Ноябрь в Москве — это не время года, это диагноз. Это состояние, когда небо опускается на крыши так низко, что кажется, будто оно сейчас раздавит город своим свинцовым брюхом. Ледяной дождь, смешанный с колючей крупой, не падал, а висел в воздухе, пропитывая влагой всё: бетон, одежду, мысли.
Лера стояла на остановке на Ленинском проспекте и ненавидела этот вечер, этот город и свою жизнь с той холодной, яростной интенсивностью, на которую способны только очень амбициозные люди, временно попавшие в затруднительное положение.
Ей было двадцать шесть. Она работала старшим менеджером в крупном пиар-агентстве «Вершина», ездила на подержанной, но стильной «Ауди» и снимала квартиру в пределах Садового кольца. Она считала себя успешной. Она была успешной. Но сегодня вселенная решила щелкнуть её по носу. Утром «Ауди» отказалась заводиться, издав предсмертный хрип, похожий на кашель курильщика. Эвакуатор, сервис, приговор: «полетел» бензонасос, запчасти ждать неделю.
И вот она здесь. На продуваемой всеми ветрами остановке, среди людей, которых она мысленно называла «серой массой».
Лера нервно переступила с ноги на ногу. На ней были новые сапоги из тонкой итальянской кожи, совершенно не приспособленные для соленой жижи, покрывавшей асфальт. Но главным сокровищем было пальто. Бежевое, кашемировое, безупречного кроя Max Mara. Она копила на него три месяца, урезая себя в еде и развлечениях. Это пальто было не просто одеждой — это был её доспех, её пропуск в мир богатых и знаменитых, её способ сказать окружающим: «Я не такая, как вы. Я лучше».
Мимо промчался тонированный внедорожник, подняв веер грязных брызг. Лера шарахнулась назад, вжимаясь в пластиковую стенку павильона. Сердце пропустило удар. Если хоть капля этой маслянистой грязи попадет на кашемир, это будет катастрофа. Химчистка стоит денег, но главное — завтра корпоратив. Главное событие года. День рождения компании. Там будет Дмитрий Сергеевич Волков, генеральный директор, владелец «Вершины», мужчина, при виде которого у Леры потели ладони и пересыхало в горле. Она планировала надеть это пальто поверх вечернего платья, чтобы эффектно сдать его в гардероб, продемонстрировав бирку.
— Господи, когда же придет этот чертов автобус, — прошипела она, глядя на экран смартфона. Приложение показывало, что транспорт застрял в пробке где-то в районе Октябрьской. Такси вызвать было невозможно: «высокий спрос» взвинтил цены до небес, а время ожидания составляло сорок минут.
— Девушка, вы не подскажете, который час? — раздался тихий, немного дребезжащий голос.
Лера медленно, с наигранной неохотой повернула голову. Рядом с ней стояло нечто, что вызвало у неё мгновенный прилив брезгливости. Это была старушка. Маленькая, сухонькая, похожая на высушенный гриб. На ней было надето пальто — если это можно было так назвать — неопределенного буро-серого цвета, фасона, который вышел из моды еще до распада Советского Союза. Воротник из свалявшегося искусственного меха, когда-то, вероятно, белого, теперь напоминал шкуру больной уличной кошки. На голове — вязаный платок, из-под которого выбивались седые пряди.
В руках старушка сжимала потертую матерчатую сумку с цветочным принтом, из которой торчал батон нарезного и пакет самого дешевого кефира.
Лера окинула её взглядом с головы до ног. Этот взгляд она репетировала годами — взгляд королевы, смотрящей на челядь.
— У вас глаз нет? — холодно бросила Лера, кивнув на светящееся табло остановки. — Там время написано.
Старушка заморгала. Её лицо было испещрено тысячами морщин, но глаза — выцветшие, голубые — смотрели ясно и как-то по-детски доверчиво.
— Прости, милая, — улыбнулась она, обнажая неровные зубы. — Я плохо вижу вдаль. Очки дома забыла, торопилась.
— Куда можно торопиться в таком возрасте? — буркнула Лера себе под нос, но достаточно громко, чтобы старушка услышала. — На тот свет, что ли?
Женщина не обиделась. Или сделала вид. Она переступила с ноги на ногу, и Лера заметила, что на ней старые, растоптанные ботинки, которые явно промокли насквозь.
— К внучке спешу, — охотно поделилась старушка, словно они были старыми приятельницами. — Она у меня работает много, устает. Хотела пирожков ей напечь, сюрприз сделать. Да вот, замешкалась в магазине, цены-то нынче... пока всё сравнишь...
Лера закатила глаза. Опять эти разговоры про цены, про болезни, про тяжелую жизнь. Как же её это раздражало. Она сама выросла в маленьком провинциальном городке, в семье, где каждую копейку считали до зарплаты. Она ненавидела эту бедность, этот запах старых вещей, жареного лука и безысходности. Она сбежала в Москву, чтобы вычеркнуть это из памяти, окружить себя красивыми вещами, ароматами дорогого парфюма и людьми, которые говорят об инвестициях, а не о скидках на гречку. И сейчас эта старуха своим видом, своим запахом — смесью лекарств и сырости — грубо возвращала её в то прошлое, от которого Лера так старательно убегала.
— Женщина, мне не интересна ваша биография, — резко оборвала её Лера, отворачиваясь. — Соблюдайте социальную дистанцию, пожалуйста. От вас... пахнет.
