Город сходил с ума. Это было коллективное, сверкающее, пахнущее мандаринами и дешевым порохом помешательство. Елена шла сквозь метель, прижимая к груди пакет с бутылкой шампанского, которую она не собиралась открывать, и коробкой конфет, которые не собиралась есть.
На часах было 22:50. До Нового года оставался час и десять минут.
Вокруг нее люди бежали, скользили, смеялись. Мимо пронеслась парочка с огромной елкой, ветки которой царапнули Елену по плечу. Парень крикнул: «С наступающим!», не оборачиваясь. Она лишь плотнее закуталась в шарф. Холод проникал не под пальто, а куда-то глубже — под ребра, туда, где уже полгода жила гулкая, звенящая пустота.
Этот Новый год должен был стать особенным. Первым для них троих. Но вместо детской кроватки в квартире стояла идеальная, стерильная тишина, а вместо мужа — лишь его забытая кружка на полке. Диагноз «бесплодие» прозвучал как приговор, а уход Андрея — как приведение приговора в исполнение. «Я не могу жить с женщиной, которая смотрит на меня как на покойника», — сказал он, собирая чемодан.
Елена свернула в свой двор. Здесь было тише. Окна девятиэтажки горели праздничными огнями, в каждом прямоугольнике света угадывались силуэты, мишура, жизнь. Только её окна на третьем этаже оставались темными провалами.
Она подошла к подъезду, доставая ключи. Пальцы замерзли и не слушались. Метель усилилась, снег валил крупными, тяжелыми хлопьями, засыпая следы за считанные секунды. Елена уже поднесла магнитный ключ к домофону, когда краем глаза заметила что-то странное справа от крыльца, там, где дворники обычно сгребали снег в огромную гору.
Среди грязно-белого месива выделялось пятно. Не мусорный пакет — слишком объемный, слишком округлый. И цвет... Не черный, не синий, а странный, нежно-кремовый, совершенно неуместный в этой уличной грязи.
— Кто же так бросает вещи... — пробормотала она, чувствуя раздражение. Люди в праздник теряют человеческий облик.
Она открыла дверь подъезда. Теплый воздух, пахнущий жареной курицей и чьими-то духами, ударил в лицо. Ей нужно было просто зайти. Подняться на лифте. Закрыть дверь. Выпить снотворное и проснуться в следующем году.
Но она не зашла. Какая-то невидимая нить натянулась, заставляя её замереть на пороге. Сердце вдруг сделало странный кульбит, сбившись с ритма. Елена медленно обернулась.
Сверток лежал неподвижно. Его уже начало припорашивать свежим снегом.
«Это просто старое одеяло. Или кто-то выставил вещи», — уговаривала она себя, делая шаг назад, на улицу. Снег захрустел под сапогами.
Она подошла ближе. Сверток не был бесформенным. Это было дорогое шерстяное одеяло, перевязанное... нет, не может быть... перевязанное лентой?
Елена наклонилась, и в этот момент мир вокруг неё выключил звук. Исчез шум далеких петард, смех соседей, гул ветра. Остался только стук её собственной крови в висках.
Она протянула руку и коснулась ткани. Она была ледяной. Но под слоем шерсти ощущалось что-то плотное. Елена судорожно смахнула снег и потянула край одеяла.
То, что она увидела, заставило её забыть как дышать.
Внутри, среди складок кашемира, лежал ребенок. Совсем крошечный, не больше месяца от роду. На нем была смешная вязаная шапочка с помпоном, сползшая набок.
Но самое страшное было не в том, что он лежал в сугробе в минус пятнадцать. Самое страшное было в том, что он молчал.
Елена вскрикнула, отбросила пакет с шампанским — бутылка глухо ударилась о лед, но не разбилась — и упала на колени прямо в снег. Она рывком подхватила сверток. Он был легким, пугающе легким, но, к счастью, не окоченевшим.
— Господи, господи, господи, — шептала она, прижимая сверток к себе, пытаясь закрыть его своим пальто. — Ты живой? Маленький, ты живой?
Она заглянула в лицо ребенку. Кожа была бледной, с синеватым оттенком вокруг губ. Ресницы были покрыты инеем. Но тут веки младенца дрогнули и медленно поднялись.
Елена замерла. На неё смотрели глаза невероятного, пронзительного цвета — не мутно-младенческого, а глубокого, осознанного фиалкового оттенка. В этом взгляде не было страха, не было плача. Было странное, почти взрослое спокойствие, которое ударило Елену током.
Этот взгляд мгновенно выжег из её головы мысли о разводе, о пустой квартире, о собственной неполноценности. Вся её боль, которую она лелеяла месяцами, показалась вдруг ничтожной пылью по сравнению с этим ледяным тельцем в её руках.
— Быстрее, — скомандовала она сама себе чужим, хриплым голосом.
Она вскочила, едва не поскользнувшись, и рванула дверь подъезда. Домофон запищал, пропуская её в тепло. Лифт, как назло, застрял где-то на верхних этажах. Елена не стала ждать. Она побежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, прижимая ребенка к себе так сильно, что боялась сломать ему ребра.
Третий этаж. Ключи. Руки тряслись так, что она трижды не попала в замочную скважину. — Ну давай же! — взвыла она, ударив по двери кулаком.
Наконец замок щелкнул. Елена ввалилась в темную прихожую, ногой захлопнула дверь и, не разуваясь, бросилась в кухню — самое теплое место в доме.
Она положила сверток на кухонный стол, сбрасывая с себя пальто, шарф, шапку. Включила весь свет. — Сейчас, сейчас, маленький...
Дрожащими пальцами она начала разворачивать одеяло. Слой за слоем. Кашемир, под ним флисовый конверт, под ним — тонкий комбинезончик.
Когда она освободила ребенка от одежды, то увидела, что это мальчик. Он едва заметно дышал, грудная клетка поднималась рывками. Его кожа была холодной, как мрамор.
