Вечер был на редкость уютным, из тех, что случаются нечасто в суете рабочих будней. На кухне витал аромат свежесваренной пасты с базиликом и чесноком — любимого блюда Лены. За окном накрапывал мелкий осенний дождь, выбивая дробь по жестяному карнизу, но здесь, в кругу света от абажура, было тепло и спокойно. Они сидели друг напротив друга, доедая ужин и лениво обсуждая предстоящие выходные. Андрей предлагал съездить на дачу, укрыть розы на зиму, а Лена смеялась, вспоминая, как в прошлом году они перепутали сорта и укутали не те кусты.
— Знаешь, я думаю, в этот раз нужно взять с собой пледы потеплее, — сказала она, накалывая на вилку последний кусочек. — Синоптики обещали заморозки.
Андрей улыбнулся, глядя на жену. В мягком свете лампы она казалась особенно красивой, домашней. След помады на краю бокала, расслабленная поза, искорки смеха в глазах. Ничто, абсолютно ничто не предвещало беды. Идиллия рассыпалась в одно мгновение, будто кто-то невидимый с размаху ударил по хрустальному стеклу их спокойствия.
Лена вдруг замолчала на полуслове. Вилка с тихим звоном выпала из ее пальцев и ударилась о тарелку. Лицо жены исказилось, словно от удара током, и она резко согнулась пополам, хватаясь обеими руками за живот.
— Лена? Что такое? — Андрей привстал, еще не до конца осознавая происходящее. — Поперхнулась?
Она не ответила. Она сидела, сгорбившись, будто пытаясь сдержать взрыв изнутри. Всего минуту назад она улыбалась, а теперь ее лицо стремительно приобретало цвет влажного пепла. Губы, еще хранившие след той самой помады, посинели по краям прямо на глазах. Каждый вдох давался ей с чудовищным усилием: короткий, свистящий звук, будто воздух проходил через узкую, зажатую щель.
Андрей увидел, как на ее тонкой шее часто и беспорядочно забилась жилка. Паника ударила его в грудь тупым тяжелым молотом. Сердце? Аппендицит? Отравление? Хаотичные мысли стучали в висках, заглушая шум дождя за окном. Он действовал на автопилоте, движимый глухим, животным страхом за самого родного человека.
Он подбежал к ней, опрокинув свой стул, и попытался обнять за плечи. Кожа под его ладонью оказалась ледяной и липкой от внезапно выступившего пота.
— Милый... мне так страшно... — с трудом выдавила она.
В ее глазах, полных слез, он увидел отражение собственной паники. Это был взгляд потерянного ребенка, который не понимает, за что ему так больно.
— Потерпи, дорогая, сейчас... Сейчас я отвезу тебя в больницу, — забормотал он, не узнавая собственного голоса. Он звучал чужим, неестественно высоким и ломким. — Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо.
Он почти на руках поднял ее со стула. Ее тело было негибким, напряженным, как натянутая струна, но в то же время ужасающе бессильным. Она всем весом навалилась на него, и Андрей почувствовал, как мелко и часто дрожат ее колени.
Путь из кухни в прихожую — каких-то пять метров — показался ему бесконечным марафоном. Каждый шаг давался с мукой. Он боролся с желанием просто подхватить ее на руки и побежать, но боялся сделать хуже резким движением. В прихожей Лена тяжело прислонилась к стене и закрыла глаза. Ее дыхание стало тихим, прерывистым шепотом, и этот новый звук был страшнее громких стонов.
Андрей метнулся к вешалке, срывая с крючка ее легкую куртку. Пальцы не слушались, путались в ткани.
— Руки... подними руки, маленькая, пожалуйста, — просил он.
Она послушно, с огромным трудом пыталась помочь ему. Процесс облачения в простейшую одежду превратился в сложнейший, почти унизительный ритуал. Наконец, справившись с молнией, он накинул на себя первую попавшуюся ветровку и упал на колени перед тумбой в прихожей.
Ключи. Где эти проклятые ключи от машины?
