Мне сорок. Сорок, Карл. До сих пор, когда произношу эту цифру вслух, внутри что-то съеживается. Не от возраста, нет. А от ощущения, что где-то на повороте свернула не туда, и теперь идешь по длинной-длинной проселочной дороге, пыльной и унылой, а вокруг ни души. Так я и жила последние… не знаю, лет пять точно. После развода. Работа бухгалтером в небольшой фирме – цифры, отчеты, тихий стук клавиатуры. Дом – тихая двушка на окраине, доставшаяся в том самом разводе. Вечера – сериал, чай, взгляд в потолок. Друзья потихоньку растворились в своих семьях, заботах. Звонили редко. А я и не настаивала. Как-то незаметно я стала тем самым человеком, про которого говорят «тихая» и «непроблемная». А еще, как я потом поняла, – идеальной мишенью.
С Максимом я познакомилась в том самом клик-клуке, куда меня почти насильно затащила подруга Юля. «Хватит киснуть, выйди в люди!» – сказала она. Я сидела за столиком с бокалом теплого белого, чувствуя себя переодетой в чужое, слишком блестящее платье, и отчаянно жалела, что согласилась. И тут он подошел. Не с пошлым подкатом, нет. Спросил, не занято ли это место, потому что у его компании, кажется, пролили что-то липкое на соседний столик. Говорил спокойно, с легкой, незлой иронией в голосе. Смотрел прямо. В его сорока с небольшем было что-то… устойчивое. Не коленки трясутся от желания понравиться, а спокойная уверенность взрослого, состоявшегося мужчины. Он был архитектором, как выяснилось. Не звездой, но своим делом занимался, небольшая мастерская. Говорил умно, но без занудства, шутил к месту. И что самое главное – он видел меня. Не сквозь, а именно меня. Спрашивал мнение, кивал, уточнял. К концу вечера у меня от этого внимания голова слегка кружилась, как от шампанского, которого я не пила.
Он втерся в мою жизнь не сразу, а как бы постепенно, теплой волной. Сначала редкие сообщения: «Видел сегодня удивительное здание, вспомнил наш разговор про сталинский ампир. Держи фото». Потом первые прогулки, кофе. Он был очарователен. Нет, правда. Умел слушать. Помнил мелочи – что у меня болит колено, если долго стоять, что я обожаю запах мокрой земли после дождя, терпеть не могу розовую жвачку. Говорил: «Ты такая настоящая, Оль. После всех этих вычурных дам – как глоток родниковой воды». И я верила. Боже, как я верила. Потому что он был прямым контрастом моему экс-мужу, который в последние годы брака смотрел на меня, как на предмет мебели, и моей нынешней жизни, где я была всего лишь функцией – бухгалтер Ольга, «девочка на побегушках у цифр».
Он был щедр на маленькие, но такие точные подарки. Не букеты роз, а редкий сорт чая, о котором я как-то обмолвилась. Не дорогие рестораны (хотя и туда водил), а пикник на заброшенном аэродроме, потому что я сказала, что обожаю чувство простора. И он всегда, всегда говорил о будущем. «Вот поедем как-нибудь в горы, я знаю там одно местечко…», «Представляешь, как будет здорово, когда мы…». Его «мы» звучало так естественно, так соблазнительно. Оно заполняло ту самую пустоту, которая зияла внутри меня уже несколько лет.
И вот он, тот самый отпуск. Мы планировали его месяца три. Я мечтала о море. О настоящем, теплом, чтобы шум волн и соленый воздух. Я копила, откладывала с каждой зарплаты. Максим взял на себя поиск тура. «Доверься мне, – говорил он, – я же мужчина, я в этом разбираюсь. К тому же, у меня чутье на выгодные сделки. Зачем переплачивать? Мы не миллионеры». Последняя фраза стала его мантрой. «Мы не миллионеры, Оль». Произносилось это не с сожалением, а с какой-то горделивой практичностью, как будто мы – избранные, кто умнее этих транжир, кидающих деньги на ветер.
