Деда Колю я не видел лет пятнадцать. Да и какой он мне дед? Седьмая вода на киселе, двоюродный брат бабушки, забытая ветка нашего генеалогического древа. Вся его жизнь прошла в глухой вологодской деревне, а моя — в бесконечных пробках Питера и офисных отчетах.
Позвонила мать. Голос дрожал:
— Витя, дед Николай плох. Совсем. Тебя зовет.
— Мам, у меня квартальный отчет, какая деревня?
— Он сказал, только ты. Сказал: «Пусть приезжает тот, кто дорогой живет». А ты же у нас логист, вечно в разъездах...
Я поехал. Злился страшно. Восемь часов трясся на своей старой «Тойоте», проклиная ямы, навигатор и стариковские причуды. Я не знал тогда, что эти восемь часов я уже готовил себе приговор.
Деревня встретила меня мертвой тишиной и запахом прелой листвы. Дом деда стоял на отшибе — черный, сгорбленный, будто вросший в землю от боли.
Я вошел без стука. В нос ударил странный запах. Не лекарства, не старость. Пахло конюшней. Острым аммиаком, сухим сеном и... знаете, такой горячей пылью, какая бывает на трассе в полдень.
Дед лежал в дальней комнате. В доме жара от печки, а он под тяжелым овчинным тулупом. Высохший весь, кожа да кости, лицо серое. Только глаза живые — блестят лихорадочно, смотрят на меня с жадностью.
— Добрался... — прохрипел он, и звук был такой, словно сухие ветки ломают.
— Добрался, дед. Зачем звал? Врача надо?
Он усмехнулся, обнажив желтые десны.
— Врач тут не помощник. Тут... другое. Ты долго ехал?
— Восемь часов.
— Хорошо... — он облизнул пересохшие губы. — «Он» любит, когда долго. Он тогда сытый.
Мне стало не по себе. Я подошел ближе, хотел поправить одеяло, но дед перехватил мою руку. Ладонь у него была горячая, как утюг, и жесткая.
— Помоги мне, Витя. Сними с ноги. Тяжело мне...
Он откинул край тулупа. Я посмотрел — и меня качнуло. К горлу подкатил ком.
Левая ступня деда была чудовищной. Распухшая, серая, натянутая как барабан. Но страшнее всего была форма. Ступня изогнулась неестественной дугой, пальцы вросли друг в друга, образовав твердый, костяной монолит. Это была не нога человека. Это было натуральное копыто.
А прямо посередине, там, где у нормальных людей нежная кожа, зияли четыре дыры.
Размером с пятирублевую монету. Черные, сухие, словно выжженные паяльником. Я застыл, не в силах отвести взгляд. И тут одна из дыр сжалась. Медленно, с влажным чмокающим звуком. А потом раскрылась.
Оно дышало.
— Что это, дед? — мой голос сорвался на визг. — Гангрена?
— «Жеребец», — выдохнул он. Глаза его закатились. — Родовое это, Витя. Проклятие наше. Или дар, как посмотреть.
Он закашлялся, и в комнате резко запахло паленой резиной и конским потом.
— Это тварь, Витя. Она живет в нас. Ей дорога нужна. Путь. Пока ты едешь, пока идешь — она спит, она сыта движением. Я всю жизнь в дороге... Конюхом был, почту развозил, потом баранку крутил. Я кормил её километрами.
— Дед, ты бредишь...
— Две недели я лежу! — вдруг взвыл он, пытаясь приподняться. — Две недели не кормлю! Ноги отказали. И она проголодалась, Витя. Она теперь меня ест. Изнутри кости гложет.
Я попятился к двери. Разум отказывался верить, но инстинкт, древний, животный, орал: «Беги!».
— Зачем я тебе? — прошептал я.
— Она чует... — Дед обессиленно упал на подушку. — Она слышала твою машину. Ты восемь часов гнал. Ты пахнешь дорогой, Витя. Пахнешь скоростью. Когда я умру, она выйдет. Ей новый носитель нужен. Молодой. Быстрый.
Он вдруг схватил меня за рукав. Хватка была железной.
— Слушай меня! Сейчас, как помру... Оно полезет. Из дыр. Соберется в кость желтую, как подкова. Не трогай руками! Щипцы у печки возьми — и в огонь! Сразу в огонь, пока не прыгнуло! Обещай!