Он лихорадочно рылся в плетеную корзину для мелочей. Металлический хаос звякал и гремел, монеты, старые чеки, какие-то брелоки... Пространство перед глазами расплывалось от напряжения.
— Где же они, черт возьми?! — рыкнул он в пустоту.
Наконец пальцы нащупали знакомую ребристую поверхность брелока сигнализации. Он выдернул ключи так резко, что они, звеня, ударились о край тумбы. Вскочив, Андрей увидел, что Лена по-прежнему стоит у стены, но уже не опираясь на нее, а будто приклеенная страхом и болью. Глаза широко открыты и смотрят в никуда, сквозь стены.
— Держись, родная. Машина у самого подъезда.
Он крепко обхватил ее за талию и распахнул входную дверь. Ночной осенний воздух, сырой и пронзительно холодный, ворвался в теплую прихожую. Лена крупно вздрогнула.
Спуск по ступенькам стал следующим испытанием. Лифт, как назло, застрял где-то на верхних этажах, и ждать его не было сил. Андрей шел впереди, спиной вперед, держа ее руки на своих плечах, буквально принимая ее вес на себя и подстраховывая каждый неуверенный шаг. Их силуэты, слившиеся в одну беспомощную тень, отражались в темных окнах соседских квартир на лестничной площадке.
Выбравшись на улицу, он щелкнул брелоком. Фары его старенького седана мигнули в темноте, сопровождаемые тихим, приветливым пиканьем. Звук открывающегося центрального замка показался Андрею музыкой спасения. Теперь надо было только усадить ее внутрь и добраться до врачей. Но самая страшная часть пути — неизвестность — только начиналась.
Он открыл пассажирскую дверь. Тусклый свет салонной лампочки упал на лицо жены, еще более осунувшееся за эти короткие минуты. Тени залегли под глазами глубокими провалами. Он помогал ей сесть, стараясь быть предельно мягким, но каждое движение отзывалось гримасой боли на ее лице. И в этот момент их взгляды встретились снова. В ее глазах уже не было только страха. Появилось что-то иное — тихое, безмолвное, безграничное доверие. Она вручала ему себя, свою жизнь, свое тело. Весь ужас мира обрушился на Андрея в эту секунду, сменившись одной ясной, стальной мыслью: «Доехать! Во что бы то ни стало!»
Дверь машины захлопнулась с глухим, слишком громким стуком, изолировав их от тишины спящего двора. Андрей быстро обошел капот, прыгнул на водительское сиденье и вонзил ключ в замок зажигания.
Двигатель, всегда заводившийся с пол-оборота, на этот раз капризно взвыл и заглох.
— Нет, нет, нет... Только не сейчас! — прошептал он, в отчаянии ударив ладонью по рулю. — Ну же, милая, давай!
Со второй попытки мотор наконец заурчал, но звук был хриплым, неровным, словно машина чувствовала нервозность хозяина. Он включил ближний свет, и лучи выхватили из темноты мокрые от дождя плитки тротуара, блестевшие, словно потоки слез. Выжимая сцепление, Андрей почувствовал, как предательски дрожит его левая нога.
Он бросил быстрый взгляд на жену. Лена откинула голову на подголовник. Глаза были закрыты, но веки судорожно подрагивали. Одна рука все так же судорожно сжимала живот, другая бессильно лежала на коленях — пальцы медленно сгибались и разгибались, будто она пыталась нащупать опору в пустоте.
— Держись, солнышко. Двадцать минут, и мы будем там, — сказал он, стараясь звучать уверенно, выворачивая руль и нажимая на газ.
Машина рванула с места, и он тут же испугался этой резкости, сбросил скорость. Ему нужно было мчаться, лететь, нарушая все правила, но каждый толчок, каждая кочка на асфальте отзывались в ней тихим, мучительным стоном. Он вел машину так, будто перевозил не человека, а хрустальную вазу, полную трещин, готовую рассыпаться от малейшей вибрации.