Тур он нашел за неделю до вылета. Цена была действительно смешной, почти подозрительно низкой. «Видишь? – радостно тыкал он пальцем в экран ноутбука. – Прямой перелет, все включено, четыре звезды. А все потому, что рейс чартерный и отель только открылся после ремонта. Нам повезло, мы в числе первых!» В его глазах горел азарт охотника, поймавшего невероятную добычу. Мои робкие сомнения («Может, слишком дешево? Давай почитаем отзывы…») он парировал снисходительной улыбкой: «Олечка, отзывы пишут недовольные идиоты, которые везде найдут повод для нытья. Доверься профессионалу. Мы сэкономим кучу денег и отлично отдохнем».
Я доверилась. В день вылета он был особенно оживлен, все время что-то рассчитывал в уме, бормоча: «Представляешь, на эти сэкономленные деньги мы можем…». Я уже почти видела это «можем» – ужин в хорошем ресторане, может, даже экскурсию. Я нарядилась в новое платье, в душе пели птицы. Я была счастлива. Мы летели в страну моей мечты.
Первый звоночек прозвенел в автобусе, который вез нас из аэропорта. Вместо заявленных 20 минут дорога заняла полтора часа. Мы ехали куда-то вглубь острова, мимо все более скромных пейзажей, пока не уперлись в какие-то полузаброшенные строения. «Ну, видимо, район не самый туристический, – сказал Максим, но в его голосе уже не было прежней уверенности. – Зато аутентично».
Отель. Он назывался «Санрайз Бич». От «бич» (пляжа) его отделяло шоссе, по которому неслись грузовики, и примерно километр пыльной дороги. А от «санрайз» (восхода) – бетонный забор стройки. Потому что отель, вернее, одна его половина, действительно был «в стадии ремонта». Не в смысле «только что откролся», а в самом что ни на есть активном процессе. Из окна нашего номера на третьем этаже открывался вид не на море, а на кран, гору щебня и рабочих в оранжевых жилетах, которые начинали свой день ровно в семь утра дрелью перфоратора.
В номере пахло свежей краской и сыростью. Кондиционер работал с перебоями, на мини-баре – две бутылки воды. «Все включено» на практике означало питание в столовой с пластиковыми стульями, где на раздаче стояли три вида каш, подозрительные сосиски и унылые овощи. Бассейн был один, маленький, и вокруг него толпились все отчаявшиеся постояльцы, потому что до моря нужно было топать двадцать минут под палящим солнцем.
Я стояла посреди номера, с чемоданом в руке, и чувствовала, как у меня подкашиваются ноги. От обиды. От разочарования. От понимания, что меня, как последнюю дуру, надули.
А Максим… Максим ходил по комнате, открывал шкафы, щупал полотенца. Потом развел руками и сказал то самое, от чего у меня внутри все оборвалось и упало куда-то в ледяную пустоту:
«Ну что, Оль? Зато экономно! Представляешь, сколько мы сэкономили? Да здесь… здесь даже есть своя прелесть. Никаких гламурных понтов, все по-простому. Настоящий отдых!»
Он улыбался. Искренне. Он действительно видел в этом «прелесть». Он не видел моего лица, не слышал тишины, которой я ему ответила. Он уже подсчитывал выгоду.
Первый день я пыталась «настроиться». Может, и правда, я слишком избалована? Может, нужно проще смотреть на вещи? Мы пошли на пляж. Дорога была мучительной, солнце палило немилосердно. Пляж оказался крошечным, каменистым клочком, забитым до отказа. Лежаки платные, причем неадекватно дорогие. Максим возмутился: «Да мы и на полотенце посидим! Зачем эти излишества?» Мы сидели на нашем полотенце, втиснутые между шумной семьей и парой целующихся подростков. Вода была мутноватой. Я пыталась закрыть глаза и представить, что я на море, но в уши то и дело врывался визг дрели со стороны отеля.
Вечером за ужином (сосиски с размазанным пюре) я не выдержала.
— Макс, я… я не могу так. Это не отдых. Это пытка.
Он посмотрел на меня с удивлением, потом с легким раздражением.