Старушка замерла. Улыбка медленно сползла с её лица, оставив растерянность. Она сделала шаг назад, но неудачно. Подошва её старого ботинка скользнула по ледяному надолбу. Она взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие. Сумка качнулась, и мокрая, грязная варежка чиркнула по рукаву бежевого кашемирового пальто Леры.
Время словно остановилось. Лера смотрела на свой рукав. Там, на идеальной ткани цвета верблюжьей шерсти, остался влажный, темный след. Не грязный, просто мокрый, но для Леры это было равносильно кислотному ожогу.
Ярость вспыхнула в ней мгновенно, горячая и ослепляющая. Весь стресс дня, сломанная машина, страх перед завтрашним корпоративом, усталость — всё это вырвалось наружу.
— Ты что творишь?! — взвизгнула Лера, отскакивая так резко, будто старушка была прокаженной. — Ты ослепла совсем, старая карга?!
Люди на остановке повернули головы. Кто-то вынул наушники. Но Леру уже несло.
— Смотри, что ты наделала! — она тыкала пальцем с идеальным маникюром в пятнышко воды на рукаве. — Это пальто стоит больше, чем вся твоя жизнь! Ты хоть понимаешь это? Куда ты лезешь своими грязными лапами?
Старушка сжалась, став, казалось, еще меньше. Она прижала сумку к груди, словно щит.
— Прости, дочка... Я не нарочно... Поскользнулась я... — её голос дрожал, в уголках глаз заблестели слезы. — Я вытру, у меня платочек есть...
Она потянулась в карман за носовым платком, но Лера брезгливо отмахнулась.
— Не смей меня трогать! Еще заразу какую-нибудь подцеплю. Господи, почему таких, как ты, вообще выпускают на улицы? Сидели бы по своим хрущевкам и не портили жизнь нормальным людям. Ходят тут, воняют, место занимают. Нищеброды.
Слова вылетали из неё, как камни. Ей хотелось сделать больно. Ей хотелось уничтожить эту жалкую фигурку, которая посмела нарушить её стерильный, глянцевый мир.
— Зачем ты так? — тихо спросила старушка. В её голосе уже не было оправдания, только глубокая, звенящая печаль. — Вещи — это просто тряпки. А злость — она душу разъедает. Молодая ты, красивая, а внутри — гниль.
Это замечание ударило Леру больнее всего. Как она смеет? Эта оборванка смеет её учить?
— Заткнись! — рявкнула Лера. — Моя душа — не твое дело. А вот то, что ты выглядишь как пугало огородное — это факт. Если к старости не заработала на нормальную одежду и такси, значит, ты никто. Пустое место. Биомусор.
В этот момент к остановке подъехал автобус, тяжело вздыхая пневматикой. Двери открылись с шипением.
— Слава богу, — выдохнула Лера.
Она ринулась к дверям, расталкивая локтями замешкавшихся пассажиров. Ей нужно было уйти, убежать. Она чувствовала на себе взгляды других людей — неодобрительные, колючие. Но она убеждала себя, что они просто завидуют. Завидуют её пальто, её молодости, её уверенности.
Заскочив в салон, она сразу прошла в конец, подальше от окон. Но любопытство пересилило. Когда автобус тронулся, Лера посмотрела в стекло.
Старушка осталась на остановке. Она стояла под фонарем, в круге тусклого желтого света, и снег падал на её смешной пуховый платок. Она не плакала, не грозила кулаком. Она просто смотрела вслед уходящему автобусу. В её позе было столько одиночества и какой-то величественной скорби, что у Леры на секунду сжалось сердце.
«Да ну её, — подумала она, зло дергая молнию сумки. — Сама виновата. Нечего под ноги лезть. Испортила мне настроение перед праздником».
Она достала телефон и набрала подруге, Кристине, которая работала в бухгалтерии. Ей нужно было выговориться, получить поддержку, подтверждение, что она права.
— Крис, ты не представляешь! — начала она громко, игнорируя недовольные взгляды соседей по автобусу. — Стою на остановке, машина же в сервисе, ну ты знаешь. И тут привязывается ко мне какая-то бабка. Бомжиха натуральная. Вонь, грязь. И лапает меня за пальто! Представляешь? За Max Mara! Я думала, я её убью на месте.
В трубке послышалось сочувственное аханье.
— Да, я ей так и сказала! — продолжала Лера, воодушевляясь. — Что таким место в богадельне, а не в центре Москвы. Нет, ну правда! Почему я, платя налоги, должна терпеть этот дискомфорт? Они жизнь прожили, ничего не добились, а теперь требуют уважения только за возраст? Уважение надо заслужить, Крис. Уважение — это статус. Это то, чего ты добился.
Лера говорила и говорила, упиваясь своей правотой. Ей казалось, что чем громче она возмущается, тем быстрее исчезнет то неприятное, липкое чувство вины, которое копошилось где-то на дне души.
Доехав до дома, она забежала в подъезд, спасаясь от ветра. В квартире было тепло и уютно. Интерьер в скандинавском стиле: белые стены, серая мебель, минимализм. Всё как в журнале. Лера сняла пальто, повесила его на плечики и внимательно осмотрела рукав под ярким светом лампы. Пятна не было. Кашемир высох, не оставив следа.
— Ну вот, — сказала она своему отражению в зеркале. — Из-за какой-то ерунды нервы тратила.