Город в этот час был пуст и мрачен. Светофоры, переключившись на ночной режим, мигали желтым, превращая улицы в бесконечные тоннели призрачного света. Эта пустота была и благословением, и проклятием. Не было машин, которые нужно объезжать, но не было и ничего, что отвлекало бы от ужаса, царившего в салоне. Только свист ветра в щелях старых уплотнителей, неровное бормотание двигателя и ее прерывистое, хриплое дыхание рядом.
Андрей пытался говорить, чтобы разорвать это давящее, густое молчание.
— Помнишь, как мы впервые ехали по этой улице? В кино опаздывали... — начал он, но голос сорвался и задрожал.
Она не ответила, только слабо повернула голову к окну. Он увидел, как по ее щеке скатилась и пропала в темноте блестящая полоска слезы. Его взгляд метался между дорогой и ней, между зеркалом заднего вида и ее бледным профилем. Каждая минута растягивалась в час. Он ловил себя на том, что мысленно умоляет светофоры оставаться зелеными, проклиная каждую искусственную неровность, каждого лежачего полицейского. Его ладони вспотели так, что скользили по кожаному ободу руля.
Внезапно Лена пошевелилась и с трудом произнесла, не открывая глаз:
— Холодно...
Он тут же потянулся к регулятору печки, выкрутил его на максимум. Из дефлекторов повалил сухой, обжигающий воздух. Не выпуская руля одной рукой, другой он сбросил с себя ветровку и неловко накрыл ее дрожащие колени.
— Скоро, дорогая, скоро... — повторял он как заклинание, уже не зная, утешает он ее или самого себя.
Они пронеслись через спящий спальный район, выехали на широкий проспект. Вдали, за рекой, уже угадывался силуэт многоэтажной больничной башни, освещенной тусклым ночным светом дежурных окон. Эта цель, маячившая впереди, одновременно облегчала душу и усиливала страх.
В голове проносились обрывки мыслей: «А если очередь? А если не примут сразу? А если врач неопытный?» Он гнал их прочь, стиснув зубы до скрежета. Оставалось только одно — эта узкая полоса мокрого асфальта, уходящая в темноту, и необходимость доставить ее к спасению.
Въезд на территорию больницы, шлагбаум, сонный охранник, который слишком медленно нажимал кнопку... Секунды ожидания жгли нервы раскаленным железом. Наконец, они у приемного покоя.
Холодная клеенка кушетки, мертвенный синеватый свет люминесцентных ламп, усталая спина врача, склонившегося над бумагами. Все это слилось для Андрея в картину нестерпимой, унизительной нереальности. Он стоял, все еще согнувшись над женой, не выпуская ее ледяной руки, и чувствовал, как по его спине расползается волна бессилия, смешанного с нарастающей яростью.
— Доктор, пожалуйста! — его голос прозвучал хрипло, почти умоляюще, нарушая гнетущую тишину кабинета, где был слышен только монотонный гул системного блока старого компьютера.
Врач — Осокин, как гласила табличка на двери, — медленно, с театральным вздохом обреченности повернулся на стуле. Его лицо было бледным, испещренным глубокими морщинами усталости, а глаза за толстыми стеклами очков смотрели не на пациентку, а как бы сквозь нее, будто оценивая масштаб предстоящей бумажной работы.
— Что случилось? — спросил он ровным тоном, доставая из кармана халата фонендоскоп.
— После ужина резко стало плохо. Сильная боль, тошнота, побледнела, еле дышит! — слова вылетали из Андрея сбивчиво, путаясь. Он хотел выложить все симптомы сразу, чтобы этот человек в белом халате наконец понял, осознал весь ужас происходящего.
Врач приблизился. Его движения были точными, выверенными годами практики, но абсолютно лишенными человеческого тепла. Он приложил холодную мембрану фонендоскопа к животу Лены.
— Где болит? Сильнее здесь? Или здесь? — его голос был сухим, клиническим.
Лена лишь слабо кивала или мотала головой, закусив губу до крови, чтобы не застонать. Ее пальцы вцепились в руку мужа так, что ногти впились в кожу, оставляя полумесяцы следов.
Осокин выпрямился, снял очки и потер переносицу.