— Оль, ну что ты как маленькая. Да, не пятизвездочный «Хилтон», согласен. Но посмотри вокруг! Люди же отдыхают. Улыбаются. Ты слишком многого хочешь. Надо уметь радоваться тому, что есть. Мы не миллионеры.
— Но мы и не нищие! – вырвалось у меня, и я сама испугалась резкости своего тона. – Я копила на нормальный отдых, а не на… на это!
Его лицо изменилось. Стало не просто раздраженным, а каким-то… гладким, холодным.
— «На это», – повторил он. – Я понимаю. Мой выбор тебе не нравится. Мой, между прочим, выгодный и продуманный выбор. А ты, значит, лучше знаешь, как тратить деньги? Ты, которая считает чужие копейки в конторе?
От его слов меня будто ударили пощечиной. «Считает чужие копейки». Такого пренебрежения, такой уничижительной интонации я от него еще не слышала. Комок встал в горле.
— Я… я не это имела в виду.
— А что? – он отодвинул тарелку. – Я старался, искал лучший вариант. Хотел для нас хорошо. А ты вместо благодарности – нытье и претензии. Не думал, что ты такая… материалистка.
Он сказал это с такой грустной разочарованностью, как будто я раскрыла ему свое истинное, низменное лицо. И в этот момент случилось страшное: я поверила ему. Может, и правда, я неблагодарная? Может, я испорчена и жду слишком многого? Ведь он же старался… В глазах потемнело, я потупила взгляд в свою тарелку с пюре.
— Прости, – прошептала я. – Просто я устала с дороги.
Его лицо смягчилось. Он потянулся через стол и погладил меня по руке.
— Ничего, родная. Привыкнем. Завтра будет лучше.
Но завтра не было лучше. Оно было таким же. И послезавтра. Две недели растянулись в бесконечную, мучительную рутину. Каждое утро – перфоратор. Каждый поход на пляж – испытание. Каждый обед и ужин – борьба с отвращением. А Максим… Максим преобразился. Вернее, исчез тот обаятельный, внимательный мужчина, а появился его жесткий, расчетливый двойник.
Он превратил наш «экономичный» отдых в поле битвы за еще большую экономию. Он скандалил на ресепшене из-за того, что в номере закончился туалетный шампунь («В «все включено» входит!»). Он отказывался покупать воду в баре, заставляя меня пить воду из-под крана, от которой потом скрутило живот («Потерпи, это просто акклиматизация, не надо на лекарства тратиться»). Когда я, измученная мигренью от постоянного шума, попросила купить мне таблеток в ближайшей аптеке, он долго вздыхал и сказал: «Может, просто поспишь? Зачем травиться химией?» Он гордился каждому сэкономленному евро, как великой победе.
Самым страшным были не бытовые неудобства. Самым страшным было то, как он говорил со мной. Постепенно, исподволь. Его комментарии стали острыми, уколами.
Я надела новое платье, которое купила специально для отпуска: «О, нарядилась. Только тут, по-моему, не к месту. Наряд для ресторана, а у нас… скромнее обстановка».
Я попросила сходить в тот самый ресторан, хотя бы раз: «Оль, ну что за детский сад. Мы же договорились быть практичными. Ты же не глупая девочка, чтобы на красивые обертки покупаться».
Я просто молча смотрела на море, и в глазах стояли слезы от бессилия: «Опять загрустила? Вечно ты ноешь. Другие девушки были бы рады такому отдыху. Надо проще быть, Оль. Надо быть благодарной».
Он выстроил вокруг меня клетку из моих же сомнений и его «здравого смысла». Я начала ловить себя на мысли, что бьюсь головой об прутья, но виню в этом не клетку, а собственную голову. Может, я и правда ною? Может, я непрактичная, наивная дура? Он же умный, он архитектор, он разбирается в жизни. А я – всего лишь бухгалтер, «считающий чужие копейки».
Кульминация наступила на десятый день. У меня случилась истерика. Тихая, внутри. Я просто села на кровать, обхватила голову руками и зарыдала. Рыдала так, что задыхалась. От злости, от унижения, от жалости к себе. От понимания, что эти кошмарные дни никогда не кончатся. Он вошел в номер, увидел меня, и на его лице мелькнуло… раздражение. Глубокое, усталое раздражение.