Отражение было безупречным. Высокие скулы, тщательно уложенные русые волосы, холодный, цепкий взгляд серых глаз. Она была красива. Она знала это.
Лера налила себе бокал вина и села на диван, открыв ноутбук. Завтрашний день должен был стать её триумфом. Корпоратив «Вершины» проходил в одном из самых дорогих ресторанов Москва-Сити — в башне «Око». Тема вечеринки: «Золотой век Голливуда».
Она готовилась к этому месяц. Платье — темно-изумрудный шелк, открытая спина, разрез до бедра. Туфли — «Джимми Чу» (купленные на распродаже, но кто узнает?). И, конечно, план. План по завоеванию внимания Дмитрия Сергеевича.
Волков был не просто начальником. Он был иконой. Сорок два года, разведен (по слухам, жена не выдержала его трудоголизма), богат, умен, дьявольски обаятелен. Лера знала, что он любит умных, дерзких женщин. Весь год она пахала как проклятая, беря самые сложные проекты, задерживаясь до ночи. И он заметил. Пару раз похвалил на планерках. Один раз даже подвез до метро, когда они засиделись над стратегией для нефтяников.
Завтра она должна подойти к нему в неформальной обстановке. Сказать тост. Пошутить. Показать, что она не просто исполнительная мышка, а ровня. Женщина, достойная быть рядом с таким мужчиной.
Лера сделала глоток вина, представляя эту сцену. Музыка, огни ночной Москвы за панорамными окнами, она с бокалом шампанского, и взгляд Волкова, скользящий по её плечам...
Мысли о старушке на остановке растворились, как дурной сон. Какое значение имеет какая-то сумасшедшая бабка в масштабах её блестящего будущего? Это был просто эпизод, досадная помеха, пыль на ветровом стекле её жизни, которую она смахнула дворниками и забыла.
Она достала из шкафа платье и приложила к себе. Изумруд идеально оттенял её глаза.
«Ты королева, Валерия, — прошептала она. — И этот мир будет у твоих ног. А неудачники пусть остаются на обочине».
Она легла спать с улыбкой, предвкушая завтрашний триумф. Она не знала, что судьба обладает ироничным чувством юмора. И что «пыль», которую она так легко смахнула сегодня, завтра превратится в бетонную стену, в которую она врежется на полной скорости.
За окном завывал ветер, швыряя в стекла мокрый снег. Где-то там, в темноте огромного города, старая женщина в драном пальто, вероятно, уже добралась до дома. Или до внучки. Лера засыпала и видела во сне сверкающие залы, звон бокалов и восхищенные взгляды.
Её совесть спала крепко, убаюканная амбициями и дорогим вином. Но утро уже готовило расплату.
Башня «Око» пронзала ночное небо Москвы, словно игла из стекла и стали. На восемьдесят пятом этаже, в ресторане «Ruski», воздух был разреженным не из-за высоты, а из-за концентрации денег, амбиций и дорогого парфюма на квадратный метр.
Лера вышла из лифта, и уши слегка заложило от перепада давления. Она сделала глубокий вдох, наполняя легкие прохладным кондиционированным воздухом, пахнущим сандалом и деньгами. Сегодня она была не просто Лерой, менеджером среднего звена с ипотекой на горизонте. Сегодня она была богиней.
Платье темно-изумрудного цвета сидело на ней как вторая кожа. Шелк струился по бедрам, открытая спина привлекала взгляды, а глубокий разрез дразнил воображение, но оставался в рамках приличий — тех самых, которые приняты в высшем обществе. Волосы были уложены в голливудскую волну, на губах — кроваво-красная помада. Она потратила на сборы четыре часа и половину своей зарплаты, но, глядя на свое отражение в тонированном стекле холла, понимала: оно того стоило.
Вчерашний инцидент на остановке казался теперь чем-то нереальным, дурным сном, привидевшимся в бреду. Грязь, мокрый снег, жалкая старуха в вонючем пальто — всё это осталось там, внизу, на грешной земле. Здесь, в поднебесье, существовали только успех и сияние.
— Лера! Боже, ты выглядишь потрясающе! — Кристина, её подруга из бухгалтерии, подплыла к ней с бокалом шампанского. На Кристине было слишком блестящее платье с пайетками, которое делало её похожей на диско-шар, но Лера лишь благосклонно улыбнулась.
— Спасибо, дорогая. Ты тоже... сияешь.
— Ты видела Волкова? — зашептала Кристина, округлив глаза. — Он там, в вип-зоне. Говорят, сегодня будет какое-то важное объявление. Может, о слиянии с китайцами? Или о новых бонусах?
Лера почувствовала, как внутри натянулась струна. Волков. Дмитрий Сергеевич. Она скользнула взглядом поверх голов собравшихся. Зал был огромен: панорамные окна от пола до потолка открывали вид на море городских огней, в центре возвышалась ледяная барная стойка, вокруг сновали официанты в белых перчатках, разнося канапе с черной икрой.
В дальнем конце зала, на небольшом возвышении, была организована VIP-зона. Там стояли мягкие диваны, столы были сервированы с особой тщательностью. Именно там, в кругу совета директоров и ключевых партнеров, стоял он.
Дмитрий Сергеевич был в черном смокинге, который сидел на его широких плечах безупречно. Он смеялся, держа бокал с виски, и от его уверенной позы исходила такая мощная энергетика, что у Леры перехватило дыхание. Это был хищник в своей естественной среде обитания. И сегодня она собиралась стать той добычей, которая сама прыгнет ему в руки.