— Нужны анализы крови, мочи и УЗИ брюшной полости. Скорая, что ли, не довезла? Сами приехали? — в его тоне мелькнуло легкое раздражение, будто они нарушили негласный порядок вещей.
— Мы сами, на машине. Но ей сейчас очень плохо! Доктор, может, обезболивающее? — взмолился Андрей.
— Обезболивающее до постановки диагноза нельзя, смажет клиническую картину, — отрезал врач, поворачиваясь к компьютеру. — Медсестра сейчас возьмет кровь, потом отвезете на УЗИ, кабинет сорок пять, в конце коридора. Там, возможно, очередь.
— Очередь?! — это слово прозвучало для Андрея как приговор.
Он посмотрел на жену. Ее глаза были закрыты. По лицу беззвучно катились слезы, которые она даже не пыталась смахнуть. Казалось, ее покидают последние силы, она растворяется в этой боли и в этом равнодушном белом свете казенного учреждения.
Внезапно ее тело напряглось, выгнулось дугой. Тихий стон перешел в сдавленный крик, полный муки. Она скрутилась на кушетке, подтянув колени к груди.
— Доктор, смотрите! — крикнул Андрей. И в его голосе уже не было просьбы, была чистая паника.
Осокин резко обернулся. На мгновение в его уставших глазах промелькнуло что-то похожее на профессиональный интерес, сменяющий рутину. Он быстро подошел, снова надавил на живот, но уже в другом месте. Лена вскрикнула так, что у Андрея похолодело внутри.
— Щеткин-Блюмберг положительный... Возможно, прободение язвы или панкреонекроз... Нужно быстрее, — пробормотал врач себе под нос, и его движения наконец приобрели необходимую резкость.
Он схватил трубку внутреннего телефона:
— Приемный покой, ко мне в третью с каталкой! Срочно! И предупредите УЗИ, что везут экстренного пациента. И хирургию предупредите.
Положив трубку, он наконец глянул прямо в глаза мужу. Взгляд его был все таким же усталым, но теперь в нем читалась жесткая решимость.
— Сейчас отправим на обследование. Будьте готовы. Может потребоваться срочная операция. Счет идет на минуты.
Эти слова повисли в воздухе, тяжелые и неумолимые, как хлопок захлопывающейся стальной двери. Звонок врача подействовал как удар током, запустив медленную, но безжалостную машину больничных процедур.
Через минуту в кабинет с грохотом вкатили старую каталку, управляемую молодым санитаром с совершенно пустым, сонным лицом. Процесс перекладывания Лены с кушетки на холодный брезент каталки был коротким, но невыразимо мучительным для нее. Она не кричала, лишь издавала короткие хриплые выдохи, похожие на всхлипы раненого зверя. Ее пальцы, цеплявшиеся за руку мужа, пришлось разжать.
— Вы можете идти рядом, но не мешать, — бросил Осокин, уже выходя в коридор и на ходу диктуя что-то появившейся медсестре.
Коридор, по которому они теперь почти бежали, казался бесконечным туннелем в никуда. Санитар толкал каталку быстро, его каблуки отстукивали равнодушный марш по кафелю. Андрей бежал рядом, одной рукой касаясь плеча жены через тонкую ткань больничной простыни, которую набросила медсестра. Глаза Лены были открыты и смотрели в потолок, где мелькали стыки светильников. В них не было уже ни страха, ни даже боли — только пустота и глубокая, всепоглощающая усталость. Эта отрешенность пугала его больше всего на свете.
Кабинет УЗИ встретил их зеленоватым полумраком и специфическим запахом медицинского геля. Очереди, к счастью, не было — коридор был пуст. Врач-узист, молодая женщина с озабоченным лицом, уже ждала у аппарата, надевая перчатки. Санитар и медсестра ловко переложили Лену на узкую кушетку.
— Мужчина, подождите за дверью, — сказала узистка, не глядя на Андрея. Ее тон не предполагал возражений.