— Не спать, только не спать! — Елена схватила мягкое полотенце, висевшее на батарее, и начала растирать крошечные ручки и ножки. Она дышала на него, прижимала к своему телу, пытаясь передать всё свое тепло до последней капли.
Она металась по кухне: включила чайник, чтобы согреть воздух, набрала теплую (не горячую!) воду в грелку. Её мозг работал с четкостью компьютера. Скорая? Да, надо вызвать скорую. Но сейчас, в новогоднюю ночь, они будут ехать вечность. Сначала нужно согреть его самим.
Минут через десять активных действий кожа малыша начала розоветь. Дыхание стало ровнее. И вдруг он издал звук. Не крик, а тихий, кряхтящий вздох, похожий на скрип старой двери.
Елена опустилась на стул рядом с ним, чувствуя, как по щекам текут слезы. Она даже не заметила, когда начала плакать. — Живой... Ты живой...
Она снова посмотрела на него. Мальчик смотрел на неё, не отрываясь. Теперь, в тепле и при ярком свете, она увидела еще одну деталь, которую пропустила на улице.
На шее у ребенка, на простой суровой нитке, висел странный предмет. Это был не крестик и не медальон. Это был маленький, искусно вырезанный из дерева (или кости?) ключ. Он выглядел старинным, почерневшим от времени, с затейливой резьбой на головке.
Елена осторожно коснулась ключа. Он был теплым, словно нагрелся сам по себе, быстрее, чем тело ребенка.
В этот момент из складок брошенного на пол кашемирового одеяла выпал сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Он спланировал на линолеум, развернувшись при падении.
Елена подняла его. Это была записка. Почерк был резким, угловатым, явно писали в спешке, возможно, на коленке или в машине. Текст был коротким, всего одна строчка, но от неё у Елены по спине пробежал холодок, страшнее того, что был на улице.
Там не было просьбы позаботиться. Там не было извинений.
На бумаге было написано: «Не отдавай его никому. Даже тем, кто покажет жетон. Они идут за ним. Спрячь. Теперь он — твой».
И ниже, едва заметно, дата и время: 31.12. 23:00.
Елена подняла глаза на часы. Было 23:45. До Нового года оставалось пятнадцать минут. В дверь позвонили.
Звонок был настойчивым, длинным и требовательным. Кто-то стоял за дверью и не собирался уходить. Мальчик на столе вдруг резко закрыл глаза и впервые за все это время тихо, жалобно всхлипнул.
Елена посмотрела на дверь, потом на ребенка, потом на записку в своей руке. Мир, который она знала, рухнул окончательно. Началось что-то совсем иное.
Звонок разрезал тишину квартиры, как скальпель. Он был настойчивым, длинным, механическим криком, требующим внимания. Елена замерла посреди кухни. Её сердце, казалось, билось где-то в горле, мешая глотать.
Малыш на столе снова всхлипнул, дернув крошечной ножкой.
Елена метнулась к нему, накрывая его собой, словно птица крылом. Одной рукой она прижала его к груди, второй зажала ему рот — не сильно, лишь бы заглушить звук.
— Тш-ш-ш, — беззвучно выдохнула она прямо в его макушку, пахнущую чем-то сладким и озоновым, как воздух после грозы. — Тихо, маленький, тихо...
Звонок повторился. Три коротких, резких сигнала. Потом тяжелый удар в дверь. Кулаком.
— Открывайте! Полиция!
Это слово должно было принести облегчение. Любой нормальный человек, найдя ребенка, обрадовался бы полиции. Но в голове Елены огненными буквами горели строчки из записки: «Даже тем, кто покажет жетон».
Она не могла знать наверняка. Может быть, это настоящая полиция, которую вызвали соседи из-за шума? Или кто-то видел, как она бежала с ребенком? Но инстинкт, древний и темный, проснувшийся в ней в тот момент, когда она коснулась свертка в сугробе, вопил: «Не открывай!».
Она подхватила ребенка на руки, стараясь не задеть свисающий ключ, и на цыпочках вышла из кухни в коридор. В квартире было темно, горела только подсветка вытяжки, бросая длинные тени.
Елена подошла к двери, стараясь не дышать. Пол предательски скрипнул. Она замерла, вжавшись плечом в стену. За дверью затихли.
— Я слышу, что вы там, — голос был мужским, низким и усталым. — Соседи жаловались на шум. Откройте, гражданочка, проверка документов. Иначе будем ломать.
«Шум? — лихорадочно думала Елена. — Какой шум? Я вошла тихо. Ребенок не плакал».
Она медленно, сантиметр за сантиметром, сдвинула заслонку глазка. Прильнула к холодному стеклу.
На лестничной площадке стояли двое. Один действительно был в форме — серый бушлат, шапка-ушанка, на погонах поблескивали звезды. Лицо молодое, скучающее. Но вот второй...
Второй стоял чуть позади, в тени, куда не доставал тусклый свет подъездной лампы. На нем было длинное бежевое пальто, явно дорогое, и никаких знаков отличия. Он не смотрел на дверь. Он смотрел на часы. И в его позе было что-то хищное, напряженное, как у зверя перед прыжком.
— Ломай, — тихо сказал человек в пальто. Елена не услышала бы этого через двойную дверь, если бы в подъезде не было так тихо. — У нас нет времени. Куранты через пять минут.
Полицейский замялся.
— Ну как ломать, товарищ майор? Оснований нет. Тишина же...
— Ломай, я сказал! — рявкнул тот, в пальто, и повернулся к двери лицом.
Елена отшатнулась от глазка. Его глаза. Даже через искажающую линзу оптики она увидела их — пустые, стальные, лишенные всякого выражения. Это были не глаза стража порядка. Это были глаза уборщика, пришедшего вымести мусор.
— Уходим, — прошептала она ребенку.
Ей нужно было бежать. Но куда? Третий этаж. Окна выходят во двор, где наверняка стоит их машина. Балкон? Смежный с соседями, но перегородка железная, заварена намертво.