— Пойдем, возьмем шампанского, — скомандовала Лера, беря Кристину под руку. Ей нужно было успокоить нервы.
Они продвигались сквозь толпу коллег. «Вершина» гуляла с размахом. Здесь были все: от младших копирайтеров, сбившихся в стайки у фуршета, до топ-менеджеров, вальяжно обсуждающих котировки акций. Лера ловила на себе мужские взгляды — оценивающие, восхищенные, жадные. Это пьянило сильнее алкоголя.
Они остановились у высокого столика недалеко от сцены. Лера сделала глоток ледяного «Moët & Chandon» и поморщилась. Пузырьки ударили в нос.
— Слушай, — Кристина вдруг толкнула её локтем. — А это кто такая? Вон там, у окна.
Лера проследила за её взглядом и замерла.
В стороне от шумной толпы, у самого панорамного окна, сидела женщина. Она сидела на бархатном пуфе, спиной к залу, и смотрела на город. Но странным было не это. Странным было то, как она выглядела.
Среди блеска бриллиантов, декольте и дизайнерских костюмов эта фигура казалась инородным телом. Ошибка в коде матрицы. На ней было простое, темное платье — качественное, но старомодное, с глухим воротом. На плечи была наброшена серая шаль. Седые волосы были собраны в аккуратный, но скромный пучок.
— Может, чья-то родственница? — предположила Кристина. — Или бывшая сотрудница, которую из жалости позвали?
Женщина повернула голову, принимая бокал воды у официанта, и Лера увидела её профиль. Что-то знакомое мелькнуло в чертах лица, какой-то неприятный холодок пробежал по спине, но Лера тут же отмахнулась от этой мысли. Мало ли пожилых женщин в Москве.
— Выглядит как школьная учительница, которая случайно зашла в ночной клуб, — фыркнула Лера, чувствуя прилив того самого высокомерия, которое вчера заставило её кричать на остановке. — Кто вообще пускает таких людей на корпоратив уровня «люкс»? Это портит имидж компании. Мы же позиционируем себя как элита, а тут... нафталином пахнет даже отсюда.
— Ну, может, это чья-то бабушка, — хихикнула Кристина, подхватывая тон подруги. — Заблудилась по дороге в собес.
— Ага, или пришла за бесплатными пирожками, — зло усмехнулась Лера. Вспоминать о «пирожках» было неприятно — это возвращало её к вчерашней старухе, но злость была привычным топливом. — Серьезно, Крис, посмотри на неё. Сидит, сгорбилась. Ни осанки, ни стиля. Зачем приходить туда, где ты явно лишняя? Это неуважение к окружающим. Люди старались, наряжались, создавали атмосферу, а тут такое «унылое пятно».
Лера говорила громко, специально, чтобы её услышали стоящие рядом коллеги. Ей нравилось быть в центре внимания, даже если это внимание достигалось за счет унижения кого-то слабого. Это был способ утвердить свое доминирование.
В этот момент музыка стихла. Свет в зале приглушили, лучи прожекторов скрестились на сцене. К микрофону вышел Дмитрий Сергеевич. Зал взорвался аплодисментами.
Лера подалась вперед, жадно впитывая каждое его движение. Он поднял руку, призывая к тишине. Улыбка на его лице была усталой, но искренней.
— Друзья, коллеги, — начал он, и его глубокий баритон, усиленный динамиками, заполнил зал. — Спасибо, что вы сегодня здесь. Этот год был непростым для «Вершины». Мы боролись за тендеры, мы не спали ночами, мы спорили и искали решения. И мы победили. Наши показатели выросли на тридцать процентов.
Новый взрыв оваций. Лера хлопала так, что заболели ладони. «Я тоже часть этого успеха, — думала она. — Я заслужила быть здесь рядом с ним».
— Но сегодня я хочу поговорить не о цифрах, — голос Дмитрия стал мягче, интимнее. — Я хочу поговорить о том, на чем держится любой бизнес, любое дело и, в конечном счете, любая жизнь. О человечности.
Лера слегка нахмурилась. Странное начало для корпоративной речи. Обычно он говорил о стратегии и агрессивном маркетинге.
— Многие из вас знают меня как жесткого руководителя, — продолжал Волков. — И это правда. Бизнес не терпит слабости. Но бизнес также не терпит пустоты. Если внутри нас, за дорогими костюмами и красивыми отчетами, ничего нет — мы обречены.
Он сделал паузу и обвел зал взглядом. Лере показалось, что на секунду его глаза остановились на ней, и сердце забилось где-то в горле.
— Двадцать лет назад, когда я начинал этот путь, у меня не было ничего. Ни инвесторов, ни офиса в Сити, ни этой замечательной команды. Была только идея и вера одного человека. Человека, который продал свою квартиру, чтобы я мог арендовать первый подвал и купить компьютеры. Человека, который работал на двух работах, чтобы я мог учиться. Человека, который научил меня главному: неважно, как высоко ты взлетел, важно, остался ли ты человеком.
В зале повисла абсолютная тишина. Даже звон бокалов стих. Лера почувствовала странное беспокойство. Предчувствие беды, холодное и липкое, коснулось её затылка.
— Сегодня у этого человека день рождения, — улыбнулся Дмитрий, и в его глазах блеснули слезы. — И это не просто совпадение. День основания нашей компании — это день её рождения. Потому что без неё не было бы «Вершины». И не было бы меня.