— Дед...
— Обещай!!!
Его тело вдруг выгнуло дугой. Раздался хруст, будто сухая ветка сломалась внутри грудной клетки. Дед захрипел, изо рта пошла розовая пена.
А из дыр на ноге повалил густой, жирный дым.
Дед Коля затих. Глаза остекленели, уставившись в потолок.
Я стоял один в мертвой тишине. Только в печке трещали дрова. И еще один звук...
Кр-рак.
Кожа на его уродливой ступне лопнула. Сухая, как пергамент, она разошлась по швам.
И из плоти выпало... Нечто.
Оно шлепнулось на тулуп. Желтоватое, пористое, костяное. Размером с ладонь. Действительно похоже на подкову, только живую.
У него не было глаз, но я кожей почувствовал тяжелый, липкий взгляд.
Четыре отростка, торчавшие из тех самых дыр, дернулись, как лапки паука. Существо медленно, с костяным стуком, перевернулось. И поползло.
Оно ползло не к краю кровати. Оно ползло ко мне.
— В огонь... — пронеслось в голове. Щипцы стояли у печки. Два шага.
Но я не герой боевика. Я обычный питерский логист, который боится стоматологов и просроченных кредитов.
Страх накрыл меня ледяной волной.
Я развернулся и бросился вон.
Вылетел на крыльцо, едва не снеся дверь. Прыгнул в «Тойоту». Руки тряслись так, что я с третьего раза попал ключом в замок зажигания.
Мотор взревел.
Я жал на газ, не разбирая дороги. Гравий летел из-под колес. Я гнал, как сумасшедший, прочь от этого проклятого дома, от запаха конюшни, от желтой кости на овчинном тулупе.
Восемь часов я не отпускал руль. Я не смотрел в зеркала — боялся увидеть на заднем сиденье это. Я не включал радио. Только шум мотора и гул трассы.
Я думал, что спасаюсь. Я думал, что убегаю.
Дурак.
Я влетел в Питер на рассвете. Забежал в квартиру, захлопнул дверь, закрыл на все три замка, накинул цепочку.
Сполз на пол. Сердце колотилось где-то в горле.
Всё. Бетонные стены. Десятый этаж. Сюда оно не доползет. Оно там, в Вологде, осталось на кровати. Оно медленное.
Я сидел так час. Потом встал. Надо смыть с себя этот запах. Запах страха и дороги.
Я пошел в душ. Стянул пропотевшую футболку, джинсы. Стал стягивать носок с левой ноги.
И замер.
Ступня чесалась.
Не сильно. Просто легкий, навязчивый зуд. Прямо в центре свода стопы.
Я включил воду, намылил ногу.
— Нервы, — сказал я себе вслух. — Просто нервы.
Смыл пену. Посмотрел.
В центре стопы было черное пятнышко. Как родинка. Или как будто ручкой ткнули.
Я потер пальцем. Не стирается.
Я присмотрелся ближе. Холодок пробежал по спине, поднимая дыбом волосы на затылке.
Это была не родинка. И не грязь.
Это была крошечная, идеально круглая дырочка. Глубокая.
И пока я смотрел, она едва заметно пульсировала.
Вдох. Выдох.
Я вспомнил слова деда: «Оно чует твою машину... Ты пахнешь дорогой».
Я не убежал от него.
Эти восемь часов бешеной гонки... Я не спасался. Я кормил его. Я сам, добровольно, дал ему то, что оно хотело больше всего — безумную, долгую дорогу.
Оно не ползло за мной. Оно просто пересело.
Нога снова зачесалась. Рядом с первой точкой набухала вторая.
Эта история учит нас тому, что от некоторых вещей нельзя убежать — ведь сам бег и есть ловушка. Иногда, чтобы спастись, нужно просто остановиться. Но сможем ли мы?
А вам случалось чувствовать в долгой дороге странное, необъяснимое присутствие? Будто машина едет не только на бензине, но и на ваших силах?
Если интересно, подпишитесь на канал. Здесь я рассказываю истории, от которых становится неуютно даже в собственной квартире. И не забывайте смотреть под ноги.
👇 Напишите в комментариях: верите ли вы в родовые проклятия?