Удар. Дверь содрогнулась. Хлипкий замок, поставленный еще при въезде, жалобно хрустнул.
Елена бросилась в спальню. Мысли метались, как испуганные птицы, но руки действовали четко. Она положила ребенка на кровать, обложив подушками.
— Лежи. Секунду.
Она рванула дверцу шкафа. Рюкзак. Старый походный рюкзак Андрея. Она вытряхнула из него какие-то провода и начала скидывать туда всё, что попадалось под руку. Теплый свитер. Документы из ящика тумбочки. Кошелек. Банку детской смеси, которую она купила полгода назад «на удачу», чтобы визуализировать мечту, и так и не смогла выбросить. Бутылочка воды.
В коридоре раздался второй удар, гораздо сильнее. Посыпалась штукатурка.
Елена схватила ребенка, завернула его обратно во флисовый конверт, затем в свое пуховое одеяло. Запихнула сверток в рюкзак, оставив верх расстегнутым, чтобы поступал воздух.
— Сейчас будет страшно, — прошептала она. — Потерпи.
Она надела рюкзак спереди, на грудь, как «кенгуру». Сверху накинула свою куртку, но не застегнула до конца.
Входная дверь с грохотом распахнулась. Тяжелые сапоги застучали по ламинату прихожей.
— Проверь кухню! — скомандовал голос человека в пальто. — Я в спальню.
Елена стояла у окна спальни. Путь был только один. Пожарная лестница. Старая, ржавая, идущая вдоль торца дома. Чтобы добраться до нее, нужно было вылезти на внешний карниз окна и пройти полметра по обледенелому бетону.
В любой другой день она бы даже не посмотрела вниз без головокружения. Но сейчас страха высоты не было. Был только страх за того, кто тихо сопел у нее на груди.
Она распахнула окно. Ледяной ветер с воем ворвался в комнату, раздувая шторы. С улицы донеслись радостные крики: «Десять! Девять! Восемь!»
Город начинал обратный отсчет.
Дверь в спальню распахнулась в тот момент, когда Елена перекинула вторую ногу через подоконник.
Человек в бежевом пальто увидел её. Его рука мгновенно нырнула за пазуху.
— Стоять! — крикнул он, и в его голосе не было уже ничего человеческого. — Стой, дура!
Елена не оглянулась. Она шагнула в пустоту, на узкий выступ карниза.
Ветер ударил в лицо, пытаясь сбросить её вниз. Снег слепил глаза. Нога поехала по льду, сердце ухнуло в пятки, но пальцы судорожно вцепились в кирпичную кладку стены.
«Семь! Шесть!» — скандировала толпа где-то внизу, во дворах, взрывая хлопушки.
Она сделала шаг. Еще один. До ржавых перил пожарной лестницы оставалось сантиметров тридцать.
Из окна спальни высунулась рука с пистолетом.
— Я стреляю!
Елена прыгнула.
Её пальцы сомкнулись на ледяном металле лестницы. Рывок едва не вывихнул ей плечи. Ноги соскользнули, ударившись о железные прутья, но она удержалась.
Звук выстрела потонул в грохоте первого салюта. Где-то рядом с её головой от кирпича отлетел кусок, осыпав её красной крошкой.
— С Новым Годом! Ура-а-а-а! — взревел город тысячью голосов. Небо над головой расцвело зелеными, красными и золотыми огнями.
Под прикрытием этого грохота и вспышек Елена начала спускаться. Быстро, перехватывая перекладины, обдирая ладони.
Человек в окне не стрелял. Видимо, боялся привлечь внимание людей внизу, которые теперь смотрели в небо, на фейерверки, а не на темную стену дома.
Она спрыгнула в сугроб с высоты второго этажа — нижний пролет лестницы был давно срезан. Упала мягко, на бок, закрывая собой ребенка. Он даже не проснулся. Это было неестественно, невозможно, но сейчас Елена была благодарна за эту странность.
Она вскочила и, смешавшись с толпой веселых, пьяных людей, высыпавших из соседнего подъезда, пошла прочь.
Она шла быстро, опустив голову, натянув капюшон. Мимо неё проходили Деды Морозы, дети с бенгальскими огнями, целующиеся пары. Никто не обращал внимания на женщину с неестественно объемной курткой, из-под которой торчал край одеяла.
Елена прошла три квартала, прежде чем позволила себе остановиться в темной арке старого дома. Ноги дрожали так, что она сползла по стене на корточки.
Она расстегнула куртку, чтобы проверить малыша.
Он не спал. Его фиалковые глаза были широко открыты и смотрели прямо на неё. И в этом взгляде было что-то новое.
Елена почувствовала, как тепло разливается по ее груди. Не от физического контакта. Тепло шло от того места, где под слоями одежды висел деревянный ключик. Оно проникало сквозь ткань, сквозь кожу, прямо в сердце.
Вдруг малыш выпростал ручку из пеленок — как он умудрился их распутать? — и коснулся пальцем подбородка Елены. Там, где пять минут назад острая ледяная крошка от пули рассекла кожу, оставив кровоточащую царапину.
Елена почувствовала легкое покалывание. Она инстинктивно провела рукой по подбородку.
Крови не было. Царапины не было. Кожа была гладкой.
Она тупо уставилась на свою руку, потом на ребенка.
— Кто ты? — прошептала она, и пар от её дыхания смешался с морозным воздухом.
Ребенок, конечно, не ответил. Но он улыбнулся. Впервые. И от этой улыбки у Елены закружилась голова, а уличные фонари вокруг вдруг вспыхнули ярче, заставив лампочки гудеть от перенапряжения. Одна из ламп в арке с треском лопнула, осыпав асфальт стеклянным дождем.
В кармане завибрировал телефон.
Елена вздрогнула, чуть не выронив ребенка. Дрожащими руками она достала мобильный. На экране светилось имя: «Андрей».
Бывший муж. Человек, который не звонил ей три месяца.