Он повернулся в сторону VIP-зоны, но не к столам с директорами, а чуть левее. Туда, где у окна, в тени портьеры, сидела скромная фигура в темном платье.
— Мама, пожалуйста, подойди ко мне, — сказал он просто и с такой нежностью, что у половины женского коллектива навернулись слезы.
Прожектор скользнул по залу и выхватил из полумрака ту самую «учительницу», над которой Лера смеялась пять минут назад. Женщина медленно, с трудом опираясь на трость, которую Лера раньше не заметила, поднялась с пуфа.
Она поправила шаль и двинулась к сцене. Она шла медленно, прихрамывая.
Лера стояла ни жива ни мертва. Её мозг отказывался соединять картинки. «Нет, — думала она панически. — Это не может быть она. Та была в грязном пальто, в платке... А эта...»
Женщина подошла к освещенному кругу сцены. Дмитрий спустился по ступенькам, подал ей руку и помог подняться. Они встали рядом. Высокий, блестящий хозяин жизни и маленькая, сухонькая старушка.
— Знакомьтесь, — громко сказал Волков. — Анна Петровна Волкова. Моя мама. И почетный председатель совета директоров нашего благотворительного фонда.
Зал взорвался аплодисментами. Люди кричали «Браво!», кто-то вытирал слезы. Анна Петровна смущенно улыбалась, кивала залу. И тут свет упал на её лицо так ярко, что все морщинки стали видны как на ладони.
Лера задохнулась. Бокал с шампанским выскользнул из её ослабевших пальцев. К счастью, он не разбился, а упал на густой ковролин, но ледяная жидкость выплеснулась на подол её идеального платья и на те самые туфли.
Это была она.
Те же выцветшие голубые глаза. Та же сеть морщинок вокруг рта. Та же застенчивая, немного виноватая улыбка.
Только сейчас на ней не было убогого пальто «из восьмидесятых». Сейчас она стояла рядом с сыном-миллионером. Но лицо... Лицо было тем же самым, в которое Лера вчера выплюнула слова: «Биомусор» и «Нищебродка».
В ушах у Леры зазвенело. Кровь отхлынула от лица.
— Что с тобой? — испуганно спросила Кристина, заметив бледность подруги. — Ты бокал уронила! Платье...
— Это она... — прошептала Лера одними губами. Ноги стали ватными.
— Кто она? Мать Волкова? Ну да, милая старушка. А ты говорила — уборщица... Неловко вышло, да? — хихикнула Кристина, не понимая масштаба катастрофы.
В этот момент Дмитрий передал микрофон матери.
— Спасибо, сынок, — её голос был тихим, немного дребезжащим, но удивительно спокойным. Тот самый голос. — Я не привыкла к такому вниманию. Я простой человек. Дима вот говорит про успех... А я всегда говорила ему: успех — это когда тебе не стыдно смотреть людям в глаза. Когда ты можешь помочь тому, кто упал, а не перешагнуть через него.
Она говорила простые вещи, банальные истины. Но каждое её слово бичой ударяло по Лере.
— Вчера, — вдруг сказала Анна Петровна, и зал снова затих. — Вчера я ехала сюда, к Диме, чтобы обсудить праздник. Машина сломалась, представляете? Старая я стала, не люблю эти пробки, решила на автобусе. Вспомнить молодость.
По залу прошел легкий смешок умиления. Дмитрий улыбался, глядя на мать с обожанием.
Лера вцепилась в край высокого столика так, что побелели костяшки пальцев. «Молчи, — умоляла она мысленно. — Пожалуйста, молчи. Не рассказывай».
— И знаете, — продолжала Анна Петровна, её взгляд блуждал по залу, словно ища кого-то. — Я встретила на остановке девушку. Очень красивую. Молодую. В дорогом пальто.
Сердце Леры остановилось. Ей показалось, что прожектор сейчас повернется и ударит прямо в неё, испепеляя на месте.
— Я поскользнулась, — вздохнула Анна Петровна. — Неловкая стала. И случайно задела её рукав. Водой, просто водой. Но она... она так кричала. Она сказала, что я никто, потому что у меня нет дорогой одежды. Что я зря живу на свете.
По залу пронесся ропот возмущения.
— Кто посмел? — громко спросил кто-то из мужчин в первом ряду.
Дмитрий перестал улыбаться. Его лицо потемнело, челюсти сжались. Он взял мать за руку, поддерживая.
— Я не держу зла, — мягко сказала Анна Петровна. — Бог ей судья. Но мне стало так грустно. Не за себя. За неё. Ведь она, наверное, работает здесь. Среди вас. Красивая, успешная... и такая бедная душой. Я смотрела на неё и думала: если это и есть тот успех, к которому мы все стремимся, то зачем он нужен?
Она замолчала. В зале повисла тяжелая, гнетущая тишина. Никто не хлопал. Все переглядывались, пытаясь угадать, кто же эта таинственная хамка.
Анна Петровна подняла глаза и вдруг посмотрела прямо в ту часть зала, где стояла Лера. Расстояние было приличным, метров двадцать, но Лера могла поклясться, что старушка её узнала. В этих выцветших глазах не было триумфа мести. В них была всё та же жалость.
Дмитрий Сергеевич тоже посмотрел в зал. Он взял микрофон. Голос его теперь звучал как металл, режущий стекло.
