Гусевы опять поругались. Причиной для ссоры послужила их годовщина. Шестого апреля минуло двадцать лет законного брака. Гусева Варя планировала отметить событие с помпой: пригласить гостей и закатить пир на весь мир.
Гусев Александр, поняв, что для него эта годовщина станет такой же «приятной», как для лошади свадьба, вдруг заартачился и уперся рогом.
— Давай дурью маяться не будем, Варька? Давай подождем немного и девятого мая годовщину отметим? С шашлычками, да на свежем воздухе, а?
Память у Гусева отличная. Девятого мая, двадцать пять лет назад, они познакомились. Дата круглая, знаменательная, теплая и героическая. И не надо париться в тесной квартире с кучей никому не нужных гостей и родственников, а уютно посидеть у тихого озерка. Гусев будет закидывать удочку и ловить серебристую плотвичку (плотва как раз пойдет), а Гусева будет резать зеленый лук, варить в котелке картошку с морковкой и с лавровым листом. И никого! Красота!
А тут придется мучиться в тесной рубашке, с животиком, стянутым тугим ремнем, в парадных брюках, тесноватых по причине набранного (а все Варькины котлеты) за зиму веса, поднимать тосты «за молодых», выслушивать бабскую трескотню про рассаду, утихомиривать разгулявшегося тестя и ежиться под внимательным прокурорским взором вредной тещи (что-то много ты стал выпивать, Сашенька).
Гусева предложение супруга гневно отбросила. Во-первых, ждать торжества придется месяц. Дата знакомства не такая уж и значимая по сравнению с датой законного оформления отношений. Во-вторых, Варя уже отмечала «праздник» в прошлом году. Пока муж, как последний идиот, носился вдоль озера с удочкой, совершенно не обращая внимания на скучающую Варю, она сидела дура-дурой в одиночестве и грустила. Шашлыки были отвратными на вкус — не до них было: на Варю напала рота клещей, в количестве (о, ужас) тринадцати штук!!!
В квартире озера нет, и муж под присмотром мамы (лишнюю рюмку не выпьет). Милые сердцу подружки. Интересная беседа. И никаких насекомых, кроме кота!
Ну и что? Надулись, как мыши на крупу. Варя ушла на кухню, где подозрительно громко расхваливала жирного Степку и звала его (очень громко, чтобы Саше слышно было) «кушенькать».
— Степушка, пусик-масюсик, куся-гусюся, пися-масися, иди кушенькать, иди, мама котлетки тебе даст!
Стерва такая! «Кусик-мусюсик», с утра куриных потрохов обожравшись, на умильный зов хозяйки идти не хотел. И не шел. Почти. Саша его за ноги держал — коли мужик, так блюди мужскую солидарность! А та, дура, запершись на кухне, забодала горланить:
— А? Где же ты, мой михрюсик–попусик? Где же моя люсюлечка-басюлечка?
Мужу родному, двадцать пять годов как с ней познакомившемуся, двадцать лет (как один денёк) честно на этой кобре женившемуся — ни словечка! Сиди, мужик, голодный! Похрену на твои старания, на твое благородство и заслуги! На детей, тобою выращенных и в люди выпущенных, на дачу, самолично выстроенную, на хлеб и соль, на зарплату, столько раз отданную, тебе же, кобра ты этакая, в руки… Пофиг! Кусик-мусюсик… Х*русик!
— Вали, предатель! — Саша дал Степке хорошего поджопника и обиделся всерьез.
Варя услышала треск входной двери. Хорошо саданул, со вкусом. Наверное, в гараж пошел. Напьется там, паразит, потом полночи спать не даст: будет тут свои обидки вслух проговаривать: какая Варька гадина, как она мужа не кормит, как она его до нитки обирает, и вообще…