Она хотела сбросить, но палец сам нажал «Принять».
— Лена? — голос Андрея был сдавленным, полным паники. — Лена, слушай меня внимательно. Не ходи домой.
— Я... я не дома, — прохрипела она.
— Слава богу. Они были у меня. Полчаса назад. Перерыли всё вверх дном. Спрашивали про тебя. И про... какой-то груз. Лена, во что ты вляпалась?
— Андрей, я не могу говорить...
— Подожди! — крикнул он в трубку. — Они сказали... они сказали, что у тебя украденный образец биологического оружия. Что он заразен. Что ты умрешь через пару часов, если не отдашь его. Лена, это правда? Ты больна?
Елена посмотрела на малыша. На его сияющие глаза. На свою исцеленную кожу.
— Нет, Андрей, — тихо сказала она. — Я не больна. Я впервые за очень долгое время здорова.
Она сбросила звонок, вытащила сим-карту и сломала её пополам, бросив в снег.
Назад пути не было. Теперь она была одна против целого мира. И у неё на руках было чудо, за которым охотились демоны.
— Ну что, — сказала она малышу, поправляя рюкзак. — С Новым годом нас. Поехали искать убежище.
Она вышла из арки и направилась к единственному месту, где их не стали бы искать. К вокзалу.
Такси, старенький «Рено Логан» с шашечками, пахло дешевым табаком и еловым ароматизатором. Водитель, пожилой мужчина с густыми усами, был единственным, кто согласился остановиться на взмах руки в новогоднюю ночь.
— Куда вам, красавица? В центр? На елку? — весело спросил он, глядя на Елену в зеркало заднего вида.
Елена сидела на заднем сиденье, вжавшись в угол. Рюкзак она сняла и держала на коленях, прикрывая ребенка полой расстегнутой куртки.
— На вокзал. На Киевский, — выдохнула она.
— Ого! В гости? Или от гостей? — водитель был неисправимо болтлив. — У меня вот внучка родилась неделю назад. Тоже все бегаем, суетимся...
При упоминании внучки Елена вздрогнула. Малыш в рюкзаке зашевелился. Он не плакал, но Елена чувствовала исходящее от него беспокойство. Жар его тела просачивался сквозь слои одежды, согревая ей живот. Слишком сильный жар.
— У вас печка сильно работает? — спросила она.
— Да нет, нормально вроде. Жарко?
— Немного.
Елена осторожно просунула руку внутрь конверта. Ребенок был горячим, как печка. Не как больной с лихорадкой — кожа была сухой и гладкой, — а как нагретый на солнце камень.
«Он перегреется», — испугалась Елена.
Она достала бутылочку со смесью. Вода в ней была ледяной — она ведь набрала её из крана перед побегом.
— Потерпи, — шепнула она, поднося соску к губам младенца. — Холодное, но хоть поесть...
Малыш обхватил соску губами. И тут Елена почувствовала это снова. Пластик бутылочки под её пальцами начал теплеть. Через секунду он стал ощутимо горячим. Смесь внутри нагрелась мгновенно, до идеальной температуры.
Елена отдернула руку, едва не выронив бутылочку. Водитель притормозил на светофоре.
— Все в порядке?
— Да... просто укачало, — соврала она.
Она смотрела, как ребенок жадно ест, и в её голове медленно складывался пазл. Залеченная царапина. Сбой электричества в арке. Нагретая еда.
«Биологическое оружие», — сказал Андрей.
«Энергия», — подумала Елена. — «Чистая, неконтролируемая энергия».
Они подъехали к вокзалу. Площадь перед ним была запружена машинами и людьми. Все сверкало, мигало, орало песнями Верки Сердючки из динамиков ларьков.
— С вас тысяча, — сказал таксист. — Праздничный тариф, сами понимаете.
Елена отдала ему две бумажки по пятьсот рублей — последние наличные из кошелька. Карты использовать было нельзя. Если Андрей прав, и за ней охотятся спецслужбы (или кто-то, кто выдает себя за них), транзакцию по карте засекут за секунды.
Она вышла на морозный воздух. Здание вокзала возвышалось перед ней темной громадой, похожей на замок злого волшебника. Часы на башне показывали 00:30. Новый год уже наступил.
Главный вход. Рамки металлоискателей. Охрана. Полиция.
Елена остановилась. В рюкзаке — банка смеси (металлическая мембрана), ключи, телефон без симки. Рамка запищит. Её попросят показать вещи. Увидят ребенка. Попросят документы на него.
— Думай, Лена, думай, — шептала она, кусая губы.
Входить через главный вход было самоубийством. Но как попасть к электричкам иначе? Турникеты пригородного сообщения были сбоку, но там тоже стояла охрана.
Вдруг деревянный ключ на шее ребенка, который она теперь чувствовала даже через слои ткани, дернулся. Не просто качнулся при ходьбе, а именно дернулся, словно стрелка компаса, попавшая в магнитное поле.
Елена посмотрела вниз. Ключ тянул вправо. К багажному отделению и камерам хранения. Это было старое крыло вокзала, где обычно пахло бомжами и хлоркой.
Повинуясь странному импульсу, Елена пошла туда. Ключ, казалось, вибрировал, натягивая нитку. Он вел её.
В отделении камер хранения было почти пусто. Сонная дежурная в будке читала журнал, не обращая внимания на редких прохожих. Вдоль стен тянулись ряды автоматических ячеек — серых, железных, безликих.
Ключ на шее ребенка нагрелся так, что начал жечь Елене кожу через одежду. Она остановилась напротив ячейки номер 312.
— Это безумие, — прошептала она.
Но руки уже делали. Она расстегнула куртку, просунула руку к ребенку и аккуратно, стараясь не разбудить, сняла с его шеи нитку с ключом.
Малыш открыл глаза. Фиалковый взгляд был серьезным, сосредоточенным. Он словно говорил: «Открывай».