— Мама, ты права. Таким людям не место в нашей семье. И в нашей компании. «Вершина» — это не про деньги. Это про людей. И если кто-то из моих сотрудников позволяет себе унижать слабых... я хочу знать это имя.
Он помолчал секунду, и эта секунда длилась вечность.
— Я надеюсь, у этого человека хватит совести уйти самому. Или хватит смелости извиниться. Прямо сейчас.
Лера чувствовала, как пол уходит из-под ног. Воздух в легких закончился. Пятно от шампанского на платье казалось клеймом. Все смотрели на сцену, но ей казалось, что все смотрят на неё.
Бежать. Нужно бежать.
Она сделала шаг назад, споткнулась, но Кристина подхватила её.
— Ты чего, Лер? Тебе плохо?
— Мне нужно выйти, — прохрипела она.
Но было поздно. Анна Петровна, щурясь от света, вдруг указала рукой — слабой, дрожащей рукой с узловатыми пальцами — прямо в их сторону.
— Кажется... кажется, вон та девушка, — тихо сказала она. — В зеленом платье.
Сотни голов повернулись одновременно. Сотни пар глаз уставились на Леру.
Время схлопнулось в одну точку. И в этой точке был только стыд. Жгучий, невыносимый стыд, от которого хотелось провалиться сквозь восемьдесят пять этажей прямо в ад.
Дмитрий Сергеевич проследил за жестом матери. Его взгляд нашел Леру. Узнавание промелькнуло в его глазах — он помнил её, помнил ту старательную сотрудницу, которую подвозил. А потом это узнавание сменилось таким презрением, от которого Лере захотелось умереть прямо здесь, среди хрусталя и бархата.
— Валерия? — спросил он в микрофон. И это прозвучало как приговор.
Имя «Валерия», произнесенное Дмитрием Сергеевичем, повисло в воздухе тяжелой свинцовой гирей. Оно не было вопросом. Оно было констатацией факта, подписью под приговором, который еще не озвучили, но который уже вступил в силу.
Тишина в зале стала осязаемой. Она давила на перепонки. Сотни людей, еще минуту назад жужжащих, как улей, замерли. Лера чувствовала физически, как пространство вокруг нее пустеет. Кристина, её «боевая подруга», с которой они перемывали кости всему офису, медленно, бочком, сделала шаг в сторону. Потом еще один. Словно Лера была радиоактивной.
— Дима... Дмитрий Сергеевич, — голос Леры дрогнул и сорвался на жалкий писк. — Это... это какое-то недоразумение. Я...
Она пыталась улыбнуться — той самой профессиональной улыбкой, которая спасала её на сложных переговорах. Но мышцы лица не слушались. Губы дрожали, превращая улыбку в гримасу ужаса.
Волков смотрел на нее со сцены. Он не спустился вниз, не стал кричать. Он просто смотрел. И в этом взгляде было столько холода, что Лера поняла: лучше бы он ударил.
— Недоразумение? — переспросил он тихо, но микрофон разнес этот шепот по всем углам огромного зала. — Моя мать говорит, что ты назвала её «биомусором». Это тоже недоразумение? Или, может быть, ты хочешь сказать, что Анна Петровна лжет?
Лера перевела взгляд на старушку. Анна Петровна стояла рядом с сыном, маленькая, сгорбленная, в своей простой шали. Она не смотрела на Леру с ненавистью. Она вообще отвернулась, словно ей было неловко участвовать в этой публичной порке. Ей было стыдно за Леру.
— Я не знала... — прошептала Лера. — Я просто устала... У меня был тяжелый день... Машина сломалась...
Это были самые глупые слова, которые она могла произнести. Оправдания сыпались из неё, как сухой песок, и каждое новое слово закапывало её всё глубже.
Дмитрий Сергеевич усмехнулся. Горько и зло.
— Устала? — переспросил он. — Ты думаешь, моя мать не устала? Она работала санитаркой тридцать лет, вынося судна за такими же «уставшими», как ты. Она одна подняла двоих детей в девяностые. И она никогда, слышишь, никогда не позволяла себе унизить человека только потому, что у него грязные ботинки.
Он сделал паузу.
— Сдай пропуск, Валерия. Прямо сейчас. Охрана проводит тебя.
Лера почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Земля уходила из-под ног. Это был крах. Конец карьеры, конец репутации. В мире пиара слухи распространяются быстрее лесных пожаров. Завтра о её позоре будет знать вся Москва. «Та самая, что обхамила мать Волкова». Её не возьмут даже листовки у метро раздавать.
К ней уже шли двое охранников — крепкие парни в черных костюмах, с каменными лицами.
— Прошу на выход, — сказал один из них, беря её под локоть. Не грубо, но жестко.
— Не трогайте меня! — взвизгнула Лера, вырываясь. Истерика, сдерживаемая весь вечер, прорвала плотину. — Я сама! Я сама уйду! Да пошли вы все!
Она развернулась, взметнув подолом изумрудного платья, на котором расплывалось пятно от шампанского. Стук её каблуков по паркету звучал как пулеметная очередь в гробовой тишине. Она шла сквозь толпу, и люди расступались перед ней, как перед прокаженной. Кто-то отводил глаза, кто-то смотрел с брезгливым любопытством, снимая происходящее на телефон.
«Они снимают, — мелькнула паническая мысль. — Я буду в Ютубе. Я буду мемом».