— Ну вот, опять. Что случилось-то теперь?
Я, захлебываясь слезами, выпалила: «Я не могу больше! Я ненавижу это место! Я ненавижу эту вонь краски, эти крики рабочих, эти проклятые сосиски! Я хочу домой!»
Он долго смотрел на меня молча. Потом сел рядом, взял мою руку в свои. Его пальцы были холодными.
— Оля, – сказал он тихо, очень спокойно. – Ты себя не контролируешь. У тебя истерика. Послушай меня. Мы здесь останемся. До конца путевки. Потому что мы уже заплатили. И мы не настолько богаты, чтобы выкидывать деньги на ветер. Ты должна это понять.
— Но я сойду с ума! – всхлипнула я.
— Не сойдешь, – ответил он, и в его голосе не было ни капли сочувствия. Была железная, ледяная убежденность. – Ты просто избаловалась. Ты привыкла к легким путям. Но жизнь – это не легкие пути. Это умение довольствоваться тем, что есть. И быть благодарной. Благодарной мне, например, что я терплю эти твои капризы и все равно о тебе забочусь.
Он говорил это ровным, наставительным тоном, как учат ребенка. И в этот момент что-то щелкнуло. Словно в моем мозгу, затянутом липкой паутиной его манипуляций, вдруг проскочила искра. Я посмотрела на него. На его спокойное, самодовольное лицо. На губы, которые так часто говорили мне комплименты, а теперь изрекали эту отраву. И я поняла. Поняла все.
Это не «экономия». Это контроль. Это унижение. Это его потребность – чувствовать себя умным, практичным, «правильным» за счет того, что он превращает меня в жалкую, вечно неправую истеричку. Ему не нужна была я. Ему нужен был фон. Глина. Которую можно лепить под себя и при этом еще и заставлять благодарить за эту лепку.
Я перестала плакать. Слезы высохли мгновенно. Внутри воцарилась пустота, холодная и ясная.
— Хорошо, – тихо сказала я. – Хорошо, Максим.
Он улыбнулся, приняв это за капитуляцию. Погладил меня по голове.
— Вот и умница. Все наладится. Зато экономно.
Оставшиеся четыре дня я была идеальной. Я улыбалась. Соглашалась сидеть на полотенце. Ела сосиски. Молчала. Внутри я была мертва. Я наблюдала за ним, как за интересным, но опасным насекомым. Я видела, как он расцветал от моего послушания. Как он снова стал обаятельным, рассказывая за ужином соседям по столу, как ловко он нашел этот тур, и снисходительно посмеиваясь над теми, кто платит втридорога. Я была его трофеем. Молчаливым доказательством его правоты.
В самолете обратно я смотрела в иллюминатор на проплывающие облака и думала только об одном: как вырваться. Не физически – самолет же летел домой. А ментально. Как вытащить из себя этого паразита, который уже пустил в моей душе корни.
Возвращение было адом. Отвыкание – мучительным, нелинейным процессом. Я не порвала с ним сразу. Слишком сильна была инерция, слишком глубоко въелось чувство, что я обязана, что я что-то ему должна, что без его «здравого смысла» я пропаду. Мы встречались еще месяц. Каждая встреча была пыткой. Теперь я слышала. Слышала каждое уничижительное замечание, каждое «мы не миллионеры», каждое «будь проще». Он рассказывал друзьям при мне анекдотичную историю нашего «эконом-отпуска», и все смеялись, а я сидела и чувствовала, как горят щеки. «Ольга у меня молодец, – хлопал он меня по плечу. – Вначале раскапризничалась, а потом вошла в положение. Научилась ценить то, что есть».
«Научилась». Да. Я научилась. Я научилась видеть.
Разрыв случился в обычный четверг. Он позвонил и стал рассказывать, как нашел «гениальный» вариант: купить совместно на паях дачный участок в глухой деревне. «Представляешь, какие перспективы? И главное – копейки!» Он говорил, говорил, строил планы. А я смотрела в окно на промозглый дождь и слушала его голос, и вдруг меня просто стошнило. Физически. Я бросила трубку, побежала в ванную. Потом, трясясь, набрала его номер и сказала только одно: «Все. Хватит. Больше не звони. Никогда».