Ключ был старым, резным, явно не от современного замка. Но когда Елена поднесла его к скважине автоматической ячейки, металл вокруг замка вдруг подернулся рябью, как вода. Замок щелкнул, дисплей мигнул зеленым, и дверца приоткрылась.
Елена оглянулась. Дежурная перевернула страницу журнала. Никого.
Внутри ячейки лежала спортивная сумка. Обычная, черная, неприметная.
Елена схватила её, закинула на плечо, захлопнула ячейку и быстро вышла на улицу, в тень колонн.
Сердце колотилось как бешеное. Она приоткрыла сумку.
Сверху лежал толстый конверт. В нем — пачка наличных (купюры были старыми, помятыми, не вызывающими подозрений) и паспорт.
Она открыла паспорт. Фотография была её, но пятилетней давности. Имя другое: «Ольга Викторовна Морозова».
Под паспортом лежал сложенный листок бумаги. Тот же резкий почерк, что и в первой записке:
«Электричка на Малоярославец. 00:55. Последний вагон. Не бойся контролеров — они не видят того, чего не должны видеть. Ключ — это не только замок, это и щит. Береги Стража».
Стража? Елена посмотрела на ребенка.
— Так ты — Страж? — спросила она.
Малыш зевнул и закрыл глаза, словно говоря: «Я спать хочу, женщина, разбирайся сама».
00:55. До отправления оставалось пятнадцать минут.
Елена побежала к пригородным кассам. Теперь у неё были деньги и, кажется, прикрытие. Но страх никуда не делся.
У турникетов стояли двое полицейских и овчарка. Собака, увидев Елену, вдруг вздыбила шерсть и заскулила, пятясь назад, под ноги хозяину.
— Рекс, ты чего? — удивился кинолог, дергая поводок. — Сдурел?
Елена прошла мимо них, стараясь не смотреть на собаку. Турникет пропустил её по билету, купленному в автомате за наличные.
Она вышла на перрон. Ветер гулял по пустым путям, гоняя мусор. Электричка стояла темная, холодная, двери были открыты.
«Последний вагон».
Она шла вдоль состава, чувствуя спиной чей-то взгляд. Тяжелый, липкий взгляд.
Она не оборачивалась. Она знала: если обернется, увидит бежевое пальто.
Она запрыгнула в тамбур последнего вагона. Двери с шипением начали закрываться.
И в этот момент она увидела их.
Они вышли из здания вокзала на перрон. Трое. Тот самый, в бежевом пальто, и двое в черном, с кейсами в руках. Они не бежали. Они шли уверенно, зная, где она.
Человек в бежевом поднял руку. В его ладони что-то блеснуло. Не пистолет. Это был какой-то прибор с маленькой антенной. Он направил его на поезд.
В вагоне мигнул свет. Электричка дернулась, но не поехала. Динамики захрипели: «По техническим причинам отправление задержива...»
— Нет! — крикнула Елена. — Нет, пожалуйста!
Она прижала ребенка к себе.
— Сделай что-нибудь! Ты же можешь! Ты завел машину, ты открыл ячейку! Давай!
Малыш спал.
Люди в черном приближались. Они шли спокойно, как палачи к эшафоту. До вагона оставалось метров пятьдесят.
Елена почувствовала, как деревянный ключ в её кулаке (она так и не надела его обратно на ребенка) стал раскаленным.
Она инстинктивно прижала ключ к металлической панели стены тамбура, рядом с кнопкой связи с машинистом.
— Поехали!!! — заорала она.
Голубая искра, толстая, как палец, вырвалась из ключа и ударила в металл вагона. Поезд содрогнулся всем своим многотонным телом. Колеса взвизгнули, высекая фонтан искр.
Вместо того чтобы стоять, электричка рванула с места с такой скоростью, что Елену отбросило на дверь перехода в вагон.
Это был не плавный старт. Это был рывок гоночного болида.
Она увидела через стекло тамбура, как люди на перроне шарахнулись в стороны. Человек в бежевом пальто остался стоять, глядя ей вслед. Он не злился. Он улыбался. И эта улыбка была страшнее пистолета. Он что-то сказал в свой прибор.
Поезд набирал ход, вырываясь из освещенной зоны вокзала в черноту новогодней ночи. Колеса стучали ритм: тук-тук-тук, тук-тук-тук.
Елена сползла на пол грязного тамбура. В вагоне никого не было.
Она разжала кулак. На ладони остался ожог в форме ключа.
Она открыла сумку, достала паспорт на имя Ольги Морозовой и заплакала. От облегчения, от ужаса, от понимания того, что её прошлая жизнь закончилась навсегда.
Впереди была ночь, неизвестность и ребенок, который мог запускать поезда.
— Куда мы едем, Страж? — спросила она в пустоту.
Электричка летела сквозь тьму, не останавливаясь на станциях.
Электричка не ехала — она летела. За окнами слилась в сплошную черно-серую полосу ночная лесополоса. Фонарные столбы пролетали с частотой пулеметной очереди.
Елена сидела на жесткой деревянной скамье в пустом вагоне, прижимая к себе рюкзак с ребенком. Нормальные поезда так не ездят. Не было привычного перестука колес, не было раскачивания. Вагон шел пугающе ровно, словно парил над рельсами на магнитной подушке. Лампы под потолком гудели на одной ноте, создавая ощущение, что они находятся внутри огромного трансформатора.
Малыш, которого она мысленно уже называла Стражем (хотя это слово казалось ей слишком пафосным для такого крохи), снова уснул. Его способность мгновенно выключаться посреди хаоса поражала. Или это была не способность, а необходимость? Тот выброс энергии, что запустил поезд, явно стоил ему сил.
Елена перевела дух и заставила себя мыслить рационально. Насколько это было возможно.
Она открыла спортивную сумку, найденную в ячейке. Паспорт на имя Ольги Морозовой и деньги — это она уже видела. Что еще?