Она влетела в гардеробную, трясущимися руками швырнула номерок гардеробщику. Тот, видимо, уже слышал новости по рации, потому что подал ей её драгоценное пальто Max Mara молча, с какой-то странной ухмылкой.
Лера накинула пальто поверх вечернего платья, не попадая в рукава. Ей нужно было выбраться отсюда. Из этой башни, из этого света, из этого кошмара.
Лифт падал вниз с восемьдесят пятого этажа. Уши закладывало, но Лере казалось, что это лопается её голова.
Она выбежала из вращающихся дверей башни «Око» на улицу.
Москва встретила её так же, как и провожала вчера — ледяным ветром и снегом. Только теперь этот ветер казался в сто раз холоднее. Лера остановилась, хватая ртом воздух. Она стояла посреди сияющего квартала Москва-Сити, окруженная небоскребами, которые сверкали огнями успеха, недоступного ей теперь навсегда.
Она полезла в сумочку за телефоном, чтобы вызвать такси. Пальцы не слушались. Экран загорелся, и она увидела кучу уведомлений из рабочих чатов. Её уже удалили из группы «Менеджмент». Удалили из «Болталки». Кто-то уже написал в личку: «Ну ты и тварь, Лерка».
Приложение такси зависло. «Ваш аккаунт временно заблокирован из-за подозрительной активности». Видимо, корпоративная карта, привязанная к аккаунту, была аннулирована мгновенно. Волков не терял времени.
У неё была своя карта, конечно. Но на ней был минус — все ушло на сапоги и это проклятое платье.
Лера опустила руку с телефоном. Снег падал на бежевый кашемир, превращаясь в темные капли. Ей было всё равно.
— Девушка? — раздался голос позади.
Лера обернулась, готовая зарычать. Но это была не охрана. Из дверей вышел Дмитрий Сергеевич, поддерживая под руку Анну Петровну. За ними следовал водитель с зонтом.
Лера вжалась в стену, мечтая стать невидимкой. Но бежевое пальто на фоне темного стекла сияло как маяк.
Дмитрий заметил её. Его лицо снова окаменело. Он хотел пройти мимо, к ожидавшему черному «Майбаху», но Анна Петровна остановилась.
Она высвободила руку из локтя сына и, опираясь на трость, сделала шаг к Лере.
— Мама, не надо, — процедил Волков. — Она того не стоит.
— Дима, помолчи, — тихо, но властно сказала старушка.
Она подошла к Лере вплотную. Вблизи, под светом уличных фонарей, она казалась еще меньше и старше. Но в её глазах была сила, которой не было ни у Волкова, ни у Леры, ни у всех этих топ-менеджеров вместе взятых.
Лера стояла, прижавшись спиной к холодному стеклу. По её щекам текли слезы, размазывая тушь. Она была жалкой, раздавленной, уничтоженной. И она знала это.
— Ну что, дочка, — сказала Анна Петровна. — Посмотрела на меня? Видишь теперь?
Лера всхлипнула.
— Простите... — выдавила она. — Простите меня, пожалуйста. Я не знала, кто вы...
Анна Петровна покачала головой.
— Эх, глупая ты. Беда не в том, что ты не знала, кто я. Беда в том, что тебе было важно, кто я, чтобы решить — человек я или нет.
Эти слова ударили сильнее, чем увольнение.
— Если бы я была просто бабкой с окраины, разве мне нельзя было помочь? Разве на меня можно было кричать? — продолжала Анна Петровна. — Ты думаешь, пальто делает тебя человеком? Или должность?
Она протянула руку и коснулась лацкана Лериного пальто. Того самого, безупречного Max Mara.
— Тряпка это, — сказала она. — Сегодня она есть, завтра моль съела. А то, что ты внутри носишь — это с тобой до гробовой доски. И сейчас там у тебя, девка, чернота и сквозняк.
Лера зарыдала в голос, закрывая лицо руками. Ей было больно. Не от страха остаться без денег, не от потери статуса. Впервые в жизни ей стало больно от осознания собственной ничтожности. Она вдруг увидела себя глазами этой старушки: красивую куклу с пустым, гнилым нутром.
— Не плачь, — голос Анны Петровны смягчился. — Слезами душу не отмоешь. Делом надо.
Она порылась в своей старенькой сумке — той самой, с цветочками, — и достала что-то.
— На вот. Возьми.
Она вложила в холодную ладонь Леры несколько мятых купюр и жетон на метро.
— Дима сказал, у тебя карта заблокирована. На такси не хватит, а до дома добраться надо. Бери, не гордись. Это пенсия моя, трудовая. Чистая.
Лера смотрела на деньги в своей руке. Сто рублей, пятьдесят... Мелочь. Цена чашки кофе, которую она обычно выливала, если он остыл.
— Я не могу... — прошептала она.
— Бери, говорю, — строго сказала Анна Петровна. — И запомни этот момент. Когда будешь снова на вершину лезть — а ты будешь, я вижу, характер у тебя есть, злой, но есть, — вспомни, кто тебе на проезд дал, когда ты с небес рухнула.
Она развернулась и, не оглядываясь, пошла к машине.
— Поехали, Дима. Устала я.
Волков бросил на Леру последний, непонятный взгляд — смесь презрения и удивления — и сел в машину. Тяжелая дверь «Майбаха» захлопнулась, отрезая их мир от её мира. Машина плавно тронулась и исчезла в потоке огней.
