляд. Сжал губы и пошёл дальше по ряду.
Работали молча.
Каждый — с своей думой, со своей болью.
Говорить действительно было не о чем.
Слова только ранили, облегчения не несли.
А земля терпеливо принимала удары тяпок, будто понимала человеческую горечь.
Кондрат знал: родители догадываются о его мыслях. Видели, как он ходит хмурый, мрачный. И потому не в первый раз заводят разговор о женитьбе — настойчиво, словно хотят заставить забыть Ольгу.
Но эти разговоры были для него как соль на открытую рану.
И рана эта не затягивалась, а всё глубже разъедала сердце.
Он ведь понимал: после того, что случилось в лесу с Маринкой, ему бы следовало на ней жениться. Так было бы правильно, по совести, по людской правде, по неписаному закону.
Но жениться на Маринке — значило добровольно отказаться от Ольги.
А как отказаться, если он дышать без неё не мог?
Как жить, если каждая мысль, каждое мгновение наполнено только ею? Ему хотелось видеть её, слышать, знать, что она рядом.
Про Маринку он вовсе не хотел думать.
Даже когда её образ случайно всплывал перед глазами, звонкий смех, яркий платок, коса, переброшенная на плечо,, у него внутри всё взрывалось от раздражения.
Он не мог простить ей того, что она склонила его к слабости, подмяла его гордость, да и свою не уберегла.
Кондрат вспоминал тот вечер с досадой, с разочарованием. Не справился со своим животным желанием, позволил ему взять верх над разумом — да ещё именно тогда, когда сердце было полно Ольгой.
Наверное, Маринка могла бы быть хорошей женой: красивая, весёлая, работящая, из богатой семьи.
Когда-то Кондрат даже думал о ней.
Но теперь всё изменилось.
Теперь между ними стояла пропасть.
Он не хотел связывать свою судьбу с Маринкиной.
И всё же разум вновь и вновь возвращал его в тот недобрый вечер.
Туда, где он, по сути, дал Маринке право на себя — хотя никогда этого не желал.
Иногда он видел её, чувствовал её взгляд.
Она смотрела на него открыто, без стеснения, без сомнений.
Она ждала.
Готова была распахнуть душу, жизнь, дом — стоит ему только кивнуть.
И эта доступность вдруг стала ему противна.
Он поморщился. Было впечатление, будто его пытались поймать в сети, сплести вокруг него тонкую, липкую паутину женской хитрости и желания. И это отталкивало еще больше.
Продолжение.
Дорогие читатели, сегодня в обед вас ждет рассказ "Жизнь может начаться заново". Заходите.