На дне сумки лежала карта. Обычная топографическая карта Московской и Калужской областей, но поверх типографской краски кто-то нанес странные пометки красным маркером. Линии соединяли города в причудливую геометрическую фигуру, напоминающую созвездие. Малоярославец, куда они, теоретически, ехали, был обведен жирным кругом. Рядом с ним стоял вопросительный знак и координаты, написанные от руки.
Еще в сумке обнаружился фонарик, армейский нож в ножнах и маленькая серебряная фляжка. Елена открутила крышку, понюхала. Вода. Но пахла она... серебром? И чем-то травяным. Святая вода? Вряд ли спецслужбы или маги (кто они вообще такие?) пользуются церковным инвентарем. Хотя, кто знает.
В дальнем конце вагона с грохотом открылась дверь.
Елена вздрогнула и инстинктивно накрыла голову ребенка полой куртки. Сердце снова забилось в горле.
В вагон вошел контролер.
Это был грузный мужчина в форменной жилетке с переносным терминалом на шее. Он шел медленно, шаркая ногами, и выглядел абсолютно обычным, уставшим работягой, который ненавидит свою смену в новогоднюю ночь.
— Билеты готовим, — пробурчал он, не поднимая головы.
Елена замерла. Записка обещала: «Не бойся контролеров — они не видят того, чего не должны видеть». Но поверить в это, когда к тебе идет живой человек, было сложно. Билета у нее не было. Она проскочила турникеты, но в самой электричке ничего не покупала.
Контролер подошел к ней. Он поднял мутные, водянистые глаза. Елена сжалась, ожидая вопроса: «Почему поезд едет с такой скоростью?» или «Откуда у вас ребенок?».
— Ваш билет, — монотонно произнес он.
Елена судорожно нащупала в кармане смятую пятисотрублевую купюру.
— Я... я не успела купить в кассе. Можно у вас?
Контролер тяжело вздохнул, вытащил из терминала стилус.
— Станция посадки?
— Москва... Киевский вокзал.
— Станция назначения?
Елена замялась.
— Малоярославец.
Он что-то нажал на экране. Терминал с противным писком выплюнул длинный чек.
— С вас триста восемьдесят. Сдача будет?
— Нет, — быстро сказала Елена, протягивая деньги.
Он взял купюру, выдал билет и, уже разворачиваясь, скользнул взглядом по ней. Точнее, сквозь неё. Его взгляд прошел по её груди, где под курткой спал ребенок, и не задержался ни на секунду. Словно там было пустое место.
— Счастливого пути, гражданочка, — буркнул он и пошаркал дальше, в следующий вагон.
Елена выдохнула так резко, что у неё закружилась голова. Они не видят. Это действительно работает. Какая-то пелена отвода глаз.
Поезд продолжал свой безумный бег еще минут двадцать. Затем скорость начала падать. Плавность хода исчезла, вагон затрясло, заскрипели тормоза. Лампы мигнули и погасли, осталось только тусклое аварийное освещение.
Динамик над головой ожил. Голос был не механическим, а живым, искаженным помехами:
— Техническая остановка. Дальше хода нет. Выходите, Ольга.
Елена вздрогнула от звука нового имени. Ольга. Теперь это она.
Поезд остановился. Двери с шипением разъехались, впуская внутрь ледяной воздух и запах хвои.
За окном не было платформы. Не было вокзала. Не было даже фонарей. Только стена векового елового леса, засыпанного снегом по пояс.
— Это шутка? — прошептала Елена. — Куда выходить? В сугроб?
Но сидеть в остановившемся поезде было страшнее. Интуиция подсказывала: этот поезд — ловушка, которая захлопнется, если она не покинет его прямо сейчас.
Она надела рюкзак, застегнула куртку до самого подбородка, взяла сумку и шагнула в темноту.
Елена провалилась в снег почти по колено. Как только её ноги коснулись земли, двери электрички захлопнулись. Поезд, не издав ни звука, тронулся и через секунду исчез во тьме, словно растворился.
Тишина навалилась на неё ватным одеялом.
Они стояли посреди леса. Вокруг — огромные ели, похожие на злых великанов в белых шубах. Небо было затянуто тучами, луны не видно. Единственным источником света был снег, слабо фосфоресцирующий в темноте, да экран её телефона.
Связи не было. «Нет сети».
— Отлично, — сказала Елена дрожащим голосом. — Просто отлично. Мы в лесу, ночью, зимой. Малыш, если ты умеешь колдовать, сейчас самое время наколдовать избушку.
Ребенок спал. Деревянный ключ на его шее снова начал теплеть.
Елена достала его из-под одежды. Ключ светился. Слабым, едва заметным голубоватым светом, но в этой кромешной тьме его хватало, чтобы видеть свои руки.
Ключ тянул вперед. Прямо в чащу.
Делать было нечего. Елена включила фонарик, найденный в сумке, и побрела по глубокому снегу, прокладывая тропу. Каждый шаг давался с трудом. Холод уже начинал пробираться под джинсы, кусать пальцы ног.
Минут через десять она увидела это.
Среди деревьев, на небольшой поляне, стояло строение. Это не была избушка лесника. Это был вагон. Старинный железнодорожный вагон начала двадцатого века, обшитый деревом, с бронзовыми ручками, снятый с колес и поставленный на бетонные блоки прямо посреди леса.
Окна вагона были темными, но из трубы на крыше шел тонкий дымок.
Елена подошла ближе, держа фонарик как оружие.
— Эй! — крикнула она. — Есть кто живой?
Дверь вагона (тамбурная, тяжелая) со скрипом отворилась. На пороге возник силуэт. Высокий, худой, закутанный в какой-то балахон. В руках у него было длинноствольное ружье.
— Погаси свет, дура! — прошипел голос. — Ты притащила их за собой!
— Кого? — Елена выключила фонарик, сердце снова ушло в пятки.
— Тех, кто идет по следу. Быстро внутрь!
Елена взбежала по приставной лесенке. Человек (мужчина? старик?) схватил её за рукав и втянул внутрь, мгновенно захлопнув дверь и накинув массивный засов.