Лера осталась одна. В руке она сжимала сто пятьдесят рублей и красный пластиковый жетон.
Она медленно побрела к метро. Каблуки скользили по льду, но ей было все равно. Она спустилась в подземку. Туда, где пахло сыростью, смазкой и усталыми людьми. Туда, где она не была уже года три.
В вагоне было многолюдно. Люди ехали с поздних смен, уставшие, угрюмые. Лера прижалась к двери, глядя в темноту туннеля. Её отражение в стекле было страшным: размазанная косметика, сбившаяся прическа, безумно дорогое пальто, выглядящее здесь как театральный реквизит.
Напротив неё сидела женщина с тяжелыми сумками. Она дремала, уронив голову на грудь. Рядом стоял парень в наушниках.
На следующей станции в вагон зашел старик. Обычный дед, в потертой куртке, с палочкой. Мест не было. Он встал у поручня, тяжело вздыхая. Вагон качнуло, и он едва не упал.
Никто не пошевелился. Парень в наушниках закрыл глаза. Женщина спала. Мужчины в телефонах не подняли голов.
Лера смотрела на него. И вдруг перед глазами всплыло лицо Анны Петровны. «Тряпка это. А то, что внутри...»
Что-то сдвинулось у неё в груди. Какой-то ледяной затор, который она строила годами, вдруг треснул.
— Садитесь, — хрипло сказала Лера.
Старик не услышал.
— Садитесь, пожалуйста! — громче сказала она, отлипая от двери и делая шаг к нему.
Она не сидела, уступать было нечего. Но её голос заставил парня в наушниках открыть глаза. Он посмотрел на Леру, на её заплаканное лицо, на безумное вечернее платье под пальто, потом на старика. Ему стало стыдно. Он вскочил.
— Да, батя, садись, — буркнул он.
Старик благодарно кивнул и опустился на сиденье.
— Спасибо, дочка, — сказал он Лере. — И тебе, парень, спасибо.
«Дочка».
Лера отвернулась, чтобы никто не видел, как по её щекам снова потекли слезы. Но это были уже другие слезы. Не от злости и не от жалости к себе. Это были слезы боли, через которую приходит выздоровление.
Она вышла на своей станции. Метель усилилась. До дома было идти минут пятнадцать. Лера шла, и снег залеплял ей глаза. Дорогое пальто промокло, ноги в тонких туфлях окоченели.
Она подошла к той самой остановке на Ленинском. Остановка была пуста. Только ветер свистел в щелях пластикового павильона.
Лера села на лавочку. Ей нужно было перевести дух. Она посмотрела на свои руки. Идеальный маникюр, который она делала вчера, был испорчен — ноготь сломался, когда она судорожно искала телефон.
Она сидела и думала о том, что завтра ей придется искать работу. Любую. Может быть, даже не по специальности. Придется продать машину, чтобы закрыть кредиты. Придется съехать с квартиры в районе Садового кольца.
Её жизнь, какой она её знала, закончилась.
Но странное дело — страха не было. Была пустота, но чистая, звенящая, как воздух после грозы.
К остановке подошла бездомная собака. Дворняга, мокрая, дрожащая, с поджатым хвостом. Она опасливо посмотрела на Леру, ожидая пинка или крика.
Лера посмотрела на неё. Потом расстегнула сумку. Там, на самом дне, лежал недоеденный протеиновый батончик — «еда чемпионов», как она шутила.
Она достала батончик, разломила его и протянула собаке.
— На, — тихо сказала она. — Поешь. Это шоколад с протеином, не колбаса, конечно, но всё же...
Собака недоверчиво понюхала, потом осторожно взяла кусок с ладони теплым, шершавым языком. Она съела угощение и посмотрела на Леру. В её глазах не было осуждения. Только благодарность.
Лера протянула руку и коснулась мокрой собачьей головы. Собака не отстранилась. Она вздохнула и положила голову Лере на колено, прямо на драгоценный итальянский кашемир. Остатки грязи с собачьей шерсти впитывались в ткань, уничтожая пальто окончательно и бесповоротно.
Лера улыбнулась. Впервые за два дня — искренне.
— Ничего, — прошептала она, гладя собаку. — Это всего лишь тряпка. Заработаем на новую. Или не заработаем. Какая разница?
Вдали показались огни ночного автобуса. Лера встала. Собака тоже поднялась, виляя хвостом.
— Ну что, пойдем? — спросила она у пса. — Тебе тоже холодно. Может, пустят погреться.
Автобус затормозил. Двери открылись. Водитель хмуро посмотрел на странную пару — девушку в вечернем наряде и грязную дворнягу.
— С собаками нельзя, — буркнул он.
— Она со мной, — твердо сказала Лера. — И она замерзла. У меня есть жетон... то есть, деньги. Я заплачу за двоих.
Она высыпала в лоток мелочь, которую дала ей Анна Петровна.
Водитель посмотрел на неё, потом на пса, махнул рукой.
— Ладно. Проходите в конец, чтобы не мешали.
Лера шагнула в теплый салон. Она ехала в неизвестность, без работы, без репутации, с разрушенной карьерой. Но почему-то именно сейчас, прижимая к себе мокрого пса на заднем сиденье старого автобуса, она чувствовала себя более живой и настоящей, чем вчера в башне «Око» с бокалом «Moët».
Жизнь продолжалась. И, кажется, она только начиналась.