Он пытался звонить. Сначала возмущался («Ты в своем уме? Что за истерика?»), потом уговаривал («Давай обсудим, как взрослые люди»), потом обвинял («Я столько в тебя вложил, а ты… неблагодарная»). Я не отвечала. Я выключила телефон и прожила так три дня. Плакала. Спала по шестнадцать часов. Потом встала и пошла на работу.
Было тяжело. Невероятно тяжело. Я звонила Юле в три ночи и рыдала в трубку: «А вдруг он прав? Вдруг я сама все испортила?» Она терпеливо слушала, а потом говорила: «Оль, он тебя в помойке отдыхать возил и еще заставлял сказать спасибо. Какая тут правда?» Я ловила себя на том, что оправдываю его в мыслях, и била себя по рукам – мысленно. Я удалила его из всех соцсетей, выкинула вещи, которые он дарил. Даже тот самый редкий чай, который когда-то казался таким трогательным.
И по капле, по зернышку, я возвращала себя. Себе. Я потратила свои, отложенные на «лучшие времена» деньги. Не на тур. На сеанс у хорошего массажиста. На дорогие духи, которые нравятся мне, а не «практичны». На билет в Петербург на выходные, просто потому что я всегда хотела там побывать. Я училась снова чувствовать свои желания. И не оправдывать их.
Прошло почти два года. Жизнь наладилась. Появились новые, простые и добрые знакомства. Я сменила работу, ушла в более крупную компанию, где меня ценят. Иногда, в особенно тихие вечера, меня накрывало волной стыда за свою былую слабость. Но все реже.
А потом я узнала. Случайно. В разговоре с общей знакомой, которая спросила: «Ты еще с тем архитектором, Максимом?» Я покачала головой. Знакомая вздохнула: «Ну и правильно. С ним там вообще история приключилась. Он, кажется, совсем прогорел».
Оказалось, его «чутье на выгодные сделки» сыграло с ним злую шутку. Он вложил все свои сбережения, да еще и влез в долги, в какой-то супер-проект – строительство элитного жилого комплекса. Проект, естественно, оказался мыльным пузырем, полуаферой. Застройщик скрылся, инвесторы остались с носом. Максим потерял все: мастерскую, репутацию, квартиру, которую заложил. Последнее, что слышала знакомая, он переехал к престарелой матери в другой город и пытается найти какую-то работу. Не архитектором, конечно. Так, чтобы свести концы с концами.
Я слушала этот рассказ и ждала, что внутри проснется злорадство. Жажда мести. Но ничего такого не было. Было странное, тихое чувство. Не радость. Скорее… грустное удовлетворение. Как будто увидела, как законы физики сработали: если долго строить свою жизнь на песке обмана, цинизма и иллюзии контроля, рано или поздно этот песок уйдет из-под ног. Его падение стало прямым, абсолютно логичным следствием его же жадности, самоуверенности и веры в то, что всех можно переиграть, все купить за копейки.
Я не испытала желания найти его, сказать «я же говорила». Это было бы уже бессмысленно. Гештальт закрылся. Окончательно и бесповоротно. Его карма нашла его без моего участия. В этом была какая-то холодная, беспристрастная справедливость. И в этой справедливости – мое окончательное освобождение.
Сейчас мне все те же сорок. Но эта цифра больше не пугает. Зато экономно? Нет. Зато честно. Зато по-настоящему. Я сижу в своей гостиной, пью дорогой кофе, который люблю, и смотрю на первые лучи солнца в окне. И тишина вокруг – не пугающая, а мирная. Моя тишина. Купленная не за копейки, а ценою в две недели ада и два года трудного исцеления. И она того стоила. Каждой секунды.
Дорогой читатель, вот такая история приключилась в моей жизни. А как думаешь ты, в какой самый первый, почти невидимый момент, мне нужно было остановиться и сказать «стоп»? Когда он впервые пренебрежительно назвал мою работу «счетом копеек» или еще раньше?