Внутри вагона было тепло и пахло травами, воском и старой бумагой. Это было похоже на жилище безумного библиотекаря: повсюду стопки книг, карты на стенах, пучки сушеных растений под потолком. В центре стояла печка-буржуйка, от которой шло благодатное тепло.
Хозяин вагона скинул капюшон. Это оказалась женщина. Пожилая, с коротким ежиком седых волос и шрамом через всю щеку. Её глаза были разного цвета: один карий, другой — белесый, слепой.
Она не смотрела на Елену. Она смотрела на рюкзак.
— Живой? — спросила она отрывисто.
— Да, — кивнула Елена.
— Доставай.
Елена осторожно вынула сверток. Старуха подошла ближе, опираясь на ружье как на посох. Она наклонилась к лицу младенца. Малыш открыл глаза и посмотрел на неё.
Старуха вдруг изменилась в лице. Суровость исчезла, сменившись благоговейным ужасом. Она отступила на шаг и склонила голову.
— Последний из Рода, — прошептала она. — Я думала, Хранители лгут. Я думала, вы все мертвы.
Она подняла взгляд на Елену. Её здоровый глаз сверлил насквозь.
— Ты хоть понимаешь, что ты несешь, девочка? Это не ребенок. Это Ключ от всех дверей мира. И тот, кто владеет им, может открыть Рай... или выпустить Ад.
— Я нашла его в сугробе, — твердо сказала Елена, прижимая малыша к себе. — И мне плевать, ключ он или замок. Ему нужен сухой подгузник и еда.
Старуха хмыкнула. В этом звуке промелькнуло уважение.
— Характер есть. Это хорошо. Он тебе понадобится. Потому что они уже здесь.
Снаружи, в лесу, раздался вой. Это не был вой волков. Это был звук, похожий на скрежет металла по стеклу, многократно усиленный и пропущенный через глотку хищника.
Вагон содрогнулся, словно кто-то огромный толкнул его снаружи.
— Кто они? — спросила Елена, чувствуя, как холод возвращается, несмотря на печку.
— Гончие Пустоты, — старуха переломила ружье, проверяя патроны. Патроны были странными — гильзы светились серебром, а на капсюлях были выгравированы руны. — Слуги того, кто улыбался тебе на перроне. Он не может войти сюда сам — это место защищено древними договорами. Но его псы договоров не чтут.
Она кинула Елене мешочек с какой-то серой пылью.
— Сыпь это на порог и на подоконники. Быстро! Если они прорвутся, нам конец.
Удар в стену вагона был такой силы, что с полки упала стопка книг. По обшивке снаружи заскребли когти.
Елена бросилась к окнам, рассыпая пыль. Малыш на столе вдруг заплакал — громко, требовательно. Его плач резонировал со стенами вагона, и деревянный ключ на столе вспыхнул ярким синим пламенем.
— Он зовет! — крикнула старуха. — Он призывает силу! Но он слишком мал, он сожжет себя! Успокой его, мать твою, успокой его, иначе мы тут все взлетим на воздух!
Внутри вагона творился ад. Воздух гудел и вибрировал, словно они находились внутри огромного колокола, по которому ударил молот. Книги летали по комнате, банки с сушеными травами взрывались, осыпая пол стеклянным крошевом.
В центре этого вихря, на столе, лежал ребенок. Он больше не был похож на младенца — это был сгусток ослепительно-синего пламени, внутри которого угадывался человеческий контур. Деревянный ключ на его груди пульсировал, выбрасывая волны жара, от которых деревянная обшивка стен начала дымиться.
Снаружи ревели Гончие. Когти рвали металлическую крышу вагона. В окне, засыпанном защитной пылью, мелькнула ужасная морда — без глаз, только пасть, полная игл. Стекло пошло трещинами.
— Не трогай его! — заорала старуха, пытаясь удержать равновесие. Она вскинула ружье и выстрелила в потолок, откуда сыпались искры. — Он сейчас рванет! Энергия ищет выход! Если коснешься — сгоришь дотла!
Елена стояла, вцепившись в спинку привинченного к полу стула. Страх, животный и липкий, сковывал ноги. Логика кричала: «Беги! Прячься! Это не ребенок, это бомба!».
Но сквозь вой ветра и треск электрических разрядов она услышала звук, который перекрыл всё. Тонкий, захлебывающийся плач. В нём не было угрозы вселенной. В нём была боль, страх и одиночество существа, которое проснулось в холодном мире и не понимает, почему ему больно.
— Нет, — прошептала Елена.
Она отпустила стул.
— Стой, дура! — взвизгнула старуха. — Убьет!
Елена шагнула к столу. Жар ударил в лицо, опаляя брови. Волосы на голове встали дыбом от статики. Её руки, протянутые к ребенку, казались прозрачными в сиянии синего огня.
«Ты не оружие, — думала она, сжимая зубы от боли, когда кожа на ладонях начала краснеть. — Ты не Ключ. Ты просто маленький. Тебе страшно».
Она прорвалась сквозь силовой барьер и подхватила кричащий сгусток света на руки. Прижала к себе. К тому самому месту, где еще вчера была пустота, где болела душа от нерастраченной любви.
Боль была невыносимой, словно она прижала к груди расплавленный свинец. Она закричала, но не разжала рук. Наоборот, обняла крепче. Она начала качаться из стороны в сторону, игнорируя грохот рушащегося мира.
— Ложкой снег мешая... — хрипло, срываясь, запела она первое, что пришло в голову. Старую колыбельную из мультика. — Ночь идет большая...
Синий огонь лизнул её лицо, но не сжег.
В этот момент произошло странное. Ключ на шее ребенка, раскаленный добела, коснулся кожи Елены. И вместо того, чтобы прожечь её насквозь, он вдруг... впитался. Энергия нашла русло.