Дверь закрылась перед его носом, отрезая от жены. Он остался один в пустом, ярко освещенном коридоре. Звуки из-за двери доносились приглушенно. Короткие команды врача: «Вдохните... не дышите... повернитесь». Шелест бумажных салфеток. И снова тот тихий, сдавленный стон, который пронзил дверь и вонзился прямо в сердце.
Андрей прислонился лбом к холодной крашеной стене, чувствуя, как его собственное тело бьет крупная, неконтролируемая дрожь. Зубы выбивали дробь. В голове проносились обрывки молитв, которые он знал в детстве, какие-то бессмысленные сделки с высшими силами: «Пусть все обойдется, я брошу курить, я буду больше времени проводить с ней, только пусть живет...»
Время снова изменило свои свойства. Каждая секунда в этом коридоре была липкой и тягучей, как смола. Неизвестность длилась вечность.
Наконец дверь открылась. Врач вышла, держа в руках распечатку смутных черно-белых изображений. Лицо ее было серьезным, губы сжаты в нитку.
— Картина не очень хорошая. Есть признаки свободной жидкости в брюшной полости. Очень похоже на прободную язву желудка. Нужна срочная консультация хирурга и, скорее всего, экстренная операция. Ее сейчас повезут в предоперационную. Готовьте документы.
Его не пустили обратно в кабинет. Он лишь мельком, через плечо врача, увидел, как медсестра поправляет капельницу, уже подключенную к жениной руке. Лицо Лены, повернутое в его сторону, казалось восковым и совершенно незнакомым, чужим. Потом дверь снова закрылась, каталку вывезли через другой выход, и она поплыла дальше, вглубь больничного лабиринта, к грузовому лифту, который должен был поднять ее в операционный блок.
За ним, как тень, следовала медсестра с папкой бумаг.
— Вам нужно заполнить историю болезни, дать согласие на операцию и возможные медицинские вмешательства. И паспорт ее давайте, — голос медсестры звучал как заученный скрипт.
Андрей кивал, почти не вникая в смысл слов. Его руки автоматически подписывали бумаги, которые она подкладывала под его дрожащие пальцы. Глаза скользили по строчкам, цепляясь за страшные слова, напечатанные мелким шрифтом: «риск летального исхода», «осложнения анестезии», «невозможность гарантировать результат». Каждая подпись казалась ему предательством, отречением от ее судьбы, передачей самого дорогого человека в чужие, умелые, но безликие руки.
Когда бумажная волокита закончилась, медсестра указала ему на зал ожидания на втором этаже, возле операционных.
— Ждите там. Хирург выйдет, когда закончит.
Он поднялся по лестнице, перепрыгивая через ступени, не в силах ждать лифта. Зал ожидания был пуст и тих. Ряды пластиковых кресел, грязно-желтые стены, умирающий фикус в углу в кадке с потрескавшейся землей. Он сел, но тут же вскочил и начал мерить шагами комнату из угла в угол. Пять шагов туда, пять обратно.
За большими, немытыми оконными стеклами уже сирела предрассветная мгла. Город начинал просыпаться, где-то вдалеке зашумели первые автобусы. Мир за пределами больницы — с его ужинами, разговорами про дачу, планами на выходные, работой — казался теперь абсурдной, недостижимой сказкой из прошлой жизни.
Андрей остановился у окна, глядя вниз, на пустынную парковку. Там, под знаком «Скорая помощь», сиротливо стояла его машина, брошенная несколько часов назад. Фары он выключил, но забыл закрыть окно, и теперь салон наверняка намок от дождя. Оттуда, из этой обычной, мирной жизни, они приехали сюда. Теперь он был здесь один, а ее жизнь зависела от мастерства хирурга и остроты скальпеля где-то там, за двойными распашными дверями.
Он сжал кулаки так, что побелели костяшки, уперся лбом в холодное стекло и замер. Внутри была пустота, выжженная страхом. Последнее, что ему оставалось — просто ждать, надеяться и верить, что дверь откроется, и он услышит заветное: «Жить будет».
Если вам понравилась история просьба поддержать меня кнопкой палец вверх! Один клик, но для меня это очень важно. Спасибо!