Та пустота внутри Елены, та черная дыра бесплодия и горя, которая пожирала её изнутри, вдруг открылась. Она стала не бездной, а сосудом. Идеальным, бесконечным сосудом, способным вместить этот огонь.
Синее пламя дрогнуло. Оно перестало хлестать во все стороны, разрушая вагон. Оно потекло в Елену, заполняя её, выжигая страх, слабость, сомнения. Она почувствовала себя не женщиной, стоящей в старом вагоне, а горой. Океаном. Небом.
Малыш перестал плакать. Он судорожно вздохнул и уткнулся мокрым носом ей в ключицу.
— Что же ты, глупышка, не спишь... — пела Елена, и её голос теперь звучал как орган, мощно и чисто.
— Ложись!!! — крикнула старуха, падая на пол и закрывая голову руками.
Энергия, которую Елена приняла и трансформировала своим теплом, вырвалась наружу. Но не взрывом, а Волной.
Из вагона ударил золотой свет. Он прошел сквозь стены, не повредив ни доски. Он выплеснулся в лес, накрывая поляну куполом абсолютного, горячего, живого света.
Визг Гончих оборвался мгновенно. Тени, соткавшиеся из тьмы, просто исчезли, растворились в этом сиянии, как утренний туман под солнцем. Свет ударил дальше, в небо, разгоняя тучи.
На секунду над лесом, над заснеженной Россией, встало второе солнце.
А потом всё стихло.
Осталось только гудение в ушах и потрескивание остывающей буржуйки.
Елена стояла посреди разгромленного вагона. Ребенок спал у неё на руках, мирно посапывая. Его кожа была нормального, розового цвета. Деревянный ключ на его шее выглядел просто как старая игрушка, тусклая и невзрачная.
Старуха медленно поднялась с пола, отряхивая пыль с балахона. Она посмотрела на Елену с суеверным ужасом и, одновременно, с восторгом.
— Ты не сгорела, — прошептала она. — Как? Никто из смертных не мог держать его в фазе Пробуждения.
Елена опустилась на уцелевший стул. Ноги дрожали, но внутри было тихо и спокойно. Так спокойно ей не было никогда в жизни.
— Ему просто нужна была мама, — просто сказала она. — А не хранитель, страж или надзиратель.
Старуха покачала головой, глядя на неё своим единственным зрячим глазом.
— Ты не понимаешь, девочка. Ты стала Ножнами. Ключ — это чистая сила, хаос. Без оболочки он разрушает всё вокруг. Ты дала ему форму. Ты заземлила его. Теперь вы связаны. Пока ты жива — он безопасен. И пока он с тобой — ты неуязвима.
Она подошла к окну. Стекло было разбито, но в проем врывался чистый, морозный воздух.
— Смотри.
Елена подошла.
Лес вокруг вагона изменился. Снег на поляне исчез. Вместо сугробов там, в радиусе пятидесяти метров, зеленела трава. На ветках елей набухли почки. Прямо у ступенек вагона, пробив мерзлую землю, расцвели подснежники — сотни маленьких белых колокольчиков.
В середине зимы, в лесу под Малоярославцем, наступила весна.
— Они ушли, — сказала старуха. — Гончие развеяны. Тот, в пальто, потерял ваш след. Эта вспышка ослепила их радары. Для них вы теперь — просто фоновое излучение. У вас есть время.
— Сколько? — спросила Елена.
— Год. Может, два. Пока мальчик не подрастет и сила не изменится. А потом... потом будет видно.
Елена посмотрела на ребенка. Он спал, крепко сжав кулачок.
— Как мне его назвать?
— У него много имен в старых книгах, — усмехнулась старуха. — Открывающий Пути, Сын Зари, Хронос...
— Нет, — перебила Елена. — Человеческое имя.
Малыш во сне чмокнул губами.
— Богдан, — тихо сказала Елена. — Богом данный. Или судьбой. Неважно. Будет Богданом.
Утро наступило через два часа. Первое января.
Елена вышла из вагона на крыльцо. Солнце, настоящее, зимнее, бледное, поднималось над верхушками елей. Контраст между кругом зеленой травы с цветами и стеной снега за его пределами был сюрреалистичным.
Она пила чай из железной кружки. Травы, которые заварила старуха.
Телефон в кармане ожил. Старуха поколдовала над ним ночью, сказав что-то про «экранирование сигнала», и теперь он был безопасен.
На экране висело одно уведомление. От Андрея. Сообщение, отправленное, видимо, в момент вспышки, когда связь на секунду пробилась сквозь магическую блокаду.
«Я не знаю, кто ты теперь. Я видел свет над лесом. Лена, прости меня за всё. Я был слаб. Береги себя. Я их не приведу».
Елена удалила сообщение. Это было прошлое. Оно осталось там, в прошлогоднем снегу, в пустой квартире с неразобранной елкой.
Дверь вагона скрипнула. Вышла старуха с рюкзаком Елены.
— Вам пора. Электричка пойдет через час. Старая ветка, грузовая. Довезет до Брянска, а там затеряетесь.
— Спасибо, — Елена взяла рюкзак.
Она посмотрела на старуху.
— Вы ведь знали, что он будет там? В сугробе у моего дома.
Старуха прищурилась.
— Ключи не теряются, Ольга. Они всегда находятся там, где есть подходящая Дверь. Ты просила о чуде. Ты молилась, хоть и не верила. Вселенная не глухая, она просто иногда имеет странное чувство юмора.
Елена улыбнулась. Она поправила слинг, в котором, прижавшись к её груди, спал Богдан. Она чувствовала его тепло — ровное, безопасное. И чувствовала ответное тепло от своего тела.
Впервые она знала, кто она и куда идет.
Она пошла по зеленой траве к кромке снега, туда, где начинался обычный мир. Мир, в котором были злодеи, спецслужбы и холод, но в котором теперь была и она — женщина, которая держит на руках солнце.
— С Новым годом, сынок, — шепнула она, ступая на скрипучий снег.
И снег под её ногами не таял, но ей больше не было холодно.
